Сизый почти добежал до пригона, когда раздался щелчок и он упал.
— Подшибли?! — выдохнул Ромка в ухо Данилке. — Глянь, глянь, твой отец!
И тут Данилка увидел, как от ворот прямо во весь рост идет его отец с наганом в руке. Все замерли. Сизый приподнялся из сугроба и выстрелил. С Данилкиного отца слетела шапка.
— Не подходи! Слышь, не подходи, Гришка, убью! — срываясь с высокой ноты, закричал Сизый.
Наступила мертвая тишина, и в этом жутком безмолвии раздался негромкий твердый голос Данилкиного отца:
— Бросай оружие, Иван! Ты окружен!
Сизый заматерился, кинул вокруг затравленный взгляд и снова, злобно ощерясь, поднял наган. У Данилки оборвалось сердце.
— Папка! — закричал он. — Папка!
Отец вздрогнул, остановился и глянул по сторонам, определяя, откуда кричит сын. А Сизый медленно и неотвратимо поднимал наган.
Так навсегда и застыла в памяти Данилки эта картина: стоит отец во весь рост, открытый всем пулям; поднимает наган Сизый; оцепеневшие люди у плетней; и уже никто не в силах помочь Данилкиному отцу.
Данилка понял, что сейчас произойдет что-то страшное и он виновен в этом. От ужаса он оглох и только видел, как враз бросились все милиционеры к Сизому, как крупно шагнул отец вперед, и вдруг ворвался в уши высокий крик какой-то заголосившей бабы. И тут случилось непонятное. Сизый вскочил и кинулся, прихрамывая, к Андрейке, появившемуся возле крыльца, схватил его в охапку и, прикрываясь им как щитом, стал отступать к пригону. Данилка застыл от изумления: откуда там оказался Андрейка, ведь он только что был рядом, на крыше?
Сизый отступал к дверям пригона и отстреливался, а в него никто не стрелял, боясь попасть в мальчишку. И тут все увидели, как быстро вскинул наган Данилкин отец. Щелкнул выстрел, и Сизый вместе с Андрейкой упал. Со всех сторон набежали милиционеры и заслонили Сизого и Андрейку. С крыши не стало видно, что там делается. Данилку колотила крупная дрожь, он всхлипывал, и никто из мальчишек не смеялся над ними. Потом ребята ходили к тому месту. Снег был перетолочен, как в ступе, и грязен, а там, куда упал Сизый, была вмятина в сугробе. Она успела уже подтаять на весеннем солнце. Края покрылись тоненькими льдинками и красиво блестели, а кругом — красные пятна, будто кто раздавил на снегу калину. Мальчишки не сразу поняли, что это кровь, а когда догадались, им стало не по себе, и они побыстрее ушли.
Еще остались вмятины на снегу от двух милиционеров, но подходить к ним близко мальчишки не стали. Они уселись на солнцепеке за пригоном и молчали. Казалось, будто и солнышко светит не так, как час назад, когда шли они из школы. Холодно стало. Ребята сидели на бревне и дрожали.
— Ты зачем туда полез-то? — спросил Ромка Андрейку.
— Хотел поближе посмотреть, — признался Андрейка. — Я за сараями проскочил. Он меня за горло схватил.
Андрейка все еще был белым от пережитого и зябко вздрагивал.
А поздно вечером, когда Данилка уже лежал в постели, пришел домой отец. Он попросил у матери поужинать. Данилка слышал, как отец на кухне глухо произнес:
— Убил я его.
— Знаю, — тихо отозвалась мать и звякнула посудой. — А если б в Андрейку попал?
— Не попал бы, — твердо сказал отец. — Бывают случаи, когда промахиваться нельзя.
Он тяжело вздохнул.
— Убил я его, — глухо повторил отец. — Смотрю, красивый такой лежит. И жалость во мне родилась. Аж зло взяло! Понимаешь, жалость. В парнях ведь вместе ходили. За тобой вот ухаживал. Могла ведь ты за него выйти…
— Могла, — как эхо, отозвалась мать.
Данилка не видел их, но представил, как мать сейчас стоит, подперев рукой подбородок. Она любила так стоять.
— Могла бы, — сказал отец.
— Хватит, Гриша.
Данилка вдруг вспомнил рассказ матери о том, как ее хотели выдать за богача. Приезжали сватать, а она убежала за пригон, скинула там валенки и стояла босая на снегу, чтоб захворать и не идти замуж за нелюбимого. Ее все же просватали, но она и впрямь заболела воспалением легких и пролежала до весны. А весною на Алтае заварушка началась — не до свадеб стало. Поднялся народ против богачей. Теперь понял Данилка, что жених тот богатый — Сизый.
Как только додумался до этого Данилка, так похолодел. Ведь Сизый был бы его отцом! Если бы мать вышла замуж за Сизого, то он стал бы отцом Данилки! А как же папка тогда? Папка один бы остался, без матери и без Данилки?
— Я чего-то вспомнил, как мы с ним раз с игрищ шли, с угора, — услышал Данилка голос отца. — Сижу сегодня в кабинете, а работа на ум не идет. Все молодость вспоминаю. В парнях ведь дружками были… Идем с угора, а он мне и говорит: «Варька на душу легла. Сердце сосет и сосет. Все об ней думаю». А я ведь, признаться, тогда тебя и не замечал. Уж после этого разговору разглядел. А он мне все твердит: «Тятю уломать не могу. Уперся как бык. «Бедная, говорит, богатых нету, что ли?» Но я тоже упрусь — не сдвинешь. Уломаю, сватов зашлю». Жалко мне стало его, пообещал помочь, сватом быть. А уж когда сватать приехали, тогда и разглядел тебя вблизи. У самого сердце сохнуть зачало. Помнишь, сватом-то я был?
— Помню, — глухо отозвалась мать.
— Да… — раздумчиво сказал отец. — Вот ведь жизнь как диковинно оборачивается.
Замолчали. Когда отец проходил мимо кровати за папиросами, Данилка схватил его за руку.
— Не спишь? — По голосу Данилка понял, что отец улыбается. — А ты парень жидкий, оказывается. Чего закричал-то?
— Испугался, — признался Данилка и еще крепче сжал руку отца. — Думал, застрелит тебя.
Почувствовал, как теплая отцовская рука напряглась, затвердела.
— В нашем деле — кто кого. Власть Советскую защищать и жизнь беречь — не получится. Или — или.
В марте, когда ровно и сильно задуют с юга сырые ветры, когда солнце осадит сугробы и снега набрякнут влагой, когда появятся на увале первые проталины, — манит степь несказанно. В такой вот день, когда в чистом, синем и тяжелом небе застоялось солнце, Данилка со своими дружками решили наведать зимний лес, проложить последнюю лыжню, накататься на все лето.
На околице повстречались две подводы. На розвальнях, встав на колени, вертел вожжами над головой дед Савостий, принуждая ленивого Гнедка перейти на рысь. Лошадь второй подводы была привязана к первым саням. Дед Савостий вывозил навоз на поля и теперь возвращался порожняком. Он лихо осадил Гнедка и в веселой улыбке обнажил беззубый рот.
— Кудай-то навострились, мазурики?
— На увал, кататься, — ответил словоохотливый Андрейка.
— Запуржит сёдни.
Дед Савостий слез с саней, подтянул подпругу у Гнедка. В покрасневших от встречного ветра глазах его стояли слезы и блестели, как стекляшки. В латаной-перелатаной шубейке, в шапке, больше походившей на растрепанное воронье гнездо, в подшитых автомобильной резиной пимах, он шустро хлопотал возле коня и, шмыгая покрасневшим носом, говорил:
— Морочит вон на закате. Небо, вишь, обрюхатело…
Данилка удивился: с чего это дед взял, что запуржит? Небо как небо. На западе, правда, темнеет — ну и что?
— Не пужай! — Андрейка беспечно отмахнулся.
— Ну глядите! — Дед Савостий залез в сани, лихо гикнул: — Эй вы, залетные!
И укатил в деревню.
Мальчишки вышли на увал. Заснеженное, в застывших комьях поле лежало перед ними, а дальше четко рисовался зубчатый лес. Солнце било им в спину, отбрасывая длинные голубые тени, и ребята припустили к лесу.
Лыжня тянулась слюдяной ниткой, выпукло отсвечивая на подтаявшем и выдутом поземкой насте, хрупала льдинками под тяжестью и царапала лыжи. Идти было трудно, но мальчишкам все равно радостно от сладкого мартовского воздуха, от весеннего света, от предчувствия лета с ягодой, купанием и свободой от школы.
На опушке леса, когда пришли на место, мальчишки поснимали шапки — пар так и повалил от голов, как после бани. И тут прямо на них выскочила косуля. На миг она испуганно остановилась. Мальчишки, разинув рот, тоже замерли. Косуля сделала огромный прыжок в сторону и сильным махом пошла по снежной целине вдоль увала. Грациозное, полное сил и красоты животное ошеломило ребят, и они молча, с восхищением глядели ей вслед, а косуля, закинув точеную сухую голову, уходила ровными сильными прыжками. Рыжая, она долго виднелась на блистающих под закатным солнцем снегах, и только когда исчезла из виду, Андрейка выдохнул восторженно:
— Вот это да!
— Откуда она? — удивился Ромка. — Они тут не водятся.
— С гор забежала, — предположил кто-то из мальчишек.
Все посмотрели на дальние горы, голубеющие над снежной белизной степи. Вот куда бы добраться, покататься с круч, посмотреть на диких козлов и косуль!
Они накатались и нападались с трамплина и уже собирались возвращаться в деревню, когда Андрейка предложил сыграть в «сыщики-разбойники». Поконались на палке, и Данилке выпало быть «разбойником». Все мальчишки, «разбойники», устремились в лес, в чащобу, а «сыщики» остались на опушке, чтобы потом ринуться на поиски. Данилка решил спрятаться так, чтобы ни один «сыщик» не отыскал. Лез напролом по буеракам, проваливался в сугробы, забыв уже, что он «разбойник», и представляя себя первооткрывателем-землепроходцем. Будто идет он по нехоженому лесу, идет по неизвестным землям, навстречу открытиям, навстречу славе, как Хабаров-казак, о котором недавно прочитал книжку.
