Стояла тишина. Я оглянулся — Наташи не было, ушла. Смеркалось, за окошком падали крупные жёлтые снежинки, и в комнате стало уже достаточно темно — я включил настольную лампу.
«Ну, и чего ты творишь?»
«Да ничего! Уроки учу, не видишь?»
«Миха, кому ты врёшь-то? Себе?! Что ты хочешь, чего ты добиваешься?»
Тут на глаза мне попалась детская Библия. Та же Женщина ласково глядела на маленького Младенца, так же задумчиво и осторожно улыбались пастухи (да, я уже знал, что это пастухи, которые пришли на день Рождение к маленькому Иисусу), да только вот я… был уже другой. Мне хотелось отвернуться и от детской Библии.
В ясельках лежал совсем крошечный Младенец. И у Наташи будет младенец…
А я уже сейчас на него обижаюсь и не хочу его принять, и вообще всячески себе доказываю, что или он, или я… Или не только себе? Или Наташе тоже?! Доказываю, что бросят они меня из-за него, и поэтому хожу обиженным на всех сразу… Хотя с чего я взял?
Может, и не бросят…
Опять увидел дневник.
Нет. Сейчас вернётся Юра, прочтёт эту запись, и — всё.
Он и так в последнее время какой-то грустный ходит, и почти не улыбается. Даже со мной иногда как-то не так разговаривает, или мне кажется?! Вчера я показал ему в интернете забавную фотку, а он только рассеянно кивнул…
Но он же в школу меня провожает! И гулять со мной ходит, и объясняет всё, о чём я спрошу…
Да ну, это пока… Это он про сегодняшнее не узнал, и про Наташу…
«Любовь не раздражается…» Значит, ни Наташу, ни бабушку, ни Юру я не люблю…
«Любовь не радуется неправде, а сорадуется истине…»
«Любовь никогда не перестаёт…» Вот сейчас и посмотрим, любит меня Юра или нет.
Мне было так горько, будто я поссорился с Богом. А разве я с Ним дружил?
Хотел подружиться.
А сейчас — уже и думать об этом тяжело. Это и есть грех?
Скрипнула дверь. Стало светло. Я зажмурился и услышал голос — молодой, звонкий, приятный голос, и мне на сердце тепло так стало от этого знакомого голоса, и горько.
— Чего сидим в темноте?
Я не повернулся, хотя прекрасно знал, что этот голос принадлежал Юре.
— Та-ак… — Юра наклонился ко мне, и я встретился с его глазами — улыбающимися, смелыми и чуть-чуть грустными, а ещё настороженными. Видать, Наташка ему всё рассказала. — Ну рассказывай, Миша, что натворил.
Я уставился в тетрадь, где всё ещё стояло только сегодняшнее число и надпись: «домашняя работа».
— Миша… — тихо позвал он.
— Не буду я делать этот тупой русский! И не надо мне помогать его делать!
— Ну и не делай, — спокойно сказал Юра. — Не хочешь — не надо.
— И вообще ничего не буду делать! Пошло всё лесом! И не заставляй меня!
— Не буду. Что ты хочешь?
Ну и ладно. Всё.
— Открой дневник! — не выдержал я.
Юра выпрямился, взял дневник со стола. Сел на диван, зашелестел страницами. Я уставился в учебник на выделенный суффикс «ться». Замер, каждой клеточкой стараясь почувствовать, как там, за моей спиной, Юра отреагирует на запись. Услышал, как он очень тихо вздохнул.
— Сдай ты меня уже обратно в детский дом! — крикнул я резко и испугался.
Тихо, очень тихо тикали стрелки на Юриных часах. За окном кто-то прошёл по свежему снегу — чуть слышным эхом донёсся до нас этот скрип, от которого в хорошем настроении хочется выбежать гулять. За стенкой, кажется у соседей, надрывно вибрировал мобильник.
Я не выдержал и оглянулся на Юру. Он сидел на диване, открыв мой дневник на этой самой странице, где сердитым размашистым почерком светилось красное — «Поведение неудовлетворительное. Курит на территории школы! Без отца на уроки не приходить!». Почти сразу он повернул голову в ответ на мой взгляд.
Ни упрёка. Ни тени злости. Может быть, немножко сочувствия. А ещё — он смотрел на меня так, как в первый день нашего знакомства — пристально, как врач.
— А ты хочешь? — нарушил он тишину.
Сколько раз я уже проигрывал внутри себя этот диалог! Вот я встаю, одеваюсь…
«Нет!» — крикнул во мне кто-то.
«Нет!» — внутри сказал я.
— Да, — выдавил я словно сквозь броню.
Глава 12.
Ломать — не строить.
Признаться честно — Юрка растерялся.
Сам не мог объяснить себе толком, но чувствовал, что за это время он привязался к Мишке. Если не как к сыну — то как к младшему братишке точно. Славка, когда был помладше, да что там говорить — и сейчас — был для него таким младшим другом, за которого переживаешь, как за своего родного брата, так это — Славка, мальчишка — которого он знает уже несколько лет! Когда они впервые познакомились, он был младше Миши, отзывчивый малыш, добрый. А тут — парень, который с детства путешествует по детским домам, порою — колючий, замкнутый, но такой же беззащитный и простой.
Он иногда посмотрит так — открыто, дерзко даже и — просто. Беззлобно. Может даже что-то резкое сказать, но это скорее по привычке, потому что не знает он, что это грубость! А вот сядет рядом, спросит что-нибудь, и — будто сто лет знаешь этого мальчишку, и хочется его обнять покрепче, как сына.
Но — не получалось. Словно была между ними тонкая граница, стенка что ли? Юрка надеялся со временем эту стенку растопить.
А оно вот как получилось.
Он сказал первое, что пришло в голову, после того, как растерянность прошла. Отложил время до завтра, но завтра-то что будет?!
Не пускать его детский дом? В конце концов, он его усыновил… Ладно, почти усыновил.
Но ведь Миша ясно ответил, что он туда хочет. И не получится ли, что оставляя его после этих слов, он навязывает себя?
А отвести его обратно — значит предать.
Тогда — как быть?
Если Миша обманул его — то зачем?!
Эх, Юрка, Юрка, как же легко тебе жилось в студенческие годы, а ты ещё жаловался, что не успеваешь выспаться и передохнуть! Теперь с каждым годом кажется, что жизнь становится запутаннее и сложнее, или это просто ты взрослеешь?.. Или глупеешь? Или совесть у тебя запуталась?!
И Юрка решил позвонить Валерию Алексеевичу. Ну и что, что он с ним уже сегодня виделся?! Раз такое дело… Да, были моменты, когда он не знал, как поступить и звонил ему, советовался, а как иначе? Что делать, если нужен старший товарищ, такой человек, который как отец, в тревожную минуту поддержит и даст совет?!..
Как не хватало ему сейчас отца!
Чтоб не барахтаться одному… Чтоб знать, от чего отталкиваться. Это как в плавании, когда вдруг виснет электроника, и ты сразу не можешь определить положение судна, и нужен хоть какой-то ориентир, чтоб двигаться дальше.
Здесь одним из ориентиров была его, Юркина, совесть. А она укоряла его и ругала за то, что не смог разобраться. За тот глупый вопрос, который задал он Мише: «А ты хочешь в детский дом?!» Да зачем это тебе вообще потребовалось спрашивать?! Зачем напоминать ему об этом?! Видишь ведь — намучался парень, что-то у него случилось!
Но что делать, раз ты уже столько всего натворил?!
В комнате, где спал Миша, было тихо, и свет не горел. Валерий Алексеевич пришёл быстро, через полчаса после звонка. Юра рассказал ему что случилось.
Мама в этот день уехала в Москву, проведать какую-то давнюю приятельницу, и можно было пообщаться на кухне. Жёлтый свет, равномерное гудение холодильника, за окном — синяя метель. Валерий Алексеевич, опершись локтями о стол, кулаками подпирал щетинистый подбородок, хмурил рыжие брови. Потом поднял на Юрку пытливые глаза.
— Юр, а давно у вас так? Он всегда так с тобой разговаривает?
— Нет… Сегодня только… А, еще несколько дней назад он что-то Наташе ответил резко, не помню.
— Значит, что-то у вас изменилось в семье. Что?
Юра пожал плечами. Что? Разве что Наташка ждёт малыша, но они пока Мише ничего не говорили…
— Думай, думай, Юрка. Он вам никак не мешает?.. Точно?!
— Нет, — твёрдо ответил Юра. — Может, он переживает, что я скоро уеду? Или из-за хулиганов тех? Но они в другом районе, адрес и школу не знают. Ну, не знаю я… Вот так — вроде и ничего, всё спокойно, потом раз — и вдруг грубить начинает. Да понимаю я, что он внутри из-за чего-то переживает, ночью плачет иногда… А сегодня ещё в дневнике запись эта…
— Ты узнал, что случилось?
— Нет. Не успел…
— Не успел… — грустно передразнил Валерий. — Сын чей? Твой. Что ж ты не знаешь, что у ребёнка в школе творится? А ещё в отпуске…
— Да замотался я… То с детским домом, я сегодня уже рассказывал, надо им все документы до отъезда отдать, то загранпаспорт поменять… Дела какие-то мелкие. Да хотел я с ним поговорить, хотел! Не успел. А он мне тут про этот детдом выдал… Так ведь ясно же, что он туда не хочет, плохо ему там!
— Не хочет. — Валера взъерошил свои рыжие волосы и повторил жёстко. — Не хочет.
— Тогда почему он сказал «да»? Зачем врать-то?
— Зачем?! — неожиданно рассердился Валера. — Да за тем же самым, зачем сейчас лгут сотни людей! Ты, думаешь, Юра, зачем жена собирает вещи и уходит от мужа жить к своей маме? Потому что ей вправду хочется уйти?! Она по чьему-то «умному» совету обманывает себя, всех вокруг! Не хочет она уходить, а хочется ей, чтоб мужик её остановил, обнял, удержал, чтоб сказал, что любит! А она собирает вещи и уходит, и на телефон не отвечает, мол, не нужен ты мне, поскучай без меня, а сама ведь без него мучается!.. Зачем маленькие дети капризничают и не слушаются, и выкидывают такие фокусы, от которых у родителей волосы дыбом встают?! Да потому что они проверяют родителей своих — а всегда ли родители их любят, а вот такими, непослушными — тоже любят?! Не бросят их, не оставят?! Юрка, Юрка, да не понимаешь ты, что он — такой же ребёнок, как и они, да все дети одинаковые — и домашние, и детдомовские, и бездомные! Только вот у детдомовских есть, якобы, путь отступления, а у «домашних» — такого пути нет! Не сдадут же их родители в детский дом! А у сирот — словно есть мнимый путь, словно можно их вернуть обратно, да только это ведь — тоже обман. Потому что усыновил ты ребёнка, сын он твой, а раз ведешь его обратно — ты предатель, такой же предатель, как если бы он был твой кровный сын и ты его сдал в детский дом!.. Почему обманывают? Да потому что надо ему, чтоб ты обнял его покрепче и сказал, что любишь, как отец своего ребёнка непослушного обнимает!
