Медвежонок не знал, что в этом лезвии таится смерть. Но на всякий случай зарычал, показав клыки. Человек засмеялся и плашмя ударил его по морде ножом.
К нему подошел другой человек, тот самый охотник, который убил медведицу, и что-то крикнул, размахивая руками. Они шумно и сердито заспорили. Потом стали торговаться.
Медвежонок, лежавший на спине, со связанными лапами и мордой, следил за их спором своими маленькими, черными как ежевика глазами, не понимая, чего они хотят.
Иногда он опускал веки, словно еще надеясь, что все это — дурной сон, вроде тех, которые пугали его в темной ледяной берлоге в первый месяц жизни. Тогда он жалобно скулил просыпаясь и спешил зарыться мордой в теплый мех, устроиться поближе к источнику теплого молока. Его гладила легкая лапа. Материнский язык мыл ему глаза и нос. Он чувствовал себя в безопасности: никакой заботы, никаких угроз.
Теперь дурной, непонятный сон не проходил.
В ушах звучали грубые, злые голоса. Невыносимый смрад не рассеивался.
Шаги скрипели по снегу совсем близко — это приходили и уходили люди.
Потом его подняли и понесли, продев шест между связанными лапами. Несли два человека. Другие тащили свернутую в трубку шкуру медведицы. Сани везли груды мяса. Шли, перебираясь через сугробы и обледенелые горы.
Медвежонок скулил. У него ныли кости. То, что с ним происходило, было непонятно и потому вдвойне мучительно. Но его жалобы никого не трогали. Эскимосам такая чувствительность была неизвестна. Белые медведи для них — самая желанная дичь, подобно тому, как моржи и тюлени — самая желанная дичь для белых медведей. Охотник на охоте не руководствуется жалостью, которая ему совершенно ни к чему: дичь есть дичь! Особенно тут, в ледяных пустынях, где охота — не развлечение: туша белого медведя на некоторое время обеспечивает пищей все племя.
Наконец дошли до стойбища, где было несколько круглых, сложенных из льда и снега хижин с узким темным входом, который, казалось, вел в подземелье.
Женщины и дети высыпали навстречу мужчинам. Опираясь на молодых, притащились сгорбленные, немощные старики. Все бурно выказывали радость: наконец-то удачная охота! Всю неделю у племени не было свежего мяса. Питались соленой рыбой. Это было плохо: без свежего мяса немудрено заболеть цынгой — бичом страны вечных льдов.
Поэтому в стойбище началось шумное, безудержное веселье.
Медвежонка бросили в угол одной из хижин.
Там он впервые увидел огонь.
Это было лишь слабое, дымное пламя плошки с тюленьим жиром. Но медвежонку оно показалось чудом, частицей солнца и в то же время напомнило тот яркий, смертоносный свет, который вырвался из ружья. Потому он завыл и забился.
Кругом него собрались детеныши человека — маленькие эскимосы. Так же, как взрослые, они были одеты в кожу и меха. И лица их были тоже закутаны песцовыми и заячьими шкурками.
Один из них протянул медвежонку кость. Тот повернул голову. Маленький человек засмеялся.
Наконец кто-то из ребят сжалился над пленником и развязал ремни.
Медвежонок со стоном подтащился к расстеленной в углу шкуре матери и, улегшись на нее, стал искать источник теплого молока, искать лизавший его язык, влажный нос. Но нос оказался сухим. И шкура была холодная. Источник молока иссяк.
Медвежонок никак не мог понять этого страшного чуда.
Все переменилось.
Неизменным остался лишь запах: знакомый запах громадного, могучего, доброго существа, возле которого он, медвежонок, всегда находил защиту, приют и ласку.
Теперь это существо было просто медвежьей шкурой — одной из самых красивых шкур, когда-либо украшавших хижину эскимоса.
Медвежонок заскулил и свернулся клубком. Он ждал, что шкура вдруг оживет и он вновь почувствует ласку легкой лапы, влажный язык промоет его испуганные, печальные глаза, сосок опять набухнет теплым, вкусным молоком.
Наконец пришел сон. Вокруг плошки с тюленьим жиром заснули все обитатели ледяной хижины: охотники и женщины, старики и дети.
Из плошки поднимался едкий, удушливый дым…
Усталые люди спали мертвым сном.
Снаружи донесся собачий лай. Но ответить на этот сигнал было уже некому.
VII. ТЫ БУДЕШЬ НАЗЫВАТЬСЯ «ФРАМ»!
Потом произошли новые события, не менее смутно осознанные медвежонком.
Проснулся он поздно, и уже не в хижине, а в лодке, обтянутой тюленьей шкурой; на веслах сидели люди, не похожие на вчерашних: с более длинными и белыми лицами.
Они промышляли китами и тюленями. Прибыв из дальних стран, все лето кочевали с острова на остров, а теперь собирались домой, потому что скоро настанет полярная ночь и задует пурга. Перед отплытием они купили у эскимосов белого медвежонка за несколько связок табака.
Так началась для него новая жизнь.
Но понятия у медвежонка было еще мало.
Лодка плыла по зеленой воде к кораблю, стоявшему на якоре в открытом море, подальше от льдов. Медвежонок попробовал пошевелиться и ощутил боль в лапах. Он опять был связан ремнями. За эти ремни и подцепил его крюк, потом поднял на высокий корабль. Трос раскачивался, и медвежонок больно ударялся мордой и ребрами о мокрый борт. Напрасно он рычал и дергался. Ему отвечал лишь хохот людей наверху, на палубе, и внизу, в лодке.
Сначала его так связанным и бросили среди канатов. Потом, когда все медвежьи и тюленьи шкуры были уже погружены, чья-то рука освободила его от ремней. Медвежонок хотел было убежать, но рука схватила его за загривок. Медвежонок оскалился и хотел укусить руку, однако она не ударила его, а стала гладить. Ласково, нежно. Это было ново, неожиданно и напоминало другую ласку — мягкой мохнатой лапы. Но та ласка составляла часть другой жизни, оставшейся далеко позади, в родных льдах…
Рука сунула ему под нос миску с молоком, налитым из жестяной банки. Медвежонок не притронулся к нему. Но запах молока щекотал его ноздри, будил голод.
Когда медвежонок убедился, что на него не смотрят, стал робко лакать. Сначала еда не понравилась ему, но потом он невольно заурчал от удовольствия.
Молоко было теплое и слаще материнского, которым он питался до сих пор.
Так медвежонок узнал, что у людей есть и хорошие чудеса.
Молоко он вылакал до дна. Потом поднял благодарные глаза на человека, который, посасывая трубку, ждал, когда он кончит.
Человек был высокий и худой, бородатый, с голубыми глазами. Он дружелюбно засмеялся, потом нагнулся и опять погладил медвежонка по спине и между ушами легкими, ловкими пальцами.
Медвежонок больше не оскалился. И уже не рычал, а издавал довольное урчание, напоминавшее кошачье мурлыкание.
— Что я вам говорил?! — произнес человек, обращаясь к своим товарищам. — Через два дня он станет ручнее ягненка и будет ходить за мной по пятам, как щенок!
— И тогда ты променяешь его на пять бутылок рома!.. Верно, Ларс? — засмеялся другой человек, попыхивая трубкой и сплевывая сквозь зубы через борт.
Тот, которого назвали Ларсом, не ответил. По худому голубоглазому лицу пробежала тень грусти.
Он знал, что товарищ прав, знал за собой неизлечимое пристрастие к вину.
Когда-то, в молодости, много лет тому назад, он был другим человеком. Лицо у него было чистым и гладким, глаза ясными, голос не был сиплым. Ларсу тогда довелось участвовать в удивительном предприятии — из тех, что навсегда оставляют в жизни светлый след.
Один убежденный в своей правоте, отважный молодой человек готовился в те годы в Норвегии к экспедиции через Ледовитый океан и вечные льды к Северному полюсу. По собственным чертежам он построил для этой цели корабль и набрал для него экипаж из молодых, бесстрашных моряков. Потому что предстоявшее путешествие не было увеселительным рейсом. Немало смельчаков, стремившихся проникнуть в тайны полярных пустынь, погибло в таких путешествиях!
Многие, как зловещие вороны, каркали, что и эти тоже погибнут от холода и голода.
Но молодой светловолосый Нансен только смеялся, слушая такие предсказания.
В числе моряков, решившихся разделить с ним ужасы вечных льдов и полярной ночи, находился и Ларс, парень из приютившегося среди фиордов рыбачьего поселка. Он оставлял дома невесту и больную мать. Но искушение стать участником рискованной экспедиции в еще неведомые человеку края оказалось сильнее любви.
Он хорошо помнит то солнечное утро, когда окруженный лодками корабль экспедиции покачивался в глубоком голубом фиорде.
Ждали тоненькую, высокую женщину, жену Нансена, которая должна была окрестить корабль.
По обычаю, она разбила о борт бутылку шампанского, окропила корабль пенистым напитком и произнесла:
— Ты будешь называться «Фрам»!
«Фрам», по-норвежски, означает «Вперед».
Грянуло ура. Раздались песни. Все с восхищением и верой в успех смотрели на смелых мореплавателей, которые отправлялись навстречу неведомым опасностям, а может быть, и смерти.
