Спев это хором, малыши немедленно разбегались врассыпную. Но Усачёв за ними даже не гнался. А через несколько минут они появлялись за его спиной и опять исполняли этот же куплет. Только вместо «Эй, спартанец, закаляйся» они иногда пели: «Эй, пятнистый, закаляйся!» Пятнистым же Усачёва стали называть потому, что он и на самом деле был весь в пятнах — тёмно-коричневых и светло-зелёных. Так как он часто ходил к Леониду Фёдоровичу и жаловался на москитов, то ему смазывали укусы зелёнкой или йодом.
Ребята из нашего отряда Усачёва песнями не донимали, но Жорка Фёдоров с ним очень неудачно пошутил. Жорка с утра до вечера всех разыгрывал и по любому случаю привирал. Он это делал не для своей пользы, не назло кому-нибудь, а просто так.
— Знаете, что сегодня на третье? — спрашивал Жорка перед обедом. — Арбуз, вот что!
Приходим в столовую, и нам дают вовсе вишни. А Жорка почему-то радуется:
— Здорово я вас провёл?!
С Усачёвым у Жорки получилось нескладно. Жорка встретил его, когда он спешил на волейбольную тренировку, и сказал:
— Ну, брат, договорились.
— Насчёт чего? — Усачёв насторожился.
— Насчёт лисы, — ответил Жорка совершенно серьёзно. — Значит, дают нам лису на часок. А сначала заведующий зверинцем никак не соглашался. У меня, говорит, всё хозяйство медвежонок, сова да лиса. Я, говорит, их кормить разрешаю, а выпускать права не имею.
— А потом… разрешил? — спросил Усачёв, ничего не понимая.
— Всё-таки договорились, — подтвердил Жорка. — Так что сегодня чаю напьёмся и ты тоже. Потом сбор: история Крыма. Ирина рассказывать будет. И ты со всеми послушаешь. Ну, а как сбор кончится, сажаем тебе лису под рубаху, и там видно будет, мужественный ты или нет…
Усачёв испугался. Про то, что в лагерном зверинце действительно содержалась лиса, он знал; того, что Жорка Фёдоров шутит, он не понял. А Жорка больше не сказал ничего, повернулся и убежал.
Усачёв помчался к Леониду Фёдоровичу, повторил ему Жоркины слова и сказал, что, наверно, всё затеял Волошин. Ирина предложила нам собрать совет отряда.
На самом деле Миша, конечно, ничего против Усачёва не затевал, а, наоборот, сказал, что я, как звеньевой, должен с ним вести воспитательную работу. Я попросил, чтоб Миша, как член совета отряда, объяснил мне, с чего я должен начинать.
— Ну, — сказал Миша, — во-первых, в чём состоит главный недостаток Усачёва?
— Главный недостаток Усачёва, — ответил я, — состоит в том, что он дурак.
Миша подумал и сказал, что это верно.
— Вот против этого недостатка, — объяснил мне Миша, — мы в первую очередь начнём бороться.
— А как? — спросил я.
— Ты не представляешь, что ли? — удивился он. — Не приходилось никогда?
Я сказал, что вёл воспитательную работу с двоечниками, троечниками, лентяями, с вруном, но с дураками я не вёл воспитательной работы и не знаю, как её ведут.
— А ты разве вёл с ними воспитательную работу? — спросил я.
— Вёл, — ответил он, — ко мне, был случай, одного прикрепили.
— И он стал потом умным человеком? — поинтересовался я.
Миша подумал немного.
— Не знаю, — сказал он, — мы с ним вот как поступали: поручали ему какие-нибудь полезные дела.
— Для чего?
— Для того, чтобы у него времени тогда свободного на глупости не оставалось.
— A-а… Ясно… И больше ничего?
— И дразнить я его не давал, — добавил Миша.
На совете отряда Миша предложил включить Усачёва в нашу сборную волейбольную команду, которой предстоял ответственный матч с командой известного лагеря.
Ирина согласилась с тем, чтоб Усачёв играл в сборной.
Когда насчёт Усачёва всё порешили, то, как и на самом первом сборе, начали говорить о будущих походах. Мы с Мишей ещё накануне проложили на карте Южного Крыма маршрут к горному озеру. Теперь мы показали эту карту совету отряда и рассказали всем то, что узнали от лагерного сторожа. По его словам, на пути к озеру и вокруг озера мы могли бы собрать образцы разных горных пород.
— Каждый бы собрал для своей школы по коллекции, здорово было бы, а? — сказал Миша. — Я в школе обещал даже, что соберу и привезу. А на пляже я ничего не могу собрать, гальку только одну…
Тут мы все разом стали просить Ирину, чтоб поход состоялся поскорее.
— Если б до острова добраться… — протянула Ирина, будто соображая что-то, — там, говорят, лунный камень есть… Вот бы для наших коллекций была находка!.. Это мечты одни! — сейчас же добавила Ирина, будто спохватившись. — Для того чтоб один наш отряд смог попасть на остров, понадобилось бы снарядить пять больших лодок. Представляете? Где же взять столько гребцов?
Мы ответили, что можем очень быстро научиться грести, но Ирина сказала, что надо сперва научиться, а потом уж строить всякие планы. Тогда мы снова заговорили о походе к горному озеру.
— Ведь для этого ни лодок, ни гребцов не надо! — доказывал Ирине Миша. Но, сколько мы ни нажимали на неё, она всё-таки не назначила дня похода и даже не дала обещания, что поход обязательно состоится. То есть мы почти уже уломали её, но в эту минуту явился Леонид Фёдорович.
— Так… О чём идёт речь?
Ирина объяснила ему. Я предполагал, что он заволнуется, услышав про наши затеи, но он не заволновался, а стал рассуждать.
— Если устраивать такой поход, — сказал он, — то непременно с ночёвкой у озера. Возвращаться в лагерь в тот же день невозможно, пройдя столь большое расстояние.
— Правильно! Конечно! — обрадовались все. — С ночёвкой у озера!
— Да, — продолжал Леонид Фёдорович, — в этом надо заранее отдать себе отчёт: ночевать придётся у озера, под открытым небом или в пещере.
— Под открытым небом или в пещере… — подхватили мы и радостно переглянулись.
— Но, — рассуждал Леонид Фёдорович, — ночью в горах бывает холодно. Поэтому не обойтись без того, чтобы не развести костёр. Да, надо заранее сказать, спать вам предстоит до самого восхода у костра.
С каждым новым словом Леонида Фёдоровича будущий поход казался всё замечательнее.
— Но ночёвка у костра даёт очень большие шансы на простуду, — неожиданно закончил он, — так как костёр согревает нас только с одной стороны. — И Леонид Фёдорович покачал головой с таким видом, что у меня сердце ёкнуло: не видать нам озера!
— Ну и отвечу я ему сейчас!.. — прошептал сидевший рядом со мной Гера Ивашов, о котором Ирина говорила, что из нас всех он «самый спокойный мальчик». Но только Гера встал, Леонид Фёдорович его попросил:
— Открой-ка рот, Ивашов. Раз уж я здесь, заодно посмотрю: у тебя справа небольшая краснота была.
И, не сказав того, что хотел, Гера разинул рот и сказал: «А-а-а-а!» Потом высунул язык и закричал: «Э-э-э-э!» А закрыв наконец рот, не стал перечить Леониду Фёдоровичу. Или, может быть, пока он кричал «а» и «э», у него из головы вылетело, что он собирался перед этим сказать…
— Мне понятно ваше желание, — Леонид Фёдорович направился к двери, — но ночлег в горах опасен для здоровья.
— Почему же тогда в песне поётся: «Если хочешь быть здоров, то закаляйся»? — спросил Миша. — По-вашему, ведь закаляться не надо…
— Надо, — ответил Леонид Фёдорович. — Только песни пишут поэты, а за тем, чтоб ваша жизнь была хорошо организована, слежу я. — И он ушёл.
6
В последние дни перед волейбольным матчем мы очень много тренировались. Так как других дел нам не предстояло, то мы только и говорили о матче и о том, удастся ли нам победить.
Перед тем как я передал Усачёву, что его включили в сборную, Саконтиков мне сказал очень странную вещь.
— Володя, а Володя! — Саконтиков был чем-то удивлён. — А зачем Усач сухари сушит?
— Сухари? — Я и сам ничего не понимал. — Где же он их, на кухне, что ли, сушит?
— Нет, что ты! — ответил Коля. — Он разложил хлеб на большом таком камне у ограды, за которой виноградник, а сам сидит рядом с книжкой, а солнце припекает, и получаются сухари… Ну зачем ему? — Саконтиков от нетерпения и любопытства даже подпрыгивал немного.
Нас кормили четыре раза в день, вкусно и досыта, тем, кто просил, давали добавку, поэтому я ни за что не мог сообразить, для чего Усачёву сухари. У нас на полдник чуть не каждый день были сдобные булочки.
— Может, тебе померещилось? — спросил я Саконтикова.
Саконтиков оскорбился.
— Честное пионерское под салютом! — выпалил он покраснев. — Мы бабочек ловили и вдруг Тольку Усачёва увидели. Видим, он сухари сторожит, и ушли оттуда…
Я сбегал к забору, отделявшему лагерь от виноградника, но Усачёва там не застал. На плоском камне, нагретом солнцем, никакие сухари не лежали. Я решил, что малыши что-то перепутали.
Когда я сказал Усачёву, что его включили в сборную, он растерялся. Сперва он даже не поверил. А потом улыбнулся и без всякой заносчивости спросил:
