В двенадцать лет Джулиано стал помогать отцу: он за небольшую плату убирал цех, в котором тот работал, а в свободное время останавливался около стендов готовой продукции фирмы Джунти-Нардини и осторожно начинал перелистывать страницы только что вышедших альбомов.
Он стоял и смотрел на репродукции мастеров прошлого, видел их непревзойденный рисунок, их неподражаемый свет, ему становилось радостно оттого, что он прикасается к великим тайнам творчества, и грустно потому, что сам он, со своими детскими рисунками, был так неизмеримо далек от этого совершенства. И все равно это была его жизнь, его Флоренция!
Он приходил домой задумчивый, смятенный, и отец смотрел на него и говорил: «Работай, Джулиано, добивайся своего, воспитывай себя, деньги делают человека богатым, но синьором делает его лишь воспитание. А мне так хочется, чтобы ты был синьором». Отец Джулиано был настоящим синьором, хотя и работал простым печатником, — вежливый, спокойный, сдержанный, прекрасно разбирающийся в искусстве человек.
Все было бы хорошо, если бы не младший Барани: он буквально преследовал Джулиано, издевался над ним, пихал его ногами при встрече, тянул за волосы, драл за ухо.
Однажды Джулиано все-таки рассчитался с Франческо. Это было во время антифашистского митинга на пьяцца Беккариа. Франческо и его друзья пришли сюда, в район, контролируемый коммунистической префектурой, пьяные, с велосипедными цепями в руках и напоролись на посты рабочей самообороны. Джулиано тоже стоял в охране митинга; он шнырял по соседним улицам, смотрел, не собираются ли фашистские молодчики сорвать митинг. И на тебе, пожалуйста, — со стороны Борго ла Кроче от церкви святой Терезы вдоль стен домов двигалась молчаливая толпа — человек тридцать — сорок. И Франческо, конечно, был среди них. Джулиано не помнил уже, как он добежал до площади, как крикнул пикетчикам: «Идут фашисты». Только потом, отдышавшись, он увидел удирающих юнцов; их цепи, палки, кастеты валялись на мостовой.
С тех пор Барани стал еще злее. А потом он надолго исчез и через несколько месяцев появился в полицейской форме. На нем скрипели новые ремни, мотоциклетный шлем блистал в солнечных лучах; Барани шел с опущенным прозрачным забралом, хотя в этом не было никакой необходимости — никто на него не нападал, и защищать лицо было не от кого.
С этого момента он перестал обращать внимание на Джулиано, но мальчишка чувствовал, что Барани следит за ним. Теперь они часто сталкивались в дверях подъезда: Джулиано спешил в школу, а Барани — на дежурство. Иногда полицейский насмешливо цеплял его словами: «Ну, как ваши рисуночки, синьор Альберти?» или «Всё развиваетесь духовно, синьор Альберти?» — и при этом похлопывал себя по новенькой черной кобуре. Джулиано лишь хмурил густые брови и прищуривал глаза. Он не боялся Барани, но ему было противно.
А сегодня Барани вдруг сказал что-то новое, не утерпел, видно.
Джулиано шел по набережной Арно в сторону моста Алле Грацие и размышлял. Почему он говорил о встрече на пьяцца Санта-Кроче? Да, действительно, он, Джулиано, спешил на пьяцца Санта-Кроче. Но ведь нынче туда спешила вся Флоренция. Сегодня там в двадцать один час тридцать минут начнется знаменитый футбол Калчио, футбол по-флорентийски; там на усыпанной песком площади будут играть так, как играли в мяч во Флоренции XVI века.
Коммунистическая мэрия Флоренции делала все, чтобы поддержать в славном городе древние традиции, возродить у людей интерес к гордой истории Флоренции, сохранить от разрушения памятники старины — замечательные дворцы, площади, церкви, знаменитую средневековую живопись и скульптуру, которые сегодня были богатством не только флорентийцев, но и всего итальянского народа, всего мира. На эти цели городской муниципалитет, возглавлявшийся коммунистами, не жалел средств, хотя они нужны были и на строительство школ и больниц для бедняков и на помощь безработным. И все-таки для каждого демократически настроенного жителя Флоренции так дорога была история и культура родного города. Поэтому люди поддерживали муниципалитет, одобряли его политику. Зато с какой радостью входили они в реставрированные палаты Лоренцо Великолепного, в зал трехсот и зал пятисот Палаццо Веккио. Сохраняя и возрождая старые традиции, коммунисты не только старались бережно передать культуру прежних эпох нынешнему поколению жителей Флоренции, но стремились этой культурной политикой сплотить их, сделать их союзниками в борьбе за новую демократическую Италию, повести за собой.
И вот футбол Калчио. Коммунисты решили возродить в городе традиции древней игры. Пусть это не будет настоящий футбол, который заставляет всколыхнуться всех болельщиков страны, пусть он будет раз в году, но пусть в этот единственный и неповторимый вечер во Флоренции все будет так, как в XVI веке: те же улицы, площади и дома, те же костюмы, те же фанфары и барабанный бой и тот же продолговатый, похожий на дыню мяч, который гоняли жители Флоренции триста лет назад. И пусть все, кому дорога родная история и культура, будут в этот вечер на пьяцца Санта-Кроче, рядом с коммунистами, которые организовывали этот традиционный народный праздник.
Джулиано тоже спешил на пьяцца Санта-Кроче. Но дело было не только в заманчивом зрелище. Вот уже неделю правые газеты города вели травлю коммунистов. Они помещали статьи, в которых говорилось, что коммунисты не могут управлять городом, что они не способны провести на хорошем уровне ни одного крупного городского мероприятия, что все их дела заканчиваются беспорядками и развалом и все увидят, с каким треском провалят они и этот веселый футбольный праздник Калчио.
Правые силы Флоренции, неофашисты, мешали коммунистам, как могли. Они пытались сорвать Калчио еще во время отборочных соревнований. Тогда вся Флоренция, как в XVI веке, была поделена на четыре района — зеленый, красный, белый и голубой. И каждый район выставлял свою футбольную команду. И тогда белые выиграли у зеленых, а голубые у красных, и все, кто пришел в те дни на площадь Флоренции, надели на голову зеленые, красные, белые и голубые шапочки и держали в руках знамена цвета своих команд.
Но уже тогда правые хулиганы пытались сорвать народные праздники. Они затевали драки и скандалы, избивали людей на трибунах, и, как нарочно, полицейские в те дни словно забывали о своих прямых обязанностях и равнодушно взирали на то, как правые пытались помешать коммунистам. Да и что в этом удивительного: ведь всем было известно, что в полиции служили в основном сторонники правых, что они люто ненавидели городской муниципалитет и мэра-коммуниста и лишь ждали удобного случая, чтобы вместе с неофашистами нанести удар по прогрессивным силам города.
Но тогда отряды самообороны быстро навели порядок. Праздники прошли успешно. И все-таки правые газеты не преминули свалить на коммунистов вспыхнувшие беспорядки.
К сегодняшнему Калчио коммунисты готовились особенно тщательно. Вокруг пьяцца Санта-Кроче были расставлены посты народной дружины, специальные распорядители стояли на всем пути предполагавшегося шествия команд на площадь. И даже мальчишкам было дело. Им поручили шнырять в толпе и смотреть, не собирается ли кто сорвать народный праздник, и если они заметят что-нибудь подозрительное, то немедленно сообщить дружинникам.
Джулиано шел на площадь с хорошим настроением: не каждый день ему доводилось выполнять такие ответственные поручения. Ему доверили пост на виа де Бенчи, в том месте, где улица выходит на пьяцца Санта-Кроче. И теперь он размышлял, как будет выполнять свое дело. Главное, не соваться в самую гущу: там затрут, и ничего не увидишь, кроме двух-трех человек, стоящих рядом. Ему же надо иметь обзор, и лучше всего встать где-нибудь поодаль на возвышении. Пусть он не увидит так близко шествия, зато будет смотреть поверх толпы, и любое подозрительное движение сразу попадет ему на глаза. А едва шествие повернет на площадь, он уже может спокойно бежать на трибуну. В кармашке джемпера у него лежал сложенный вдвое билет — пропуск за номером семьдесят семь — и он, если поторопится, сможет все увидеть со своего места.
И все-таки на душе у него было как-то неспокойно: уж очень ему не понравилась эта наглая усмешка Барани, его угрожающий тон. Нет, не случайно это было, неспроста проговорился его давний враг. Правые что-то затевали, и Барани наверняка знал об этом.
Джулиано подошел к углу улицы и площади за два часа до начала праздника, когда солнце скрылось за черепичными крышами домов и виа де Бенчи погрузилась в сумерки. Народ уже прибывал, но улица была еще достаточно свободна. Джулиано устроил себе наблюдательный пункт на высоком крыльце, огороженном железным барьером. Отсюда был виден край площади, просматривалась и виа де Бенчи, и продолжающая ее виа Джузеппе Верди, и выход из улицы Борго деи Гречи.
