Я заерзал на месте и незаметно подвинул руку к карману, где лежала ракета. Однако в карман я не залез, потому что Ивао и Сумико стали наперебой рассказывать, как они испытывали шлюпку, как Сумико вывалилась за борт и как я бросился спасать ее.
Они опять забыли упомянуть, что это я чуть не перевернул их шлюпку. Вместо этого они попросили разрешения подарить мне рыбку.
– Первый русский, который сделал японцу добро, – сказал Кимура, – но он еще не вырос… – Кимура поклонился в мою сторону и добавил по-русски: – Я весьма благодарен вам. – Он выговаривал «л», в отличие от других японцев.
Я опустил глаза и увидел свои ноги, уже покрытые мелкими трещинками. Летом у меня не бывает без цыпок. Я весело пошевелил большим пальцем ноги. Теперь дело в шляпе.
Но тут старик Ге отвлек Кимуру.
– Кимура-сан, – громко сказал Ге, – когда ты отвезешь меня на пустой остров?
Кимура пружинисто встал и пошел на веранду. Сумико махнула мне рукой в сторону аквариума. Мы с нею поднялись и подошли к рыбкам.
Сумико взяла щепотку крошек с фанерки позади аквариума и посыпала в воду.
– Надо плыть на маленький пустой остров, – говорил старик Кимуре и показывал трубкой в дымчатую даль, – на большом острове жить опасно.
– На чем мы уплывем, Ге-сан? – отвечал Кимура, качая головой. – Вспомни, что стало с моим сейнером, баржей и кунгасами…
Я наморщил лоб, улавливая смысл разговора Кимуры со стариком. Японец обозвал Загашникова подлецом за то, что купец загрузил сейнер Кимуры своими товарами, а беженцев на Хоккайдо не взял. И за это судьба наказала купца: сейнер наскочил на мину.
– Какое несчастье, что Загашников выплыл! – воскликнул Кимура, сжимая острые кулаки.
Я приложил ладони к лицу. Сумико забеспокоилась и перестала сыпать крошки. Она тихо попросила меня не бояться Кимуру. Он-де сердится на одного плохого человека. А так дядя хороший, он работает в порту – узнаёт погоду.
Глаза у Сумико блестели, как у плюшевого медвежонка. Она сказала, что Кимура дарит мне рыбку.
– Мне бы вот эту. – Я наугад ткнул пальцем и попал в самую пузатенькую, что притаилась между камнями на дне.
Сумико принесла из соседней, левой комнаты стеклянную банку с водой и погрузила в аквариум руку. Золотые рыбешки подплыли к ее позеленевшим пальцам и ткнулись в них.
Я рассмеялся.
Сумико сомкнула пальцы вокруг выбранной мною рыбки и в этой пещерке перенесла ее в банку с водой. Рыбешка повиляла рыжим хвостом и успокоилась. Сумико протянула мне банку. Я сглотнул слюну и прижал банку к груди.
Ивао сверкнул в меня очками. Кимура вернулся с веранды, поднял картину с самураями и айну и протянул ее мне.
– Дарю вам мою картину в знак благодарности, – сказал Кимура.
Я принял картину, хоть у меня своих боев было много. Мне бы тут и бежать, но я стоял как истукан и бормотал:
– Я тоже нарисую вам… У меня есть альбом. Хорошая бумага – в пупырышках. Что вам нарисовать? Хотите – бой матросов с япон… – Я прикусил язык и поправился: – Нет, скажите, что нарисовать?
– Море, – ответила Сумико, – и маренький остров.
Рядом с домом заурчала машина. Я повернул голову к многорамному окну.
В кузове машины блеснула плюшевая тужурка Дины. Рыбин крутил головой во все стороны. Мама показывала белой, словно бумага, рукой на поляну перед домом и что-то горячо говорила бабушке.
Наверняка мама советовала бабушке посадить на клумбах табак.
Сквозь стекло кабины я различил усы Семена. Он держал на коленях Юрика, замотанного шалью.
Я решил не выходить пока на улицу. Может, нашим тут не понравится и они проедут дальше.
Однако машина остановилась. Внизу задребезжала резко отодвинутая дверь.
Кимура уже спускался по лестнице.
– Коннити ва, – раздался тягучий голос Семена.
– Здравствуйте, – ответил Кимура. – Чем могу служить?
– Принимайте русскую семью, – сказал Семен. – Утром мы тут с хозяином договаривались… Дом большой. Поместитесь. Вам все равно скоро на родину уезжать…
– Прошу оставить нас в покое, – ответил Кимура, отчеканивая слова.
Семен стал втолковывать ему, что, пока японское правительство не заберет своих граждан с Южного Сахалина, русские переселенцы и японцы будут жить вместе. А по нашим законам не может быть такого, чтобы четыре человека жили на двух этажах, а другая семья ютилась где попало.
– Японцы и русские не могут жить в одном доме, – отчеканил Кимура, как по бумажке.
– Земля наша разве не один дом? – спокойно возразил Семен.
– Да что ты его убеждаешь? – вмешался горловой голос Рыбина. – С такими надо покороче…
– Не кипятитесь, – сказал Семен. – Человек сам поймет. Грамотный. Видишь, как по-русски шпарит… Ано-нэ, уступайте один этаж! Я ведь только сегодня утром договорился с хозяином…
– Он невменяем, – упорствовал Кимура.
– Да, но мы с ним дотолковались, – не отступал Семен.
Подарки жгли мне руки. Ну не мог Семен выбрать внизу дом или дальше? И наши прилипли к этому, точно он медом обмазан.
– Мы поселимся на верхнем этаже, – проскрежетал внизу голос отца. – У меня ребенок легочник. Ему надо, чтоб видел море… Давай, ано-нэ, потеснись, и без разговоров! Долго ли вам тут жить осталось? Скоро Хоккайдо ходи…
– Надо плыть на остров Птиц, – сказал Ивао сестре. Она вслушивалась в разговор, прижав руки к груди. Ее стрельчатые ресницы вздрагивали от резких выкриков.
Я пошел вниз по крутой лестнице. Отец чуть не сбил меня с ног. Он отодвинул Кимуру в сторону и поскакал наверх.
Я пошире расставил ноги.
– Отец, – забормотал я, – у них больной старичок. Он смотрит на море и на островок… Лучше останемся, где жили…
– Ты откуда здесь взялся? – опешил отец и стал боком, чтобы пропустить меня вниз. – Мы его по всему городу ищем, а он в гостях. И у кого!.. Я тебе вот всыплю сейчас! – Он сделал вид, что расстегивает ремень с бронзовой рамкой пряжки.
Я поставил к точеному стояку перил банку и картину и приготовился нырнуть под руку отца.
– Не тронь вояку, – вступился Семен, у него шевельнулись усы. – Ты вот что, Василий, может, в самом деле пока внизу поживешь?
И в это время к лестнице подошли мама и бабушка.
– Вася, нам бы лучше нанизу, – сказала бабушка, развязывая косынку. – Здесь подполье сделаем. А наверху где картошку держать будем?
Отец свел воедино брови и растерянно поглядел на кончики своих сапог. На него упала сверху тень. Ге-сан спускался вниз. Шуршало черное кимоно. Во рту дымилась трубка. В одной руке была подушечка для сидения. Другой рукой он прижимал к себе темную жаровню.
– Конец миру, конец, конец, конец…
Отец посторонился.
Мы поселились на верхнем этаже, где на стенах дымились вулканы. На светлой стене, рядом с верандой, мы с бабушкой повесили фотографию деда. Однако радости в нашей семье не прибавилось. Все, кроме бабушки и Юрика, ходили надутые.
Юрик целые дни играл с золотой рыбкой. Он разглядывал ее на солнце, кормил крошками, менял воду в банке. Во всем доме свободно звучал лишь его смех.
А внизу будто не жили.
Я старался ходить по лестнице около перил, тогда она не скрипела. И вышмыгивал на улицу из прихожей, как заяц из клетки. Иногда все же я смотрел на стеклянную дверь.
Посреди темноватой комнаты перед жаровней сидел Ге и курил трубку. Перед окнами нижнего этажа над обрывом стеной разросся крыжовник. Он закрывал море и съедал солнце.
Ивао и Сумико я не встретил ни разу, точно они уплыли на свой пустой остров. А увидеть их так хотелось, что ныло сердце.
В первые дни переезда на гору я не очень-то хотел с ними встречаться. В конце концов, прав отец – чего с ними чикаться. И ребята наказывали не церемониться… Конец миру… Пустой остров… Язык победителей… А если бы они нас победили? Поплыли бы к нам на материк наводить мир и порядок. Я читал, как после войны 1905 года они устроили на Южном Сахалине гетто для русских… Нам бы, партизанам, срубали б головы самурайскими мечами… Ну хорошо, мы с ребятами не тронем Ивао и Сумико. Я скажу ребятам, что Ивао и Сумико находятся под моей защитой. Надо это еще в письме оговорить. Но зато другие потомки генерала Сиродзу держитесь!..
Письмо, правда, я не смог пока написать. Торопились вскопать и засеять огород. Даже Семен нам помогал, хотя ему трудно было поддерживать лопату левой рукой. Он удивлялся, зачем мы вскапываем огромную площадь, советовал маме бросить огород и поступить на рыбозавод. Но маму нельзя было оторвать от грядок.
Мы перекопали всю поляну перед домом, оставив лишь узенькую дорожку к проезжей дороге. Потом сажали картошку, в одну лунку с нею – рябенькую фасоль; засеяли грядку морковкой, затем редиска, лук, кукуруза, подсолнухи, табак. Ими засадили чуть ли не пол-огорода. Рассаду бабушка вырастила еще на квартире у Загашникова.
От нас не отставали и Рыбин с Диной. Они поселились в соседнем по дороге маленьком домике, хозяин которого уже уплыл на Хоккайдо. Рыбин раскорчевал под табак ланок в рощице на склоне. Он приходил к нам советоваться насчет самой ранней рассады.
