И я стал очень быстро вспоминать.
Может, и правда наломал ещё каких-нибудь дров, только уже позабыл.
— Эх ты, двоечник… — сказал папа. — И наяву мерещатся. Я про девочек — одноклассниц твоих. Как у тебя с ними?
— А-а. Ничего с ними. Вместе учимся, у доски отвечаем, контрольные даже пишем. Они очень красиво пишут контрольные…
— Похвально же ты о них говоришь. Это на словах. А на деле как? Признавайся: поколачиваешь?
— Так… иногда. Дам по шее или толкну. За дело, конечно.
— Хорошо хоть, не без дела. А всё-таки, Вовка, не стоит.
— Это почему же? За дело — и не стоит!
— Знаешь, Вовка, не стоит…
— За дело — всегда стоит.
Папа посмотрел мне в глаза, молча покачал головой.
— Я ведь, Вовка, тоже когда-то был с тебя ростом. Тоже были у меня дела, тоже — делишки…
— Вот видишь, и у тебя были делишки!
— Обрадовался. Что делать, без них ни один мальчишка не растёт. Так и должно быть. Но сейчас я о другом. Совсем о другом… Однажды на перемене я толкнул девочку. Звали её Оля Румянцева. Из-за пустяка, конечно, толкнул. Упала она неудачно, сломала руку. Рука срослась. Но не совсем так, как должна была. Да-а… А девочка выросла и стала, знаешь, кем?
— Кем?
— Хирургом. Это, брат, так же редко, как женщина — капитан дальнего плаванья. А?..
— Да-а.
— Тут надо характер иметь. И голову тоже. А хирургу ещё нужны и руки. Сильные мужские руки. Без них хирургов не бывает. И эти руки тоже должны быть умными…
— Вот видишь, папа. Ты её толкнул, а она всё равно выросла. Да ещё хирургом.
— Эх ты-ы… выросла. Рука срослась, но всё равно это уже не та рука, понимаешь? Тем более для хирурга. Ты пойми главное…
— Ага…
— Я вот до сих пор не могу простить себе той мальчишеской глупости. Мотай, брат, на ус и будь с девчонками поосторожней. Из них ведь не только хирурги, портнихи, повара и капитаны дальнего плаванья вырастают. Из них, между прочим, матери вырастают. Да, да, представь себе…
Я попробовал представить себе Гальку Кирпичёву матерью. Но что-то у меня не получилось. Из этой зануды Кирпичёвой?! Да какая из неё мать? Но я промолчал. Да и потом, если представить, скажем, Тучкину Валю — совсем другое дело. Вот из неё мать получится. Её заденешь — и никакой сдачи. У Тучкиной одни тихие слёзы, а потом улыбка. Совсем человек не умеет обижаться. Такого и обижать не очень-то хочется. Я так обхожу её за сто километров. Чтобы лишний раз не задеть. А у Кирпичёвой что? Одна голова. И та длинная, как огурец. Правда, хорошо работает. На математике…
Нет, не зря я так думал про Кирпичёву.
Однажды, после нашего с папой разговора про девчонок, я сидел за партой. В большую перемену. Я заранее писал срочную шифровку для Борьки. Дело в том, что Борька с Вадькой раньше сидели за нами с Толькой. Но Виринея Семёновна пересадила их в другой конец класса. Чтобы мы не очень-то… Мы сначала погоревали, но потом поняли, что для нас так даже и лучше. Можно переговариваться по самодельному телефону и пересылать друг другу зашифрованные шифровки.
И вот я сидел, весь сосредоточенный, и корпел над хитрой шифровкой. В это время зануда Кирпичёва каким-то незаметным образом подкралась ко мне и… выхватила секретную шифровку.
От неожиданности я так и приклеился к парте.
А длинноногая Кирпичёва помчалась по классу с криком:
— Товарищи! Вражеская секретная шифровка! Сейчас я её расшифрую!
«Чёрт её знает, эту Кирпичёву, — подумал я. — Ведь она со своей головой вдруг и верно — расшифрует!»
Тут я вскочил и бросился за ней. Догнал. Схватил за шиворот. Но в это время почему-то вспомнил про врачиху-хирурга. И зачем она мне только вспомнилась?
Стою как дурак, держу Кирпичёву за шиворот и не знаю, что с ней делать. Ударить — нельзя. Толкнуть — тоже, потом ещё рука не так срастётся. Что же можно?! Ведь я не первый полез.
— Ну, врачиха-кирпичиха! Ну, врачиха-кирпичиха! — твержу.
— Ах, ты ещё и обзываться?! — взвилась Кирпичёва. Схватила с парты чей-то учебник и по голове меня — тресть!
Тут я всё забыл. Видно, выбила она у меня из головы последние мысли. Ка-ак толкну Кирпичёву, так она и полетела на пол.
Опомнился я, бросился к ней.
— Галя, вставай, Галя, я, честное слово, не хотел…
А она ревёт:
— Ага, испугался? Уйди! Знаю я ваши честные слова, знаю. Не хотел… Ещё как хотел. Вон как коленку разбил. До крови…
— Да я же нечаянно, Галька!
— Называется нечаянно… На, забирай свою шифровку. Тут и расшифровывать нечего. Читай через одну букву и всё поймёшь.
Странные всё же девчонки. Про то, что я её толкнул, разбил коленку, Кирпичёва ничего не сказала Виринее Семёновне. А вот про «врачиху» сказала. Пожаловалась. Мол, Богданов дразнится.
Виринея Семёновна никак не могла понять, что же дразнильского в этом слове, если Кирпичёва у нас ещё не доктор и даже не круглая отличница. Но меня она всё же отчитала.
Я стоял, слушал Виринею Семёновну и кивал головой. Потому что если не кивать, она может потребовать дневник и записать.
Да, этот день у меня был потруднее вчерашнего.
Вечером папа спросил:
— Ну, Вовка, как дела?
— Ничего, — говорю.
— В полном смысле?
— В полном.
— А делишки?
— Делишки тоже.
— А как с девчонками? — вдруг спросил он.
Я растерялся. Потому что никак не думал, что он вспомнит про девчонок именно сегодня. Видно, как-то догадался. По лицу моему, что ли?.. По лицу ведь про многое можно догадаться.
— С девчонками, папа, не очень, — сказал я прямо.
— То есть?
— Толкнул я тут сегодня одну… Гальку Кирпичёву.
— За что?
— За дело.
— Не сильно, надеюсь, толкнул.
— Получилось сильно. На коленке царапина осталась.
— Ну, вот видишь. А ведь твоя Кирпичёва…
— Она не моя!
— Ну, ваша Кирпичёва. Она ведь тёзка Галины Кулаковой. Знаешь такую?
— Конечно. Олимпийская чемпионка по лыжам.
— Верно. Кто знает, может, и Кирпичёва станет лыжницей, а ты ей коленки разбиваешь…
— Не станет она лыжницей, папа! Знаешь, кем она станет?
— Кем?
— Ноной Гаприндашвили.
Папа даже присвистнул.
— С чего ты решил?
— Кирпичёва в шахматы хорошо играет. У неё голова знаешь как варит!
— Не заговаривай зубы.
— А чего заговаривать… Кирпичёва меня но голове учебником треснула. У меня даже из глаз звёздочки посыпались, вот. А я до её шахматной головы даже пальцем не дотронулся. Так только, за шиворот подержал чуть-чуть…
— Но ты Кирпичёву всё же толкнул?
— Толкну-ул.
Папа хлопнул рукой по ноге, поднялся с дивана и сердито зашагал по комнате.
— Своё, значит, получил. Ай да Кирпичёва! Видно, треснула без лишних слов.
— Нет, папа. Она сказала. Потом… Про коленку… Я слышал. «Ничего, — говорит, — до свадьбы заживёт».
— Вот что, ребята, — сказала Виринея Семёновна в конце последнего урока, — через неделю готовьтесь в гости к малышам соседнего детского сада. Хорошо бы прийти к ним не с пустыми руками. Но учтите: никаких покупных подарков. Всё должно быть сделано вашими руками. Договорились?
— Ур-ра! — дружно ответили мы.
А когда наше «ура» утихло, Виринея Семёновна добавила:
— Дома на досуге поломайте головы: что и как? Можно приняться за дело вдвоём, втроём — кому как удобно. И побольше выдумки, фантазии. Ясно?
— Ясно!
— А пока до звонка осталось немного времени, повторим пройденное.
Но мы с Толькой тут же начали ломать головы. Насчёт подарков для малышей. Толька писал срочную шифровку Борьке с Вадькой, а я связывался с ними по ниточному телефону. Правда, Виринея Семёновна всё это заметила. Она сделала нам двенадцать устных замечаний. Потом велела положить на стол дневники. Мы положили. Но тут зазвенел звонок. Виринея Семёновна сказала нам:
— Возьмите свои дневники, но учтите…
Так что обсуждали мы всё как следует у Тольки дома.
Собрались в назначенный час.
— А Вадька где? — спросил Борька.
— Опаздывает. Как всегда.
— Может, без него пока?..
— Давайте.
— Кто что придумал?
— Предлагаю соорудить модель земного шара. Чтобы малышам с детства запомнились всякие дальние страны, — сказал Толька.
— Интересно! Глобус, что ли?
— Глобус.
— Не получится, Толька.
— Почему?
— Нам его круглым не сделать, — сказал Борька. — Получится у нас какой-нибудь ящик. С круглыми углами.
— Ящик!.. Никакой не ящик! Очень даже нормальный глобус получится. Возьмём надувной шарик. Надуем, завяжем. Потом начнём обклеивать его газетами. А потом толстой бумагой. Потом можно и картоном.
