Юлька важно входил в дом и, не спрашивая разрешения, садился куда-нибудь на видное место. Васька становился рядом, вытянув вдоль тела поцарапанные, в цыпках руки. Темные, отрастающие после стрижки наголо волосы его торчали ежиком во все стороны, а в маленьких ярко-голубых глазках светился непередаваемый восторг. Юлька доставал из кармана командировочное удостоверение и потрясал им в воздухе:
— Слыхали? Я уезжаю со спецзаданием!
Он произносил это таким зловещим и торжественным тоном, словно сообщал по крайней мере о высадке марсиан в районе поселка Уньча.
— Слыхали? — эхом повторял вслед за ним Васька.
Затем Юлька вслух читал свой мандат от названия «командировочное удостоверение» до «подпись руководителя».
После этого он показывал удостоверение всем присутствующим и сбивчиво, захлебываясь, рассказывал о предстоящей поездке. По его словам выходило, что более ответственного путешествия, чем у него и Гешки, не было со времен Колумба. Все взрослые удивлялись, желали Юльке счастливого пути, и это льстило ему.
А в это время Гешка, сосредоточившись, засунув руки в карманы штанов, неторопливо, с глубокомысленным видом прохаживался по дому, из кухни в столовую. С первого взгляда все кажется простым: сел в поезд, приехал в Осинники, получил на базе инструмент, купил краски и тушь, возвратился. А на самом деле сколько может быть на пути неожиданных препятствий: вдруг закрыта база или туши не окажется в магазине, или нерасторопный Юлька что-нибудь натворит… Мало ли что может быть, и за все он, Гешка, в ответе. Поневоле задумаешься.
— Геша, не заболел ли ты? — спросила сестра.
— Ну да, заболел! Скажешь… — обиделся Гешка. — Не знаешь разве, куда мы едем?
— Ну и что! Подумаешь, Осинники! Ты же на Марс собирался и не трусил.
— Я и сейчас не трушу! — возмутился Гешка. — Мама, чего она пристает!
Лена, напевая, вышла из комнаты, а Гешка сел к окну и, насупясь, смотрел на вечернюю улицу. И впрямь, пожалуй, Марс для него ближе Осинников.
Так как наши путешественники отправлялись в путь очень рано, провожающих было немного — одни матери. Они проводили ребят до поселкового Совета, в течение пяти минут повторяли все свои наставления, расцеловали сыновей и долго смотрели им вслед.
Расставание взволновало мальчиков, и легкая грусть заставила приумолкнуть. Очень родной показалась им вдруг Уньча: ее аккуратные домики, серые, исхлестанные дождями столбы, идущие вдоль улиц, поросших травой, и горы, невысокие, лесистые…
Скрылась за поворотом Уньча, потянулись перелески, а потом вплотную подступила тайга. Могучие ели с желтыми затесинами — для обозначения зимнего пути — простирали хвойные лапы над самой тропинкой, и ребятам приходилось нагибаться. Вскоре спустились в лог, началось болото, и пришлось идти по стлани — бревнам, уложенным в зыбких местах. За болотом дорога опять пошла в гору и запетляла. Она, как говорится, не походила на штопор, но радуга была прямее ее.
На одном из поворотов Юлька заметил позади черный, с каждой минутой растущий комок. Вот уже стал виден хвост, короткие лапы и даже розовый язык, вываленный влево.
— Гешка, Гром!
Если бы вдруг неожиданно грянул настоящий гром, Гешка удивился бы меньше, чем появлению этого живого, косматого лиходея. Пес юлил, визжал, ползал на брюхе, умильно глядел в глаза, и весь вид его говорил: «Как же вы, братцы, забыли меня?»
— Ты зачем? Пошел сейчас же домой! — закричал Гешка.
Но Гешкин вопль не произвел на пса никакого впечатления. Он только завизжал еще громче и быстрее стал заметать хвостом дорожную пыль.
— Придется возвращаться в Уньчу, — сказал Юлька, который вообще-то был совсем не против отложить поездку до следующего дня. Его дядя сегодня на пасеке производил медосбор. В подобных случаях сладкоежка Юлька всегда находился поблизости.
— Ты скажешь! — проворчал Гешка. — Три километра отмахали, до станции рукой подать, а ты — домой! Скоро поезд придет!
И, словно подтверждая Гешкины слова, послышался далекий, еле слышный паровозный гудок. Ребята набрали еловых шишек и с криками: «Пошел домой!» погнали собаку к поселку. Поняв, что хозяин не на шутку рассердился, Гром, беспрестанно оглядываясь, скуля, скрылся за кустами. Обождав минут пять, ребята, возбужденные происшествием, галдя на весь лес, продолжали путь.
Станция была маленькой, тупиковой. На рельсах стоял единственный состав из трех вагонов и паровоза. Вагоны пригородного поезда старинные: с узкими окнами и лесом вытяжных труб на крыше. Паровоз стоял тендером вперед и был выкрашен в зеленую краску. Он жарко сиял на солнце медным свистком, стальными, политыми маслом дышлами, шатунами.
Гешка остался на платформе, а Юлька побежал за билетами.
Здание вокзала, маленькое, деревянное, обшитое узкой доской-вагонкой, покрашенное в желтый цвет, казалось игрушечным под могучими серебристыми березами. Перед входом взамен колокола на костыле подвешен обрубок рельса.
В пассажирском зале было пусто, не прибрано и стоял сильный запах керосина. В открытое окошечко билетной кассы виднелись полочки со стопками рыжих картонных билетов и компостер, похожий на заглавную букву «Д».
— Будьте добры, продайте два билета до станции Осинники. Нам, командированным! — важно сказал Юлий, протягивая кассиру удостоверения.
Кассир, пожилой худощавый человек в белом кителе с металлическими пуговицами, молча, не глядя, сунул картонный билет в компостер и толкнул его вертикальную стойку. Отбив билеты, он небрежно бросил их на прилавок окошечка.
— Двадцать рублей сорок копеек! — сказал он равнодушно.
Юлька заплатил деньги, а потом, развернув удостоверение, ткнул в него пальцем:
— Вот смотрите, товарищ кассир: Юлий Владимирович Малямзин — это я… и еду в Осинники по важному делу.
Кассир, оглядев Юльку сонными глазами, ответил:
— Следующий!
Обиженный таким невниманием, Юлька побежал к поезду.
Ребята залезли в последний вагон и заняли место у самого окна. Жаль, что возле вагона не стоял проводник и некому было проверить билеты, спросить их, куда же это они едут. Да и в вагоне людей было негусто. Двое пассажиров читали; старичок в синей сатиновой рубашке, поджав ноги, лежал на скамейке. Четверо пассажиров, положив на колени чемодан, стучали костями домино. И поэтому никто не обратил внимания на такой торжественный момент, как отход поезда, исключая, конечно, наших командированных.
На узкий перрон, покрытый сверху слоем паровозного шлака-жужелицы, вышел дежурный по станции в фуражке с алым верхом. Он окинул взглядом, казалось, дремавший состав, вытащил засунутый в щель обшивки здания станции железный болт и два раза ударил им по рельсу. Затем торжественно, как свечу, поднял свернутый желтый флажок.
Паровоз стал отдуваться паром чаще, громче и дал гудок. О, какой это был гудок: мощный, раскатистый! От него, наверное, в горах посыпались хвойные иглы с елей.
Никто из пассажиров не обратил на гудок внимания, кроме старичка, который приподнялся и, поковыряв пальцем в ушах, сказал:
— Ну, кажись, поехали?
Здание станции, дежурный с флажком, старые березы в саду тронулись влево, и пол под ногами ребят задрожал. Мелькнули пакгауз, сложенная из камня водокачка, маленькая будка стрелочника, семафор. Зашагали серые столбы, а белые изоляторы на кронштейнах были похожи на отдыхающих голубей. Рядом с насыпью завиляла речушка и неожиданно исчезла под полотном дороги. На обочинах листва кустов от ветра, идущего от поезда, поворачивалась белой подкладкой, и казалось, по кустам прыгали серебряные искорки. Суровый еловый лес то подходил вплотную, то расступался, давая место вырубке, которую уже заняла молодая поросль берез. Мелькнули кусты шиповника, желтовато-зеленый осиновый борок, одинокий куст плотного вереска.
Ребята не отходили от окна. «Какие равнодушные люди едут в вагоне, — думал Гешка. — Кругом так много интересного, а им хоть бы что!»
Хорошо мечтать, глядя в окно вагона. Теплый ветер обдувает лицо, залезает под рубашку, пузырит ее. Поезд мчится по высокой насыпи, а вершины столетних пихт и елей остались где-то внизу, и кажется, что ты взлетел и паришь в свободном полете над горной тайгой. Но вот поезд влетает в глубокую выемку, сразу охватывает холодком. Перед глазами стена из красноватого песчаника, и возникает чувство, что поезд врезается в глубь земли.
Мысли легкие, радостные, и Геша, облокотясь на спущенную вниз раму окна, мечтает…
Кто-то ударил Гешку по ноге, чуть повыше щиколотки.
— Не балуй! — крикнул он Юльке, но тот с недоумением посмотрел на Гешку и ничего не ответил.
Спустя минуту удар повторился, и Гешка, оторвавшись от окна, посмотрел вниз. Мечтательное настроение его вмиг улетучилось: возле ног, свесив набок голову, сидел не кто иной, как сам Гром. Он, по-видимому, залез в вагон перед отходом, спрятался под лавку, а сейчас, освоившись, вылез.
