— Интересно, — сказала Аня, складывая полученные письма, — что миссис Линд сказала бы о Филиппе.
— Что вы собираетесь сегодня делать, девочки? — спросила Филиппа, неожиданно появившись в Аниной комнате в субботу после обеда
— Идем на прогулку в парк, — ответила Аня. — Мне, конечно, следовало бы остаться дома и дошить блузку. Но я не могу шить в такой день, как этот. Что-то носится в воздухе, проникает в кровь и рождает в душе радость. Мои пальцы будут вздрагивать, и шов получится кривой. Так что — вперед, в парк, к соснам!
— Твое «мы» включает еще кого-то кроме тебя и Присиллы?
— Да, оно включает Гилберта и Чарли, и мы будем очень рады, если оно будет включать также и тебя.
— Но, — возразила Филиппа страдальчески, — в таком случае я должна буду отправиться на прогулку без кавалера, а это нечто непривычное для Филиппы Гордон.
— Ничего, непривычное расширяет наш кругозор. И впредь ты будешь всегда сочувствовать бедняжкам, которым случается остаться без пары. Но где же все жертвы твоих чар?
— О, я так от всех них устала и просто не желаю, чтобы они беспокоили меня сегодня. Кроме того, я чуточку хандрю — чуть-чуть, ничего серьезного. На прошлой неделе я писала Алеку и Алонзо. Я уже вложила оба письма в конверты и надписала адреса, но не запечатала. А в тот вечер произошел очень смешной случай. То есть Алек нашел бы, что это смешно, но Алонзо, вероятно, нет. Я спешила отправить письма, так что схватила письмо Алеку — так я думала, — вынула его из конверта и сделала приписку. А потом отправила оба письма. Сегодня утром я получила ответ Алонзо. Ох, девочки, оказывается, я сделала приписку к письму, адресованному ему, и он был в ярости. Конечно, он это переживет — да мне наплевать, если и не переживет, — но вся история испортила мне настроение на целый день. Вот я и решила зайти к вам, дорогие мои, чтобы развеселиться. Когда начнется футбольный сезон, у меня не будет ни одной свободной субботы. Я обожаю футбол. У меня есть великолепная шапочка и полосатый свитер цветов Редмонда, и я буду надевать их, отправляясь на стадион болеть за нашу команду. Хотя издали я, конечно, буду выглядеть как ходячая вывеска цирюльника. А ты знаешь, Аня, что этот твой Гилберт избран капитаном футбольной команды первокурсников?
— Да, он говорил нам об этом вчера вечером, — сказала Присилла, видя, что возмущенная Аня не намерена отвечать. — Гилберт и Чарли заходили вчера к нам в гости. Мы знали, что они придут, и постарались расположить все подушки мисс Ады вне пределов видимости и досягаемости. Одну, с искусной рельефной вышивкой, я спрятала в угол, за стул, на котором она обычно лежит. Я считала, что там она будет в безопасности. Так что ты думаешь! Чарли Слоан подошел к этому стулу, заметил подушку, торжественно выудил ее из-за стула и просидел на ней весь вечер! На что теперь похожа несчастная подушка! Бедная мисс Ада спросила меня сегодня, как всегда улыбаясь, но с каким укором, почему я позволила гостям сидеть на ней. Я ответила, что вовсе не позволяла, — это было сочетание рока с неисправимой «слоанностью», а я оказалась не в силах противостоять такой комбинации.
— Подушки мисс Ады действуют мне на нервы, — заметила Аня. — На прошлой неделе она закончила еще две, набитые до отказа и вышитые так, что свободного места на них не осталось. И так как класть их уже негде, она просто прислонила их к стене на лестничной площадке. Они постоянно падают, и, когда мы поднимаемся или спускаемся по лестнице в темноте, всякий раз чуть не спотыкаемся о них. В прошлое воскресенье в церкви, когда доктор[28] Дэвис молился за всех, подвергающихся опасностям на море, я мысленно добавила: «И за всех, живущих в домах, где любовь к подушкам из разумной превращается в чрезмерную!» Ну вот! Мы готовы, и я вижу, мальчики идут к нам через кладбище. Ты согласна связать свою судьбу с нашей, Фил?
— Я пойду, но только буду шагать рядом с Присиллой и Чарли. Это будет выносимая степень состояния третьей лишней. Этот твой Гилберт, Аня, просто прелесть, но почему он все время ходит с Пучеглазым?
Аня взглянула на нее холодно. Она никогда не испытывала особого расположения к Чарли Слоану, но он был из Авонлеи, и никто чужой не имел права смеяться над ним.
— Чарли и Гилберт всегда были друзьями, — отозвалась она с чопорным видом. — Чарли — славный мальчик. И не его вина, что у него такие глаза.
— Ни за что не поверю! Это его вина! Он, должно быть, совершил что-то ужасное в прежней жизни и в наказание получил в этой такие глаза. Мы с Присси собираемся подшучивать над ним всю дорогу: мы будем смеяться ему в лицо, а он об этом и не догадается.
Без сомнения, негодницы, как Аня назвала их, осуществили свои «дружелюбные» намерения. Однако Чарли оставался в блаженном неведении: он думал, что он прекрасный кавалер, раз с ним гуляют две такие девушки — особенно Филиппа Гордон, первая красавица курса. Это должно произвести впечатление на Аню. Она увидит, что есть люди, которые могут по справедливости оценить его достоинства.
Гилберт и Аня медленно шли позади остальных по дороге, вьющейся вдоль берега бухты среди величественных сосен парка, и наслаждались спокойной, тихой красотой осеннего вечера.
— Тишина здесь — как молитва, правда? — сказала Аня, подняв лицо к сверкающему небу. — Как я люблю сосны! Кажется, что они глубоко уходят корнями в романтику прошлых веков. Такое утешение — ускользнуть порой сюда, в парк, чтобы задушевно поговорить с ними. Здесь я всегда чувствую себя счастливой.
И как по волшебству среди покоя
И горной тишины
Слетают с них заботы, словно хвоя
В день ветреный с сосны, —
процитировал Гилберт. — В их присутствии все наши честолюбивые замыслы кажутся довольно мелкими. Ты согласна, Аня?
— Я думаю, что если бы когда-нибудь меня постигло большое горе, я пришла бы за утешением к соснам, — сказала Аня задумчиво.
— Я надеюсь, Аня, что никакое большое горе никогда тебя не постигнет, — сказал Гилберт, который не мог связать мысль о горе с этим живым, радостным существом, шагающим рядом с ним. Он не знал еще, что тот, кто способен парить в высочайших из высот, может также погружаться в глубочайшие из глубин и что натуры, наиболее остро переживающие радость, — это одновременно и те, которые страдают наиболее глубоко.
— Но горе все же придет… когда-нибудь, — размышляла Аня. — Сейчас жизнь кажется поднесенной к моим губам чащей счастья. Но в ней, в этой чаше, должна быть, как и в любой чаше, капля горечи. И когда-нибудь я отведаю этой горючи. Надеюсь, я окажусь сильной и мужественной, когда горе придет в мою жизнь. И еще надеюсь, что если оно придет, это произойдет не по моей собственной вине. Помнишь, что сказал доктор Дэвис в своей проповеди в прошлое воскресенье? Горести, посланные нам Богом, приносят с собой также и утешение, и силу, в то время как горести, которые мы навлекаем на себя сами — нашей глупостью или испорченностью, — переносить гораздо труднее. Но мы не должны говорить о горе в такой день, как этот. Он предназначен для одной только радости бытия, не так ли?
— Если бы это зависело от меня, я закрыл бы доступ в твою жизнь всему, кроме счастья и радости, — сказал Гилберт тоном, для Ани явно означавшим «впереди рифы».
— И это было бы неразумно, — подхватила она торопливо. — Я убеждена, что ни один человек не может правильно развиться и сформироваться, не пройдя через испытания и горе… хотя, боюсь, мы признаем это только тогда, когда нам совсем неплохо… Идем скорее — все вошли в беседку и машут нам оттуда.
Все пятеро сели в небольшой беседке, чтобы понаблюдать за осенним закатом — закатом из темно-красного огня и бледного золота. Слева от них лежал Кингспорт — в дымке неясно вырисовывались очертания его крыш и шпилей, а справа вспыхивала в лучах заката, принимая оттенки розового и медного, протянувшаяся к западу гавань. Прямо перед ними мерцала поверхность воды, атласно-гладкая и серебристо-серая, а вдали выступали из тумана плавные контуры острова Уильяма, словно спина охраняющего городок гигантского бульдога. Островной маяк, как одинокая печальная звезда, посылал свой яркий неровный свет в туман, и вдали на горизонте отвечали на этот призыв огни другого маяка.
— Вам когда-нибудь доводилось видеть более выразительный и суровый пейзаж? — спросила Филиппа. — Меня не особенно тянет на остров Уильяма, но даже если б и потянуло, то попасть туда я наверняка не смогла бы. Только взгляните на этого часового на вышке форта, возле самого флага. Вам не кажется, что он перенесен сюда прямо со страниц какого-то романа?
— Кстати, о романах, — сказала Присилла. — Мы искали вереск, но ничего, разумеется, не нашли. Я думаю, слишком поздно искать его в это время года.
