– Не сломают. Жюстина будет включать и выключать, и каждый может говорить ровно две минуты. Сначала назовите себя, а дальше говорите что хотите. А ты, Питер, не бойся – если не хочешь, говорить не обязательно.
– Совсем ненормальная! – говорю я. – Если кому и быть главным, так мне! Я одна умею с магнитофоном обращаться.
– Так покажи Жюстине, – говорит Кэм. – Тогда она тоже научится.
– Не буду я ей ничего показывать!
В конце концов я все-таки показала. Конечно, тупая Жюстина долго не понимала, а я вздыхала и закатывала глаза, а она разозлилась и хотела меня пихнуть, а я на нее замахнулась кулаком, но тут Кэм влезла между нами:
– Давайте я покажу. Смотри, Жюстина, вот это кнопка записи…
И Жюстина наконец-то сообразила что к чему. Тоже мне, Литтлвуд… Ей бы больше подошла фамилия Недотепа.
А потом мы с Кэм их всех оставили и пошли ко мне в комнату.
Я сказала:
– Придумала хитрость, как нас с Жюстиной помирить? Ха-ха, ничего не вышло, ага? Мы на всю жизнь останемся заклятыми врагами.
Кэм засмеялась. И над плакатиком у меня на двери она тоже посмеялась.
– Ты входи, тебе можно. Ты же у меня в гостях.
И я открыла дверь.
В комнате у меня вообще-то был небольшой беспорядок. Я так и не собралась застелить постель, а на полу валялись носки, пижама, огрызки печенья и стружки от карандашей, но Кэм не стала ругаться, просто аккуратно через все это переступила. Потом рассмотрела фотографии на стене и улыбнулась:
– Это твоя мама?
– Красивая, правда? Скажи, прямо как киноактриса? Может, она сейчас на самом деле снимается в кино. В Голливуде. Скоро она прилетит меня навестить. Может, увезет меня к себе и я тоже стану кинозвездой. Трейси Бикер, чудо-вундеркинд! Вот здорово будет, правда?
Я покружилась, улыбаясь до ушей, и сделала реверанс. Кэм сразу включилась в игру: захлопала в ладоши, как восторженная фанатка.
А потом сказала:
– Надеюсь, что ты и писательницей все-таки тоже будешь. Ты еще что-нибудь написала про Гоблинду?
– До того ли мне? Я же над автобиографией работала.
– А твою автобиографию можно почитать или это слишком личное? – спрашивает Кэм.
– Конечно личное!
А потом я подумала: даже Илень-Мигрень в мой дневник заглядывала. И Луиз, и Недотепа. И Хлюпику Питеру я кусочек давала почитать – чтобы увидел, как много я уже написала. Почему и Кэм не показать? Мы вроде как подружились.
Ну, я ей разрешила посмотреть несколько страничек. Все подряд нельзя было, я же о ней самой кое-что написала, не слишком лестное. А она случайно прочла, как я ее описываю, и совсем не обиделась. Наоборот, хохотала как не знаю кто.
– И правда, Трейси, статью про ваш детский дом надо было тебе поручить, а не мне! У тебя гораздо лучше получится.
– Да, а ты уже начала статью?
Тут она заерзала:
– Не совсем… Есть сложности. Понимаешь, редактор журнала хочет сентиментальный рассказ о бедных милых беззащитных детках, чтобы все читательницы схватились за носовые пла-точки.
– Правильно, так и надо!
– Да ну, Трейси, что ты говоришь? Вы здесь все совсем не милые и не беззащитные. Вы решительные, сильные и упрямые. Я хочу написать о вас настоящих, но это будет совсем не то, что нужно редактору.
– И мне такого не нужно! Кэм, напиши, что я милая! Иначе никто не захочет взять меня в семью. А я и так уже залежалый товар. Старше пяти-шести лет почти никого не берут. Начинается трудный возраст, и ты уже не очаровательный карапуз. А я еще и некрасивая. Не такая, когда люди, как увидят, сразу начинают сюсюкать. И потом еще, меня нельзя удочерить насовсем, а люди хотят собственную дочку.
– Тебя нельзя удочерить, потому что у тебя есть родная мама?
– Вот-вот. Я же говорю, она скоро за мной приедет, но все-таки до тех пор хочется жить в нормальном доме, а не тут, на свалке. А то я скоро совсем институализируюсь.
У Кэм брови поползли вверх.
– Да знаю я, что это значит! Слышала, как Илень и другие соцработники об этом распространялись. Это когда привыкаешь жить в госучреждении, вот вроде нашего детского дома, и потом уже не можешь научиться жить самостоятельно. Восемнадцать исполнится, а ты ни в магазин сходить не умеешь, ни готовить – ничего. Хотя я думаю, у меня с этим трудностей не будет. Я хоть сейчас могу жить самостоятельно. Дайте только денежек – я мигом побегу по магазинам, оторвусь по полной!
– Не сомневаюсь, – сказала Кэм.
Тут в дверь поскребся Макси. Я ему крикнула, чтобы отвалил, у нас тут с Кэм деловой разговор, а он не уходит:
– Мисс, мисс! Так нечестно, большие девочки не разрешают мне на магнитофон говорить! Я тоже хочу попробовать, скажите им, мисс! Они там играют, что они поп-звезды, а я тоже хочу!
Кэм улыбнулась, вздохнула и посмотрела на часы:
– Сейчас спущусь. Мне все равно уже скоро уходить.
– Ой, так нечестно! Останься! Можешь с нами пообедать, Дженни разрешит! По субботам у нас гамбургеры.
– Не могу, мы с одной знакомой договорились вместе пообедать в городе.
– А-а… А что вы будете есть?
– Наверное, напиток какой-нибудь и по салатику. Моя подруга бережет фигуру.
– Кому это надо – какой-то нудный салат… Я бы лучше пошла в «Макдоналдс», взяла биг-мак, и картошку фри, и молочный коктейль с запахом клубники. Вот видишь, какая я самостоятельная?
– Так ты бывала раньше в «Макдоналдсе»?
– Сто раз! Ну, то есть внутри не была. У меня приемные родители были такие зануды, Тед и Жюли, я их просила-просила, а они говорят, что там еда вредная. Я говорю – это ваша нудная фасоль и слякотные тушеные овощи вредные, у них и вид такой, как будто их кто-то уже съел и его вырвало. А они… В общем, не повели они меня в «Макдоналдс».
– Могу себе представить, – усмехнулась Кэм.
– Знаешь, а нам разрешают в город ходить поесть.
– Правда?
– Угу. Хоть каждый день. И пожалуй, я тебе правда могу помочь со статьей, вот прямо сейчас начну, а через неделю тебе покажу, что получилось. Обсудим за обедом. В «Макдоналдсе». Это я так намекаю.
Кэм хлопнула себя по лбу, как будто ее вдруг осенило:
– Слушай, Трейси! Не хочешь на той неделе сходить со мной в «Макдоналдс»?
– Да пожалуйста! – Я запнулась. – То есть правда? Ты меня не разыгрываешь?
– Правда. В следующую субботу. Я за тобой зайду часов в двенадцать, хорошо?
– Я буду ждать!
Обязательно буду ждать. Еще и письмо ей отправлю, а то вдруг она забудет.
Кэм сказала, что приедет в двенадцать. А она не самый пунктуальный человек, может и в десять минут первого явиться. Или в двадцать, или даже в половину. Так почему я тут сижу у окна с самого завтрака?
Ненавижу ждать. Жутко на нервы действует. Ничем невозможно заняться, даже писательством. А я всю неделю ничего не записывала в дневнике, потому что работала над статьей для Кэм. Сейчас все готово, и пусть нескромно самой себя хвалить, но получилось замечательно. Пусть Кэм ее сдаст своему редактору как будто от себя, никто и не догадается. Вообще-то мне бы полагалось получить весь гонорар целиком, но я не жадная. Могу поделиться с Кэм, она же мой друг.
Хлюпик Питер тоже мой друг. Мы с ним всю неделю по ночам натыкались друг на друга на лестнице, с простынями. Обычно просто шептались чуть-чуть и расходились, а вчера ночью я смотрю: сидит на ступеньке, съежился, весь зареванный. Ему кошмар приснился, про бабушку. Надо же, а мне тоже как раз кошмар приснился, про маму, и от этого аллергия разыгралась. Обычно я в такие моменты стараюсь держаться подальше от всех, а то дурень какой-нибудь еще подумает, что у меня глаза красные и насморк, потому что я плакала. А я никогда не плачу.
Но я знала, что Питер меня дразнить не будет. Села рядом с ним на ступеньку, чувствую – он дрожит. Ну, я его обняла и сказала, что он, может быть, мой самый-самый лучший друг.
Он сейчас ко мне подошел, зовет играть в «виселицу». Ладно, поиграю с ним. Может, время быстрей пройдет.
Ну вот, только начали, я уже выигрывала, и тут Илень-Мигрень явилась. Очередного ребенка привезла и желает заодно поговорить с Питером.
– Ну извини, Илень! Сейчас я с ним разговариваю.
– Тише, Трейси, тише.
– Я тихо, не волнуйся.
Илень на меня оскалилась. Такая улыбка означает, что ей вообще-то хочется дать мне по уху, но она будет терпеливой, потому что у меня было трудное детство и мне простительно.
– Я понимаю, Трейси, ты разволновалась, потому что эта писательница приедет с тобой погулять. Дженни мне рассказывала. Какой чудесный подарок для тебя!
– Ага, и для нее тоже чудесный подарок. Я за нее написала статью.
– А у меня сегодня есть подарок для нашего Питера!
Илень загнала Хлюпика Питера в уголок и принялась что-то ему втолковывать.
Она до сих пор с ним разговаривает. Почти шепчет, но когда надо, у меня вырастают большущие уши. Илень рассказывает про каких-то пожилых супругов. Им одиноко, потому что их дети уже выросли, и вот они ищут приемного ребенка. Мальчика. Может быть, совсем такого, как Питер.
