Мне захотелось сказать ему об этом, но почему-то не получилось. И вообще мы с ним ещё не очень-то разговаривали, мы даже не обращались друг к другу по имени и даже не смотрели друг на друга.
Он молча, с суровым лицом набивал свой знаменитый рюкзак, а я следил за ним, и мне тоже хотелось иметь такой же рюкзак, потому что рюкзак — это не мамина старая сумка, с которой и на улице-то показаться стыдно. А Ромка даже в баню ходит с рюкзаком, и когда он идёт с ним по улице, то даже походка у него делается какая-то особенная, будто он откуда-то вернулся или куда-то уезжает.
Хорошая вещь — рюкзак! Вот только зачем класть туда утюг? Ну, мыло — понятно, консервы — понятно, кружку, ложку, носки — всё это понятно. Навряд ли нам всё это пригодится, но Ромка не любит ходить с тощим рюкзаком, он даже в баню его чем-то набивает до отказа. Но вот утюга нет ни в одном списке для туристов.
— Зато они носят кирпичи, — уверенно заявил Ромка.
Про кирпичи я что-то слышал. И зачем только они их носят? Хорошо ещё, что кирпичей нигде не нашлось, утюг всё-таки, наверное, полегче.
И всё-таки утюг… Не выходил этот утюг у меня из головы. И чем больше я думал, тем подозрительнее мне казалась вся эта затея.
В конце концов, я был почти убеждён, что попал в очередную ловушку, и молчал только потому, что никогда не надо подавать вида, что ты попался.
Вы не знаете Ромки — от него чего угодно можно ожидать, любого подвоха.
Вот выйдем сейчас во двор, а он вдруг возьмёт и скажет: «Внимание! Внимание! Стрючок отправляется на поиски». И вытащит из рюкзака все эти дурацкие вещи, вместе с утюгом. И все будут смеяться.
Вы не знаете Ромку. Ведь подучил он меня однажды вынести на двор Венеру. Есть у нас такая статуя дома. Слабо, мол, да слабо. А когда я стащил её с лестницы и выволок на двор, ребята сидели все в ряд на бревне и хохотали, как ненормальные. Я тогда бросился на него с кулаками, а он сделал вид, что очень испугался и обиделся. «Да я-то тут при чём? — кричал он, бегая от меня вокруг поленницы. — А если бы я тебе посоветовал прыгнуть с пятого этажа?.. Что, у тебя своей головы нет?»
Но на этот раз он не разыгрывал меня.
И когда мы вышли на двор, никто и не думал смеяться. Вид рюкзака сразу же на всех подействовал.
— Всё равно далеко не убежите, завистливо сказала Сонька. — Поймают и вернут, уж можете мне поверить.
— Если каждый бегать начнёт… — сказал Безручко.
— Каждый не начнёт, — отрезал Ромка. — Вот ты, например, никуда не убежишь.
— Много ты знаешь, — обиделся Безручко.
— Бедненькие, бедненькие… — заныла Светланка. — Вы только под трамвай не попадайте.
Ребята проводили нас до ворот.
Шли молча. Молчал Ромка, молчал и я. Ромка шёл впереди, я чуть отставал. О собаке он по-прежнему не сказал ни слова. Шли бы себе и шли. Но Ромка всегда был мастером впутываться во всякие истории. Он где угодно найдёт себе историю. Как будто нельзя спокойно искать свою собаку. Как будто обязательно надо останавливаться на незнакомом мосту и разглядывать там какую-то трубку, которая зачем-то торчит из воды и перекачивает воду из реки в ту же реку. Я бы и не заметил её, но Ромке до всего есть дело. Зачем да почему?
И вот стоим на мосту и смотрим на эту трубу. Нам собаку искать, а мы стоим и смотрим.
А тут ещё вода вдруг завихрилась, и золотой шар всплыл, и водолазом оказался. Водолаз на берег вылез, красивый такой: сам зелёный, а голова золотая. Подошёл к нему какой-то человек, голову ему золотую открутил, а под ней обыкновенная рыжая голова. Зевает, будто спал там под водой. Тот, другой, сигарету закурил и водолазу в рот сунул. Сидит водолаз на берегу, покуривает, а мы на мосту стоим, на него смотрим. Нам собаку искать, а мы стоим.
И вдруг — бах, бах! По голове снежок и по спине… А Ромке прямо в нос. Закрутились мы на месте. Видим, направляются к нам мальчишки, окружают и снежки в руках приготовили.
— Ни с места, — приказывают.
А мы и не думаем бежать, стоим, ждём, что будет. А мальчишки уже вплотную подошли, стеной стоят, нас разглядывают.
— Эй вы! — говорят. — Кто такие?
— А вы сами кто такие? — говорит Ромка.
— Мы-то сами тут живём, — говорят. — А вот вы откуда взялись?
— А мы прохожие, — говорит Ромка. — Мост не ваш, где хотим, там и прохаживаемся.
— Мост не наш, — говорят. — Мост общий. Прохожие — так проходите. Но водолаз зато наш, и нечего на него глаза пялить. Заимейте своего водолаза, тогда и пяльте.
— Мы не пялим, — говорю я. — Мы собаку ищем.
Захохотали они:
— Собаку! Нашли где собаку искать, что ж она у вас — водоплавающая, что ли?
Только Ромку так легко не собьёшь.
— А что это, — говорит, — на вашей реке чепуха всякая происходит?
Те даже остолбенели от такой наглости.
— Ты потише, потише, — говорят. — Какая ещё чепуха?
А Ромке хоть бы что.
— А вот такая, — и на трубу показывает. — Зачем это у вас тут воду из реки в реку перекачивают?
Те смотрят на трубу и глазами моргают. Тут один, длинный, вперёд выступил. Посреди лба у него шишка, синяк на правом глазу, а левого и совсем не видать, повязкой закрыт. Выглядывает он из-под своей шишки, как одноглазый баран, прямо смотреть страшно.
— Не вашего ума дело, — говорит. — Перекачиваем — значит, надо.
Будто он сам перекачивает. А Ромке хоть бы что. Смотрит прямо на длинного и не моргает.
— А вот и не знаешь, — говорит.
— Это я-то не знаю! — длинный нахмурился.
— А ещё командует, — продолжал Ромка. — А сам про свою реку ничего не знает. Да если бы у нас была река, мы бы про неё всё знали. У нас знаете какой дом, вам такого дома во сне не снилось!
Опешил длинный, но не сдаётся.
— Подумаешь, — говорит. — У нас дом не хуже.
— Ха-ха-ха! — говорит Ромка. — Да в нашем доме катакомбы есть.
— И башня, — подсказал я. — С неё весь город видно.
— А в нашем каток есть, — неуверенно возразил длинный.
— Ха-ха-ха! — сказал Ромка. — Сравнил каток с катакомбами!
Побагровел длинный и шишку свою вперёд выставляет.
— А в нашем, а в нашем… — А что сказать — и не знает. Затрясся весь и вдруг: — А в нашем доме Гагарин живёт!
И сам рот открыл от удивления. А мы так прямо покатились от смеха, — всем известно, что Гагарин в Москве живёт. И вдруг — бац! Как шарахнет длинный Ромку между глаз, а Ромка его. Вцепились друг в друга мёртвой хваткой, по земле катаются. Я, конечно, — на помощь. И началось! Куча мала! Кто-то меня в ногу укусил. Висит на ноге, как пиявка. Пихнул я его другой ногой — сразу отлип. Но их много, совсем побеждают…
И вдруг никого. Лежу я на земле. А надо мной милиционер стоит. В одной руке Ромку держит, а на другой длинный болтается. На лбу у длинного уже три шишки. У Ромки кровь из носа течёт. А вокруг никого — разбежались все.
— Так, — говорит милиционер. — Кто зачинщик?
Ребята на берегу толпятся.
— Это они первые пришли! — кричат. — Мы тут живём.
— Ничего, — говорит длинный, — мы их как следует проучили — больше не полезут.
— Ха-ха! — говорит Ромка. — Мало тебе трёх шишек? В следующий раз восемь заработаешь.
Обозлился длинный да как пнёт мою галошу. Бултыхнулась галоша в реку. Проводил я её глазами. А вокруг толпа.
— Так, — говорит милиционер. — Чья галоша полетела?
— Моя, — говорю, — галоша.
Посмотрел милиционер на мои ноги.
— Так, — говорит, — галоша с правой ноги.
— Подумаешь, галоша, — говорит длинный. — Нужны больно галоши.
Да как тряхнёт ногой. И полетела его галоша вслед за моей. Из толпы женщина выскочила.
— Безобразие! — кричит. — На них работаешь, галоши покупаешь, а они их в реку бросают.
Тут на берег водолаз вылез. Открутили ему голову, а он как заорёт.
— Хулиганство! — кричит. — Кто это там галошами швыряется?
— Хулиганство! — кричит ему женщина.
— Нигде покоя нет! — кричит водолаз.
Всё-таки спит он, наверное, там, под водой.
Тут ещё мать длинного подоспела…
А в милиции ничего страшного. Пусто совсем. Ни души.
— Вот, — говорит наш милиционер в пустоту. — Беспризорников привёл.
И сразу же, как он это сказал, из-за барьерчика другой милиционер вылез, не весь милиционер, а только голова одна. Торчит из-за барьера и смеётся.
— Какие ж нынче беспризорники, — говорит. — Вот беглецов действительно многовато развелось. Все куда-нибудь бегут. А тут ещё Куба прибавилась. За год двое — на Луну, двадцать пять — на Южный, пятьдесят четыре — на Кубу и только трое — на Северный. А я вас спрашиваю: почему? Почему только трое? Не моден, что ли? Я, может, сам на Северный бегал — чем он хуже?
— Очень просто, — говорит Ромка. — Пять часов — и там, всё равно что на дачу. Не интересно.
