— А почему наша Прабаша ни на каких бабушек не похожа? — спросил он вдруг у прадеда. — Почему она неправильная?
— Как так неправильная? — удивился прадед.
— Да, — подтвердил Матвей. — Даже Панков сказал, что она неправильная. Другие бабушки не курят, а наша дымит, как паровоз. И говорит слова почуднее, чем Капа.
Прадед проговорил своё «гм-гм», как всегда, когда был озадачен. Потом сказал так:
— Ну, что слова она разные придумывает и переворачивает, это она просто играет. У каждого свои игрушки.
Матвей поднял к прадеду удивлённые глаза:
— Разве взрослые и совсем старые играют?
— Да вот, как видишь. Наша Прабаша отлично знает, как надо говорить правильно. А насчёт плохой привычки курить, тут ты прав. Но очень трудно избавиться от неё человеку, который курит с молодых лет.
— А зачем привыкала? — спросил Матвей недовольно.
Прадед задумался. Он ушёл куда-то далеко в свои мысли.
Потом склонил к Матвею седую голову.
— Так уж получилось, правнучек, давно это было, в гражданскую войну. В ту пору мы и познакомились с твоей Прабашей, на Севере, под Мурманском, на одной из фронтовых дорог. Трудные это были дороги. Да какие там дороги, одни тропы. А наш отряд прорывался и вовсе без троп. Да ещё раненых на носилках тащили. Бои прошли тяжёлые, а впереди предстояли ещё тяжелей. Было это зимой, холода стояли лютые. Одеты мы, красноармейцы, в старые шинельки, и обувь разбита, и продуктов последние крохи. Походная кухня от нас отбилась, осталась где-то далеко. А без горячей пищи не согреешься. Так-то вот, правнучек…
— А что же ты о Прабаше не говоришь? — перебил Матвей.
— Сейчас и о ней скажу. В отряде у нас были все мужчины. Только одна была девушка, тоненькая, как былиночка. Твоя Прабаша. Она раненых выносила из-под огня, перевязывала их, лечила наши обмороженные ноги-руки. Скажет бойцу ласковое слово — ему вроде бы и полегче станет. Согревала она нас своими словами. А у самой от холодного ветра леденели руки, слёзы к щекам пристывали. Трудно ей было, правнучек, но она вида не показывала. Мы её звали «наша сестричка», берегли её. Как уснёт на привале, мы ватник или шинель с себя стянем и укроем её. Или камень в костре разогреем и положим ей, спящей, в ноги… Делились чем могли. А чем поделишься, когда уж и хлеба не стало. В самую ледяную стужу, когда совсем иссякли её силы, поделились красноармейцы с ней закуркой. «Курни разок, уговаривали, хоть губы обогреешь, хоть голод маленько притупится…» Вот в ту пору и приучилась курить. Так что не будем её теперь судить за это строго, нашу Прабашу, — сказал прадед.
— Не будем, — твёрдо ответил Матвей. — Пусть уж остаётся такая неправильная, всё равно она самая хорошая.
Так они шли сквозь лес и разговаривали, а потом спустились к речке, такой узкой, что у неё не было даже никакого имени. Но всё-таки в ней водились рыбёшки, и на берегу сидели мальчишки с удочками.
— Мальчик Матвей, иди к нам! — раздался тонкий голосок, и смех Алёны Ивановны, и её голос:
— Зови, зови, доченька!
С того берега — а он был в трёх шагах — махали и улыбались Капа, Алёна Ивановна и молодой мужчина с бородой. У них там горел костёрик, а над огнём на треноге висел котелок. Значит, к Капе приехал её папа, а у Алёны Ивановны выходной день, и они тут все втроём отдыхают.
По толстому бревну Матвей и прадед перебрались на тот берег.
— Мы варим уху, — объявила Капа. — Уха — это суп из рыбьих ух.
Капин папа хохотал-покатывался:
— Ну и выдумщица у меня дочь!
— Скоро, скоро научится говорить правильно, — пообещала Алёна Ивановна и тихо прибавила: — И станет нам скучно, — и засмеялась.
Матвей услышал, как Капин папа сказал прадеду:
— Кончаем сейчас ответственную стройку. Закончим, и буду ездить сюда часто. А сегодня я ненадолго. Уха сварится, пообедаем, и пойдут Алёнушка с Капой меня провожать.
Матвей взглянул на Алёну Ивановну. А и правда, она похожа на Алёнушку из сказки. «Алёнушка-Алёнушка, — сложилось в голове у Матвея, — нет у тебя брата Иванушки, а есть дочка Капа».
Алёна Ивановна расстелила салфетку, выложила хлеб, поставила миски, а Капин папа достал из рюкзака банку с капустой.
— Это, Капа, тебе бабушка прислала.
Капа посмотрела на банку и сообщила Матвею:
— Я больше всех по очереди люблю маму, папу, дедушку, бабушку и её капусту.
И никак не могла понять, почему взрослые смеются и Матвей тоже.
— Пойдём поближе к водичке, — потянула его Капа.
На самом бережку они стали рисовать палками по влажному песку. Матвей нарисовал межпланетный корабль, а Капа — каких-то длинных зверей с хвостами. Рисовала и объясняла Матвею:
— Это мама-лошадь, это папа-лошадь, это бабушка-лошадь, а это ма-аленький жеребёночек.
Сидя на корточках, она повернулась, внимательно посмотрела на Алёну Ивановну и сказала:
— Мама, роди мне братика. А если тебе уж очень трудно, тогда роди мне лошадку, совсем маленькую.
Наверно, взрослые не поняли, как ей сильно хочется лошадку, и опять стали смеяться. Тогда она нарисовала рыбу.
— А с какой стороны ей надо сделать лицо? — спросила она.
Сделали рыбе лицо.
— Теперь рисуй кота с усами и змею длинную, — потребовала Капа.
— Я не умею, — отказался Матвей.
А Капа ему объяснила:
— Змея сделана из одного хвоста, а кот ещё из туловища.
Алёна Ивановна стала разливать в миски уху, запахло вкусно, но прадед попросил им с Матвеем не наливать.
— Спасибо, мы пойдём. А то прабабушка обидится, она обед нам готовит.
Однако Матвей упёрся, как бычок. Не идёт, ни с места. Алёна Ивановна сразу поняла.
— Пусть попробует ухи, — попросила она прадеда. — Он, наверно, ещё никогда не ел ухи, сваренной на костре.
И как она догадалась, что ему ужасно хочется ухи!
Съел полмиски, поблагодарил, и они с прадедом пошли обратно через лес. Тут по-прежнему было шумно и весело, некоторые родители и дети играли в лошадки, а один дедушка приехал на жёлтой машине «Жигули» и катал ребят по всему лесу. Всё было, как раньше, и всё-таки по-другому. Прадед и Матвей с изумлением глядели вокруг.
Как изменился их зелёный, их чистый, прекрасный лес за короткое время, пока они были на речке! Он стал сам на себя не похож! Он стал неряхой! Повсюду валялись бумажки от конфет, обёртки от мороженого, серебро от шоколада. Жирные кульки, скомканные газеты и треугольные пакеты от молока были засунуты под ветки ёлок.
Прадед насупил седые брови.
— Как ты думаешь, Матвей, — спросил он сердито, — у себя в цеху или у себя в квартирах они тоже бросают на пол всякую дрянь?
— Ни за что не бросают, — помотал головой Матвей.
— Почему же они лес так обижают, а? Ну-ка, правнучек, беги домой, тащи сюда грабли!
Улица Зелёная близко, и дача № 22 близко. Через несколько минут Матвей примчался обратно — двое грабель на плече, большие и маленькие.
И вот они стали вдвоём — прадед и Матвей — ходить по лесу и сгребать мусор в одну кучу на старое чёрное кострище. Там не было ни одной травинки, там можно было безопасно разжечь костёр, чтоб пламя не разбежалось по лесу, не начался бы лесной пожар.
Куча мусора всё росла и росла, прадед и Матвей работали, а вокруг никто на них сперва не обращал внимания.
Когда грабли прошелестели в траве возле одной красивой мамы, она недовольно обернулась:
— Что вы хотите?
— Простите великодушно, но тут элементарный мусор, — ответил прадед. — Сделайте милость, подвиньтесь.
Красивая мама оказала милость и подвинулась. А один молодой румяный папа, сидевший в траве, поднял высоко обе ноги, чтобы прадед мог выгрести из-под них весь мусор.
— Дедуля, это ваш внучек вам помогает? — спросил он.
— Правнук, — ответил прадед и продолжал наводить порядок.
— Молодец, помощник! — похвалил румяный папа. — А вы, простите, тут при детском саде дворником работаете? — поинтересовался он.
— В данную минуту по милости нерях — дворником, — спокойно ответил прадед, отгребая от румяного папы подальше пакет из-под молока. — А вообще-то профессором в Московском университете.
— Как… почему? — растерянно переспросил молодой папа и стал поспешно подниматься с травы.
— А что вас, собственно, удивляет? Я действительно профессор, доктор наук, с вашего разрешения — лауреат Государственной премии… — невозмутимо продолжал прадед, орудуя граблями, и Матвей рядом с ним подгребал своими грабельками.
Прадед вежливо извинился перед одной бабушкой у соседнего куста и наклонился, чтоб поднять бумажку, которую нельзя было зацепить граблями.
Но уже рядом и подальше смолкли голоса и смех, и другие папы и мамы прислушивались к разговору.
…— Так зачем же вы, простите, тут… — Румяный папа в растерянности не нашёл слов, показал руками, как прадед орудует граблями.
