— Пан есть француз?
— Так,— ответил Леже, кивая головой.
— Какими судьбами во Львове — и француз? — спросил Каблак тоном следователя.
— Я был офицер связь от Франции в армии Чехословакии. Там женился. By компране? Вы понимайть? Гитлер в Судеты, в Чехословакию — Эмиль Леже и его жена через Карпаты сюда, Львов...
— Теперь надо обратно Франция, пах хауз! — засмеялся Герета.
— Не надо Франция! — печально сказал Леже.— Франция — Даладье, Петен. А я люблю советских люди. Мне здесь хорошо. Добже. Жена работает садовницей на Высокий замок, а я здесь спевам...
И он запел песенку о далеком родном Марселе, отрезанном от него на долгие военные годы.
— Проше пана, едно пивко для музыканта! — крикнул Герета появившемуся у двери Антеку.
Когда Антек принес ему одно большое пиво, Леже, прерывая игру на банджо, сказал:
— Мерси! Гран мерси! — поклонился учтиво и понес бокал на пианино. Он выпил пиво не сразу и все продолжал напевать.
Под мелодию французской песенки Герета прошептал:
— Думаешь, подслушивал?
— Холера его знает! У этих коммунистов всюду свои агенты. Нам только еще французского большевика не хватало. «Я люблю советских люди»! — зло передразнил Каблак.— Погоди, погоди. Недолго остается тебе их любить. Послушай Ромцю, знаешь указание: всюду и везде насаждать наших людей. Мы должны быть хитрыми, как лисы, гибкими, как змеи, и проникать всюду, чтобы в час великого взрыва суметь захватить ключевые позиции. И в университете тоже.
— Да, это верно,— согласился богослов.— Я знаю эту инструкцию. Но в ней идет речь о националистах. А Иван-на, как ты изволил выразиться, квочка, и я никогда не дам ей вмешиваться в политику. Мне нужна жена. Понимаешь? Добрая, любящая жена. И все. Точка. Но есть и другая инструкция. Всеми силами и способами вызывать недовольство местного населения Советской властью. Если ты откажешь Иванне в праве учиться в университете, если она будет озлоблена большевиками и их законами — это будет только на руку нам. Мы приобретем еще одного сочувствующего для тех времен, когда провозгласим здесь самостоятельную Украину и когда падет Москва...
Бедная, наивная Иванна! Если бы она была свидетельницей этого разговора или знала, что бывалый украинский националист, фашистский агент Дмитро Каблак проник в приемную комиссию! Немало сделал он на этом посту, чтобы опорочить святое дело Советской власти, раскрывшей для народа Западной Украины университетские двери.
Все это обнаружилось значительно позже, когда во Львов ворвались немцы. Но тогда, в первый год существования Советской власти во Львове, Иванна действительно была «квочкой», наивной, доверчивой. Она и не подозревала, что ее близкие могут ткать вокруг ее зыбкой девичьей судьбы паутину сложнейших иезуитских провокаций, как не знала она и того, что беседа Гереты с Каблаком в ресторане «Атлас» закончилась словами Каблака:
— Хорошо, згода. Но прежде всего я посоветуюсь с митратом Кадочным. По заданию митрополита Шептиц-кого он курирует дела боевки украинских националистов в университете. Быть может, он подскажет другую, более умную комбинацию.
— Только, ради бога, не выдавай меня и не говори, что Иванна отказала мне в своей руке,— поспешно заметил Герета.— Скажи просто, что в ее лице стоит приобрести еще одного недовольного Советской властью. Скажи митра-ту Кадочному, что разочаровавшаяся Ставничая может стать хорошей активисткой в обществе святой богородицы девы Марии. Ведь церковь заинтересована в этом!
Не знала Иванна ни этих, ни других слов, которыми обменялись на прощание Дмитро Каблак и ее суженый Роман Герета.
Радостная, ликующая приехала она во Львов: Иванна хотела узнать, где находится студенческое общежитие и когда начнутся занятия.
В нарядном цветистом платье шла она с чемоданчиком в руках по Академической аллее, и не один прохожий оглядывался на красивую девушку с густыми, длинными волосами, волнами сбегавшими на высокие плечи.
Иванна бывала во Львове и раньше, но никогда еще город не казался ей столь оживленным.
Мелькали последние лицеисты Львова в разноцветных шапочках-корпорантках. Угасающие пани то там, то здесь прогуливали по тротуару японских болонок, откормленных такс и тупомордых, лоснящихся от жира бульдогов. Навстречу Иванне попадались пожилые пенсионеры-эмериты в старомодных канотье, котелках, мелониках с тростями, украшенными монограммами. У ворот кое-где сидели старички, которые в своем облике сохранили верность не столько последним маршалкам Польши, сколько самому живучему из всех австрийских монархов: усы и бакенбарды у них были точь-в-точь как у императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа. А вот престарелый раввин вывел на прогулку воспитанников хедера, или талмуд-торы: на тонкие, рахитичные ноги подростков, перешагнувших сразу из детства в старость, были натянуты белые, до колен, чулки, а по их бледным щекам свисали черные пейсы.
Среди потока прохожих Иванна могла без труда различить новых и подлинных хозяев освобожденного города: молодых гуцулов в нарядных кептарях, веселых украинских девчат в национальной одежде, перед которыми Советская власть распахнула двери институтов и школ старинного города. И, понимая, что она теперь тоже относится к их числу, Ставничая еще уверенней шагала по бывшей улице Легионов, переименованной сейчас в Первомайскую.
Совсем другое зрелище предстало перед ее глазами. когда она увидела девушек с рюкзаками за плечами, в брюках и тяжелых лыжных ботинках, с распущенными волосами. Это были беженки из центральных районов Польши, занятых гитлеровцами, не пожелавшие остаться на территории, оккупированной фашистами. Весь их скарб теперь у них за плечами.
Из улицы Килинского донеслась уже полюбившаяся здесь «Катюша», песня, рожденная как раз в те времена. Ее пели красноармейцы; в полной выкладке, со скатками и котелками, они направлялись на главный вокзал. Молоденький лейтенант, то и дело ревниво оглядывая, как держат равнение его подчиненные, подавал команду: «Раз, два, три! Левой!»
Взгляды пешеходов невольно обращались к колонне, пересекавшей Первомайскую улицу. Одни смотрели на советских воинов с восхищением, другие со сдержанным любопытством. Третьи, в сапогах-«англиках», те, что долгими годами распространяли здесь сказки о «большевистских фанерных танках», о «колоссе на глиняных ногах»,— с плохо скрываемой ненавистью.
Паренек в домотканой куртке, с узлом, висящим на плече, обратился к пожилому человеку в старомодной крылатке:
— Простите, пане... Как пройти к университету имени Ивана Франко?
— К университету имени Ивана Франко? — ядовито переспросил старик.— Шестьдесят пять лет живу во Львове, но такого университета не знаю. Если же пану надо посетить университет Яна Казимира, тогда прошу повернуть налево и потом у «Народной гостиницы» — направо. А потом по улице Третьего мая налево...
И, учтиво приподняв шляпу «борсалино» с вогнутыми полями, старик поворачивает обратно, к Марьяцкой площади. Там, воздев руки к небу, между памятником Адаму Мицкевичу и отелем «Жорж», возвышается серая католическая мадонна.
Иванна улавливает в едком ответе пенсионера не только стремление старого мира сохранить свою власть над этим городом, но и тупое, заносчивое упрямство человека, не желающего подчиняться закономерному движению истории. Она обращается по-украински к озадаченному селянчуку с узлом:
— Пидемо разом, товарищу! Я покажу вам, де университет Ивана Франка...
В молчании подходят они к порталу университетского здания, украшенного аллегорическими изображениями Вислы, Днестра и Галиции. Когда-то здесь заседал галицкий сейм, затем польские власти отвели это здание под университет.
Иванна собиралась подняться в ректорат, но, увидев в вестибюле, с каким возбужденным вниманием, приподнимаясь на носки, читают списки принятых хлопцы и девушки, присоединилась к ним. Долго всматривалась она в списки, водя пальцем сверху вниз от фамилии к фамилии, но не находила там своей. Рыдание подкатывает к горлу. У, Ей чудится, что студенты и даже засевшие в нишах вестибюля князья Владимир Великий, Ярослав Мудрый, Мечислав и Казимир с насмешливым вниманием следят за ней.
Изменившись в лице, она не идет, а бежит по широкой лестнице на второй этаж. Она врывается в кабинет секретаря приемной комиссии. Навстречу ей из-за широкого дубового стола поднимается важный, полный сознания собственного достоинства и вместе с тем сдержанный секретарь. Он знаком предлагает девушке садиться, но она, растерянная, роется в своем чемоданчике и, достав оттуда извещение, протягивает его через заваленный делами стол.
