Пионеры-герои не знали, что когда-то их будут выкликать на сборах, что живые услышат их живой отклик. Пантелей знал, что это бывает, и подумал: хотел бы он, чтобы о нем вспомнили, чтоб назвали его на вечерней перекличке, чтоб играли горны и барабаны и чтоб на ветру хлопали знамена?
«Вы, как взрослые, встали на врага. А знали вы, ребята, что можете погибнуть?» — спросил их Пантелей.
«Знали, — ответили они. И спросили: — А ты готов встать на врага и, если придется, погибнуть в схватке? Ты готов вступить в эту схватку, зная, что можешь отдать жизнь?»
По спине прошел холодок.
Не сразу ответил Пантелей, и они не торопили — они ждали, пока он хорошо подумает, твердо решит и скажет то, от чего никогда потом не откажется.
«Готов, — подумав, ответил Пантелей. — Мне страшно, но я готов».
Пионеры-герои поверили ему. Они молчали — о чем же еще говорить, если человек заявляет: «Я готов». И не скрывает, что ему страшно!
Когда послышались такты знакомой музыки, Пантелею показалось, что эта тишина вдруг запела-заиграла. И дружина — без малого четыреста голосов — подпела тишине:
Пускай мы не солдаты, но клятву свою
даем, как дает ее воин в бою,
навек ей верны остаемся.
Пел пограничник лейтенант Дашкевич. Пел почетный пионер Павел Тарасович. Покачивая горном, пел плаврук Эммануил Османович. Пел Пантелей Кондрашин. Он пел, и все крепче было в нем желание выполнить то, что он задумал. Он не отступит, даже если тысяча опасностей будет подстерегать его. Он покажет, что отважен, настойчив, решителен, как пионеры-герои. Пусть только удача устроит ему испытание, и все, что зависит от него, все он доведет до конца…
От школьной скамьи
навсегда, до конца
отдать тебе, Родина,
наши сердца
клянемся!
Клянемся!
Клянемся!
Без малого четыреста голосов клялись, и среди них звучали голоса Павлика Морозова, Вали Котика, Марата Казея и всех других, кто отозвался на перекличке. Нет, их голоса нельзя было различить, отделить от других, они слышались вместе со всеми. Любой голос, вплетенный в песню-клятву, мог оказаться голосом пионера-героя…
Клятву повторяли барабаны и горны. Дружина шла на костровую площадку, а барабанщики и горнисты пока оставались на месте и играли, и дружина равняла по ним шаг. В одном строю шли и те, кто выкликал, и те, кого выкликали…
Костровая площадка была на поляне между лагерем и дорогой. Невысокие кусты, будто взявшись за руки, стояли внизу, а за ними по одну сторону — горы, по другую — море. И будто ничего больше нет в окрестности.
В центре поляны — пирамида из сухих стволов и сучьев. Она — как ракета на старте. Люди поставили ее и решили отдохнуть перед пуском. Они ушли, а она высится в ночи, смотрит в небо, на звезды, к которым скоро полетит.
Отряды растекались по краям поляны. Садились прямо на траву. Было темно.
Девочки из старших отрядов сбились в кружок, запели что-то нежное. «Чебурашки» увели к себе лейтенанта-пограничника Дашкевича хватали его за руки, закидывали вопросами — сто вопросов в секунду; что-то рассказывали ему наперебой — сто рассказов в секунду Фуражку с него давно сняли. По очереди надевали ее и отдавали лейтенанту честь. Он улыбался и одновременно отвечал на сто вопросов, слушал одновременно сто рассказов и приветственно кивал малышам, отдававшим ему честь.
Полторасыч подошел к пирамиде, хозяйски оглядел ее и стал поправлять: где хворостину поглубже сунет, где проволоку туже затянет. Помощники у него объявились сами, несли из кустов сушняк. Посмотреть со стороны — стартовая команда засуетилась на космодроме.
Барабанщики и горнисты там, на линейке, заиграли громко и призывно. Факельщики, взяв из железной чаши кусочки пламени, понесли его на костровую площадку.
Выйдя на поляну, барабанщики и горнисты остановились, а факельщики медленно двинулись к «ракете». «Стартовая команда» разбежалась по отрядам. «Чебурашки» вернули лейтенанту головной убор и раскрыли рты — наступил главный момент, и они готовились не прозевать его.
Факельщики склонили огни к подножию «ракеты».
Пламя запрыгало внизу, словно оглядывало землю, потом кинулось вверх, как белка, перебрасываясь с ветки на ветку. И вдруг упало в основание «ракеты», будто внезапно обессилело и сорвалось. Оно грузно поворочалось, выстрелило в сторону дымной струей и взлетело, охватив «ракету» до верхушки, поглотив ее. К небу поднялся сноп искр.
Треск и гудение разнеслись по поляне. Сухим жаром обдало ребят.
«Ракета» набрала самую высокую космическую скорость и, окруженная роем только что родившихся звезд, понеслась к тем звездам, что мерцали на небе.
Чудилось, что «ракеты» взлетают одна за другой, что звезды рождаются непрерывно и земля гудит, провожая их.
А пионеры вслед за «ракетами» послали давнюю песню:
Взвейтесь кострами, синие ночи,
мы пионеры, дети рабочих!
Эта песня не стареет, потому что с той поры, как она появилась, в нее все время вплетаются новые голоса. Время идет, и песня обретает все большую силу. И вместе с нынешними ребятами поют ее Павлик Морозов, Валя Котик, Марат Казей и все другие пионеры-герои:
Взвейтесь кострами, синие ночи!
А за мысом Митрич Большой вырос столб света. Наверное, пограничники услыхали пионерскую песню и включили прожектор. Лучи по дуге прочертили небо над морем и нацелились в ту точку, в которую летели «ракеты» и звезды из костра. Точно пограничники решили посветить пионерским ракетам, чтоб им виднее было на космической дороге.
Убедившись в том, что «ракеты» теперь не собьются с курса, пограничники положили световой столб на море: праздник праздником, космические полеты комическими полетами, а служба остается службой — она не должна прерываться. В ночной тьме яснее звезды, к которым устремляются «ракеты». В ночной тьме ярче пламя пионерского костра. Но в той же ночной тьме наши враги видят своего подручного и надеются, пользуясь ночной тьмой, нарушить границу…
Облака, что с вечера островами темнели в небе, к утру соединились в один серый гористый материк. Да с гор, задевая верхушки деревьев, приволокся сырой туман. И посеялось что-то мелкое и нудное. Дождь не дождь, а мокро.
Море зябко ежилось. И доежилось — побежали к берегу белые-барашки. Здравствуйте — только вас не хватало! Теперь, если в течение дня и разгонит этот «дождь не дождь», на пляж не попасть: море не успеет утихомириться. И сиди на веранде с самого утра до самого вечера. А что сделаешь на веранде, хоть она и просторна, когда на ней целый отряд толчется?
Валерий Васильевич оба шахматных комплекта отдал девчонкам — их очередь готовиться к малой олимпиаде. Если говорить всерьез, то одна Капа Довгаль умеет играть. Остальные «гроссмейстерши» только ходы знают. Валерий Васильевич сам взялся тренировать их и надеется поднатаскать настолько, чтоб они на третьем ходу ферзей не зевали.
Орионовна на мальчишек насела: пишите домой. Каждого в отдельности предупредила: «Пока не сдашь конверт с письмом — никаких развлечений».
Забрускин доказывал, что он написал родителям о себе, когда сообщал почтовый адрес лагеря. Санька Багров говорил, что уже два письма отправил и даже брался вспомнить их содержание. Бастик Дзяк призвал в свидетели Ленку Чемодан для Грамот: она вместе со своим письмом бросила в почтовый ящик письмо Бастика.
Ничто не принималось во внимание.
— Ваши родители не обидятся, получив лишнее письмо, — убеждала Орионовна. — А когда сами станете родителями, приведете свой сегодняшний добрый поступок в пример детям. Как образец внимания.
— А я никогда не женюсь! — Олег Забрускин постучал по груди кулаком. — Никогда! Ни за что!
Орионовна усмехнулась:
— Ты не женишься, так другие женятся…
— Куда вы денетесь? — скривила губы Ленка. Сидит за шахматной доской, а слушает, что там мальчишки говорят.
Не отрывая мохнатых глаз от фигур, Капа Довгаль сказала. Ленке:
— У тебя ладья под ударом…
Если бы предложили, Пантелей сыграл бы с Капой пару тренировочных партий, но Валерий Васильевич не догадался предложить, а просить неловко. Неизвестно, что еще подумает, когда сам назовешься…
Пантелей в несколько минут настрочил страничку: жив, здоров, аппетит хороший, добавки дают сколько хочешь, в палате тепло и сухо, сквозняков нет, кино — через день, доктор строгий. Чуть что — сует термометр под мышку и трубку к груди приставляет: дыши, не дыши…
Мама такие письма любит, хоть десяток за день получит — не обидится, что все об одном и том же!
Отдав конверт Орионовне, Пантелей тянул шею, пытался разглядеть, что там делается на доске у Капы и Ленки.
