— Ты что, на пожар торопился? Не напаял, а наляпал! — строго сказал Кузнецов, разглядывая Костину работу. — Так не пойдет! Придется перепаять эти два провода.
Костя перепаял четыре — у двух обнаружил дефекты самостоятельно.
— Молодец! — похвалил Кузнецов.
Всю главную работу он постепенно забрал в свои руки. Короткие толстые пальцы Кузнецова были удивительно ловкими — пальцы настоящего мастера. Костя с завистью следил за их неуловимо быстрыми и точными движениями — как будто на кончике каждого пальца были свои глаза.
Надо собрать сто приемников, а то и больше, чтобы научиться работать так.
— Скажу по секрету, — загадочно проговорил Кузнецов, взглянув на Костю. — Несколько дней назад один мой знакомый пацан брякнулся животом об воду да так взвыл, что за границей поднялся переполох.
Костя вздохнул, исподлобья посмотрел на Саньку и проговорил сердито:
— Ты разнес?
— Честное пионерское, я никому не говорил! — горячо воскликнул Санька.
— Правду сказать, Костя, я это видел собственными глазами и чуть не умер со смеху, — сказал Кузнецов. — А еще я видел, что этот знакомый пацан сегодня утром прыгал уже хорошо. Настойчивый, скажу, парень. Умеет добиться своего. Не любит отступать. Это мне нравится. Хороший из него может получиться пограничник.
— Я в летчики собираюсь.
— Что ж, летчикам тоже нужны настойчивость и закалка.
— А как это вы увидели мои прыжки?
— Обыкновенно — глазами.
— Наверно, где-нибудь рядом в секрете лежал, — предположил Санька.
— Угадал, — подтвердил Кузнецов.
Костя удивился:
— А как же мы вас не видели?
Кузнецов посмотрел на него и серьезно ответил:
— На то и пограничники, чтоб уметь маскироваться. На то и секрет, чтоб его не видели.
— А в каком он месте был, этот ваш секрет? — поинтересовался Костя.
— Этого, браток, я не скажу даже родной матери. Есть на свете такое дело — военная тайна. Слыхал?
— Слыхал.
— А спрашиваешь!
Косте стало неловко, и, чтобы скрыть это, он стал разыскивать что-то в своем чемоданчике…
Сборка подходила к концу. Один Костя провозился бы с радиоприемником еще дня два, а сообразительный ефрейтор Кузнецов намного сократил это время. И вот наступила минута, когда он сказал:
— Ну, мастера, а не пора ли нам послушать, что творится на свете?
Бывалый и умелый был человек ефрейтор Кузнецов. Много радиоприемников прошло через его руки. И все-таки он волновался. А про мальчишек уже и говорить не приходилось. Присмиревшие, они следили за последними приготовлениями Кузнецова. Вот он пробежался глазами по сложному переплетению разноцветных проводов, по зеркально отсвечивающим лампочкам. И не пытался скрывать от мальчишек, что осмотром этим остался очень доволен. Положив свою широкую ладонь на Костино плечо, он привлек паренька к себе:
— Ну, мастер, твое полное право включить приемник самому первому.
Вроде бы чего тут хитрого и очень уж ответственного — повернуть одну из рукояток по часовой стрелке, пока не раздастся легкий щелчок. Но Костей овладело что-то похожее на страх: а вдруг они что-нибудь перепутали и после щелчка рукоятки включения приемник ответит не живым человеческим голосом, а мертвым молчанием?
Но произошло все-таки то, что должно было произойти: раздался легкий треск атмосферных разрядов, потом что-то негромко засвистело. И все эти звуки перекрыла четкая торопливая дробь радиотелеграфиста.
— Полный порядок! — обрадованно сказал Кузнецов и широко улыбнулся.
Костя осторожно продолжал вращать рукоятку. И вдруг свист и дробь прекратились, из приемника донесся мужской голос:
— Внимание, говорит Москва!
Голос был такой спокойный, как будто диктор там, в далекой Москве, нисколько не сомневался, а был давно уверен в том, что его обязательно услышат на самом краю Советского Союза.
Диктор, чеканя каждый слог, передавал материалы для местных газет. Но трое слушали этот диктант так внимательно, как будто хотели запомнить каждое слово.
Но до конца дослушать эту диктовку им не удалось: по коридорам с этажа на этаж полетел звонкий голос дежурного:
— Застава, выходи строиться!
По деревянному полу торопливо загрохотали кованые солдатские сапоги.
Сорвался с места ефрейтор Кузнецов. Санька с Костей выбежали за ним.
Прошли считанные секунды, а уже перед фасадом здания заставы в две шеренги выстроились пограничники. Дежурный докладывал:
— Товарищ майор, по вашему приказанию погранзастава построена!
Молодцеватый и торжественный майор Чистов вскинул руку к козырьку фуражки, скомандовал:
— Вольно!
Окинул строй быстрым взглядом и вдруг, как будто спохватившись, подал команду:
— Застава, смирно! Равнение направо!
Костя впервые видел военный строй. Его так и подмывало пристроиться к солдатам на левый фланг, вытянуться в струнку и таким же вот четким рывком повернуть голову направо — в сторону, откуда приближалась открытая легковая машина, в которой ехали полная женщина и трое военных — два полковника и молодой лейтенант.
Машина остановилась перед серединой строя. Женщина, несмотря на свою полноту, легко спрыгнула на землю, вслед за ней сошли полковник с лейтенантом. По дороге мелкими старушечьими шажками торопилась Ефросинья Никитична и на ходу прикладывала к глазам белый носовой платок. Приехавшая женщина побежала навстречу ей, вытянув вперед руки и приговаривая:
— Фросенька, миленькая ты моя! Да ты не бегай — я сама подойду!
А майор Чистов докладывал:
— Товарищ полковник! Пограничная застава имени Павла Степановича Горностаева построена для встречи дорогих и почетных гостей!
А главный почетный гость — это была долгожданная Мария Васильевна Горностаева — плакала совсем как обыкновенная женщина, обнимала и целовала Ефросинью Никитичну. У Кости тоже почему-то навернулись слезы на глазах. Нервно покусывал губы майор Чистов. Будто для того, чтобы вынуть соринку из глаза, отвернулся в сторону пожилой полковник. Часто-часто мигал глазами молоденький лейтенант. Вроде бы еще суровее стали солдаты…
Ефросинья Никитична бережно гладила гостью по плечу и утешала:
— Вот и приехала, славная ты моя!.. Ну, чего же так расстраиваться? Успокойся, Машенька. Вон тебя солдаты ждут. Иди-ко, поздоровайся…
А солдаты продолжали стоять по команде «смирно» — торжественные, строгие. Многих из них Костя уже знал. Но раньше он видел их не в строю, и это были обыкновенные молодые парни, только одетые в военное обмундирование, — всегда веселые, разговорчивые. А теперь это были не просто парни в военной форме, это были настоящие солдаты: отважно решительные, дисциплинированные.
Не узнавал Костя и собственного отца. Обычно медлительный, теперь Сергей Иванович Шубин, вооружившись фотоаппаратом, по-молодому бегал с места на место и только успевал щелкать затвором. Ничто не ускользало от объектива «зоркого»: ни доклад Чистова полковнику, ни четкий строй пограничников, ни плачущие от радости женщины, ни мальчишки, каким-то образом пристроившиеся к левому флангу пограничников.
«Молодец, папка! — мысленно похвалил его Костя. — Это пригодится и для школьного музея».
Умиротворенные, притихшие, взявшись за руки, как девочки-первоклассницы, Мария Васильевна и Ефросинья Никитична подошли к строю. Теперь Костя разглядел: на груди у каждой из них по ордену Красной Звезды и по медали «За победу над Германией». И это было неожиданным для Кости. Нет, видимо, не зря называют Ефросинью Никитичну знаменитым пограничником, не зря ее так уважают и солдаты и офицеры…
Мария Васильевна остановилась перед серединой строя и сказала тихим, срывающимся голосом:
— Здравствуйте, сыны мои!
И вздрогнул воздух, и далеко вокруг разнесло чуткое пограничное эхо дружный, радостный возглас солдат:
— Здравия желаем, Мария Васильевна!
Она прижала руки к груди, подошла к полковнику и попросила:
— Григорий Кузьмич, дайте, пожалуйста, «вольно».
— Есть, Мария Васильевна! — полковник отрывисто козырнул и скомандовал: — Вольно!
По шеренгам прокатился легкий шумок, похожий на шелест. Суровые, строгие, минуту назад казавшиеся неприступными, лица солдат вдруг преобразились, подобрели сразу. И теперь солдаты в самом деле стали похожими на сыновей этой женщины. Она подошла к Чистову, по-матерински поцеловала его и сказала довольным голосом:
— Вот и увидела, кто командует нашей заставой!
— А это кто, Машенька? Ну-ка, узнай! — Ефросинья Никитична подвела ее к капитану, замполиту заставы.
— Василек? — растерянно спросила Мария Васильевна. — Не может быть!
