Эльжбета задумалась.
— Знаешь что? — сказала она вдруг. — Может, ты не поверишь, но это было первое письмо к ней, первое с того дня, как я приехала сюда…
— Поверю… Я тоже маме ни разу не написал. Не было как-то времени!
— Ой, Юрек! — покачала Эльжбета головой и погрозила пальцем. — Не было времени! Это ты во всем виноват! Видишь, какие мы оба? Пойдем, а? Тетя умрет со страху…
Я выставил голову из ворот, осмотрелся.
— Погоди минутку, скоро успокоится… Она уже уходит, гроза. А весь день было так душно. Ужасный день!
— Неправда! Наоборот, чудесный… Такого еще не было, знаешь? И гроза тоже чудесная! Скажешь, нет?..
— Чудесная? Нравится тебе? Ну так пошли! — Я потянул Эльжбету за собой, и мы выскочили из ворот.
Перебежали дорогу, промчались метров двадцать, еще, еще… Полный мрак и ливень, гудящая стена дождя, сквозь которую пробиваешься с трудом. Мы остановились под деревом перевести дыхание. Я откинул мокрые волосы с ее лица. И вдруг нагнулся и быстро поцеловал ее. Еще секунду назад я не знал, что сделаю это. А чуть позднее уже не решился бы. Я ни о чем не думал, не видел ее лица, не было грозы. Я слышал звенящую тишину. Эльжбета оторвалась от дерева и выскочила под дождь, который хлынул, казалось, еще сильнее. Опять вернулся оглушительный шум, окружил нас со всех сторон, бушевала непогода…
Теперь мы бежали по середине мостовой. Эльжбета ловко перескакивала через большие лужи, а я шлепал по ним своими кедами так, что вода брызгала в разные стороны.
Мы были мокрые, грязные, задыхались от бега.
Ни с того ни с сего я начал смеяться, полной грудью, во весь голос.
— Сумасшедший с мокрой головой! — крикнула Эльжбета. Я догнал ее и схватил за руку. Мы бежали теперь рядом.
И вдруг я услышал: какие-то люди, пережидавшие дождь под балконом у пекарни, громко заговорили:
— Глядите, до чего им весело! Шляются такие щенки по ночам…
— А мать ждет, наверно, дома с ремнем!
Я засмеялся еще громче. «Что вы можете знать о нас?» — подумал я. Крепче сжал ее руку, и мы побежали дальше.
Возвращался я уже не по середине улицы, а перебегал от дома к дому, укрываясь от дождя под балконами и ветвями деревьев, хотя, честно говоря, никакого значения это уже не имело: я и так промок до нитки. Когда я был уже около ресторана, в голове мелькнуло: не зайти ли к дедушке и бабушке — они жили как раз в этом доме. Наверно, еще не поздно, и мне перепадет что-нибудь на ужин. Только сейчас я понял, как я голоден.
Я остановился под большим ясенем, почти напротив ступенек в ресторан. Хотел хоть чуточку причесаться, чтоб бабушка не подумала, что за мной гонится милиция.
Они еще не спали, в окнах был свет. «Сколько сейчас времени? — задумался я. — Одиннадцать, может? Отец, наверное, уже дома. Волнуется, что меня нет…» Я вытер лицо платком. Потом переменил решение: не пойду к дедушке и бабушке. Подумаешь, ужин, выдюжу и так…
Двери ресторана внезапно распахнулись. На улицу вышло несколько человек, а потом и директор с металлической планкой, какую навешивают на ставни. Я очутился в полосе света и невольно спрятался за дерево.
Из дверей пополз папиросный дым. Отсюда казалось, будто в зале туман. Директор ругался вслух, возясь со ставнями.
«Зачем это я здесь стою?» — подумал я. Но не успел сделать и двух шагов, как до меня долетел голос отца.
Он стоял на ступеньках и громко прощался с Холевой. Потом медленно сошел вниз и зашагал по улице. Я поспешно перебежал на другую сторону, не понимая, зачем я, собственно говоря, это делаю. И так, перебегая от дерева к дереву, шел следом за отцом, метрах в пятнадцати позади.
Дождь все лил да лил, хоть, может, уже и меньше. По улице текли ручьи, их все реже освещала мелькавшая на горизонте молния. Это была одна из тех августовских гроз, которые незаметно переходят в однообразный, длящийся часами ливень.
Отец как бы не видел всего этого, не замечал дождя. Он шел серединой той самой улицы, по которой полчаса назад, хохоча во все горло, бежали мы с Эльжбетой, шел очень медленно, чуть пошатываясь, расстегнув пиджак и низко склонив голову, точно считал шаги или пытался понять, куда несут его ноги.
Я знал уже, как мне поступить, что делать. Я выбежал на мостовую и остановил отца. Он не удивился, что я здесь, не сказал ни слова. Мы подошли к дому. На лестнице он тяжело опирался мне на плечо.
Повернув на кухне выключатель, я увидел, что мы оставляем за собой не просто мокрые следы, а целые лужи. Отец снял пиджак, я подал ему полотенце. Не говоря ни слова, он уселся за стол и уставился в одну точку. Меня вдруг затрясло. В жизни я не промокал еще так, как сегодня, но затрясло меня, по-моему, все-таки не из-за этого.
Я приготовил чаю и, лишь поставив стакан на стол перед отцом, набрался смелости глянуть ему в лицо. Это было не то лицо, к которому я привык. Неожиданно я понял, что отец вовсе не так уж пьян, как это казалось там, под дождем, на улице.
— Прими две таблетки аспирина… и ложись, сынок, спать.
Это были первые слова, прервавшие нестерпимо долгое, жутковатое молчание. Первые слова с той минуты, как я взял на улице его под руку.
— Папочка, — сказал я, но в горле у меня был точно горячий песок, Я не мог выговорить ни слова. И отвернулся, чтоб не смотреть ему в глаза, то ли грустные до безнадежности, то ли усталые.
— Иди спать…
Нет. Скажи, что-то случилось? Папочка, у тебя неприятности? Отец опустил голову.
— Какие?.. Скажи, какие?
Он смотрел теперь как бы сквозь меня, куда-то вдаль. Покачал головой. И я понял, что он ничего не скажет. Но все-таки не удержался:
— Папочка…
Он вновь покачал головой.
Когда я лег, часы пробили два. Но отец по-прежнему сидел за столом, глядя все так же в одну точку. В голове у меня гудело, глаза закрывались сами собой, и веки горели. Дождь барабанил по крыше, по стеклам текли грязные струи воды. С чердака доносилось негромкое воркованье голубей, они всегда волновались в ненастье. «Что за день! — подумал я. — Что за день…»
Утром, как это часто бывает после большого дождя, солнце припекало, а воздух был влажным и бодрящим.
Отец стоял у открытого окна, уже одетый, руки заложены за спину. Курил. Мне показалось, он ждет, когда я проснусь. А я, хоть уже и не спал, все лежал с прикрытыми глазами, незаметно за ним наблюдая. И подумал, что он сильно ссутулился, а может, просто наклонился вперед? Я не знал, как мне вести себя, что говорить. Но сколько можно притворяться спящим?
— Доброе утро! Ну и погода! — сказал я громко и как можно веселее, но это прозвучало фальшиво.
Он повернулся ко мне. И хоть не улыбнулся, но это было то самое лицо, к которому я привык. Может, только глаза…
— Два слова, Юрек! — сказал он. — Во-первых, мне очень неприятно, что ты из-за меня так промок, волновался, наверно. Ну да… Короче… извини меня.
— Папа, да ведь я вчера… — И я хотел рассказать ему про Эльжбету и что промок еще раньше, пока мы бежали с ней по городу в самый ливень. Хотел остановить его, чтоб он не говорил со мной так, таким тоном, словно добивался оправдания.
— Не перебивай! Я знаю, что ты думаешь, Юрек, — продолжал он спокойно, — Но ничего не попишешь, я должен попросить у тебя извинения. И еще одно: давай договоримся — это останется между нами, ладно?
— Конечно! — сказал я, хоть, говоря откровенно, не очень-то понимал, что, собственно, он имеет в виду. И потом я еще пробурчал, но уже, кажется, без необходимости: — Ничего не случилось… такой ливень…
Он улыбнулся, печально как-то, и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты.
Я побежал к окну и, когда отец показался на улице, спросил, куда он.
— На шахту, часа на два. На моем участке неполадки.
— Так ведь у тебя отпуск, а? А ты все сидишь на шахте, целыми днями.
— Небольшая авария! Надо туда сходить… А дома? Что мне делать дома?
Я приготовил себе завтрак и не спеша за него принялся.
В голову лезли всякие мысли. От них было не отделаться. Все возвращались и возвращались. Отец ведет себя не так, как раньше. И еще эта вчерашняя история… Что он от меня скрывает?
Сказал, что у него неприятности. Нет, не сказал, но ведь это и так ясно, я это понял. Имеет ли это отношение к шахте? А может… Может, мама почувствовала себя хуже, может, с ней что-то случилось?
Как, собственно, обстоит с ее болезнью? Что это вообще за болезнь, что-то серьезное? О поездке в санаторий заговорили так неожиданно, перед самыми каникулами… Письмо от мамы пришло уже давно, наверное, больше двух недель. А я и не спросил, что было в письме. И он сам не сказал ни слова. «Надо написать маме! Сегодня или завтра! Узнаю у отца адрес и напишу!» — решил я.
Чувствовалось, что недавно прошла гроза, что долго лил дождь. Валялись обломанные ветром сучья, в низинках стояли лужи, водостоки были забиты грязью, листьями.
