Семён Ласкин - Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных)

— Вставай, — сынок, — сказала она тревожно. — Заболел наш папа. Он весь разбит гриппом и у него большая температура. Мы должны его спасти.

Санечка вскочил на ноги и стал одеваться. Он делал это быстро и четко, и я подумала, какой все же он стал другой, мой Саня, когда власть перешла в его руки.

— Мама, — сказал он, — давай я один отвезу папе лекарства. Ты же сама болеешь.

Но Ольга Алексеевна только грустно покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Я должна сама его поглядеть. А вдруг ему требуется помощь?

И она стала отбирать из чемодана самые лучшие лекарства, чтобы спасти Бориса Борисыча. А Саня сказал:

— Как хорошо, что у нас все есть. Мы его быстро с тобой поставим на ноги.

Итак, мы поехали. Ольга Алексеевна держала в руках сумку с лекарствами, а Санечка — авоську, в которую Ольга Алексеевна уложила особое теплое нижнее белье для Бориса Борисовича.

Погода была так себе. Дул ветер. На стройке иногда грохотало железо, а подъемные краны стояли в этот раз неподвижно, ожидая понедельника, своего трудового дня.

Я бегала налегке, рядом с Санечкой и думала о Борисе Борисыче:

— Люблю я его? Конечно, люблю. Может, не так, как Санечку или Ольгу Алексеевну, но все же он наш собственный писатель Дырочкин.

А болезнь его и мне показалась очень тревожной, и уже по дороге я начала складывать о нем стихи.

Дальше написать я не успела, потому что на углу остановилось такси и Ольга Алексеевна сказала нам с Санечкой:

— Скорее в машину! Мы не можем терять времени. Он, наш Борис Борисович, в страшной опасности.

Она первая села с водителем, мы с Санечкой — сзади. Шофер, как говорится, включил зажигание, отпустил сцепление, дал газу, вертанул баранку. И мы помчались на вокзал.

— Нельзя ли побыстрее, — говорила Ольга Алексеевна, — Там, куда мы едем, очень худо человеку.

Она куталась в шарф, покашливала и зябла. Иногда Ольга Алексеевна оборачивалась и глядела на нас с Саней: ее глаза были грустными и сосредоточенными.

— Ах, мой дорогой Борис Борисыч! — шептала она.

Паровоз на вокзале едва нас дождался. И не успели мы сесть, как он радостно вскрикнул и на всех парах понесся вперед в Дом творчества писателей.

Народу в вагоне было мало. Я залезла под скамейку и закрыла глаза.

Если бы вы знали, как хорошо думается в поезде, под перестук колес! Какие мысли только не приходят к тебе! Почему, например, теперь зима, а не лето? Или почему снег — белый, а трава — зеленая?

Потом я стала думать, отчего меня всегда зовут Мотей, а когда Ольга Алексеевна брала билет на поезд, то про меня сказала: «Багаж»?

Прямо около моего носа были Саничкины ноги, а напротив дремала Ольга Алексеевна. Ее голова покачивалась в такт поезду, а иногда падала на грудь, и тогда Ольга Алексеевна вздрагивала и смотрела в окошко.

— Нет, это еще не Дом Творчества, — говорила она.

Наконец, поезд основательно дернуло. Ольга Алексеевна еще раз приоткрыла глаза и вдруг вскочила на ноги.

— Саня-Мотя! — заторопила она. — Вперед. Приехали. Мы на месте.

Команды ее мне показались немного странными, но рассуждать было некогда и мы, один за другим, выпрыгнули из вагона.

А на платформе оказался замечательный яркий день. Пахло елками и морем, а снега всюду было столько, что невольно приходилось закрывать глаза. Кого, скажите, не разволнует дикая первобытная природа!

И тут я увидела, что на нас рысью несется какой-то огромный человек. Он схватил Ольгу Алексеевну в охапку, подкинул ее в воздух и закружил.

— Борис! Борис! — закричала она. — Ты же болен! Зачем ты вышел на улицу?

— Нет, — хохотал Борис Борисыч. — Я совсем не болен. Я, Оля, здоров, как бык. Я пошутил. Просто мне здесь очень скучно, и я решил вызвать вас. А пьеса, Оля, все равно не пишется, так почему, Оля, вам не приехать.

— Но ты даже не спросил: здоровы ли мы?

— Конечно, здоровы, — удивился Борис Борисыч. — Чего вам болеть?

— Но, к сожалению, я заболела.

— Чем? — встревожился Борис Борисыч.

— Именно тем, от чего я приехала лечить тебя.

— И у тебя есть температура? — испугался Борис Борисыч.

— Да. И температура.

— И у тебя есть кашель?

— Да, — закашлялась Ольга Алексеевна.

— И у тебя озноб?

— Да, — грустно подтвердила Ольга Алексеевна и стала греть руки.

— Что же нам делать? — совсем расстроился Борис Борисыч. Ты же сможешь заразить весь наш дом. И тогда писатели перестанут писать, а их произведений так ждут люди.

Ольга Алексеевна опустила голову, и мне показалось, что она вот-вот заплачет.

— Не переживай, — успокоил ее Борис Борисыч. — Я знаю, что делать. До полдника ты полежишь в моей комнате, а мы с Саней и Мотей погуляем и не заразимся. Потом я куплю тебе обратный билет и посажу на поезд.

И тут Ольга Алексеевна поглядела на него так, что мне стало страшно. Не знаю, что она хотела сказать Борису Борисовичу, но его спасли какие-то люди, которые по одному выскакивали на платформу. Они удивлялись, какая в Дом Творчества приехала замечательная собака. А один даже встал на четвереньки и лизнул меня в нос. Я испугалась, рванула в сторону, но тут вспомнила, что я не одна, что у меня на поводке Ольга Алексеевна.

Теперь давайте попробуем разобраться, что такое Дом творчества писателей?

Что такое — дом знает каждый, но что такое творчество понимают далеко не все.

Я, кажется, в этом разобралась.

Творчество — это когда разные писатели, живущие в доме, говорят о себе.

Привожу беседу, которую вели Борис Борисыч и Валерий Карамзин.

Борис Борисыч: Ты очень талантливый писатель, Валерий.

Карамзин: А ты, Борис, талантливый еще больше.

Борис Борисыч: Нет, это ты так талантлив, что дальше уже некуда. Дальше начинается Хуменгуэй.

Карамзин: Это ты так талантлив, что дальше некуда, потому что дальше начинается Толстоевский.

Борис Борисыч: Да, мы, пожалуй, так талантливы оба, что дальше некуда.

Потом мы бродили между елками и Борис Борисыч мысленно писал пьесу. В это время он, казалось, не замечал ни меня, ни Саню.

— Папа, — напомнил Саня о себе. — Не пойти ли нам домой? Я замерзаю.

— Нет, — сказал Борис Борисыч, — На улице тепло, не больше десяти градусов мороза, и я не могу понять, как мальчик может мерзнуть в такую погоду. Гуляй, гуляй, Саня.

И мы снова двинулись между елок, пока нас не догнал толстоватый, коротковатый и носатый писатель Зетов.

— А, Борис! — воскликнул Зетов. — У тебя такой вид, будто ты заканчиваешь пьесу.

— Да, — кивнул Борис Борисыч. — Именно это я сейчас и делаю. Я только что придумал последнюю фразу: «Оберштурмфюрер, я вам не доверяю».

— Прекрасная фраза! — согласился Зетов. — Это будет удивительный детектив.

— Да, — подтвердил Борис Борисыч. — Психологический.

— А у меня, — сознался Зетов, — будет психологический роман. Я тоже его кончаю и уже знаю последнюю фразу.

— Какая же? — спросил осторожно Борис Борисыч.

Зетов подумал:

— «Маша, — торжественно процитировал он, — Идите, работайте дальше. Я вам всегда доверял и теперь доверяю!»

— Великая фраза! — восхитился Борис Борисыч. — Прозрачная, как стекло. Ты, Зетов, талантливый писатель. Наиталантливейший писатель всего нашего Дома.

— Возможно, — согласился Зетов.

— Папа! — перебил их двоих Саня. — Я хочу к маме. Я так замерз, что у меня не гнутся пальцы.

— Глупости! — возмутился Борис Борисыч. — Сейчас, я уверен, нет даже пяти градусов мороза.

— Да, да, — подтвердил Зетов. — Пяти нет, но есть, кажется, пятнадцать.

— Вот видишь, — упрекнул Саню Борис Борисыч и опять повернулся к Зетову. — Я внимательно слежу за каждой твоей новой вещью.

— А я за твоей, потому что ты талантлив в отличии от нашего знакомого Карамзина.

— Ну он-то, конечно, не такой талантливый, — согласился Борис Борисыч. — Я с ним дружу из жалости. Согласитесь: неталантливый человек всегда вызывает только жалость.

Я поглядела на Саню. Он был бледен, а нос и уши, наоборот, алели. Тогда я подумала: может ему и действительно худо, надо бы пойти погреться.

— А потом, — продолжал Борис Борисыч, — я боюсь, что если я перестану давать ему свои замечательные советы, то он разу станет такой неталантливый, что дальше будет некуда. Ты не представляешь даже, что весь Карамзин держится на моих советах. Я прекрасный советчик, — скромно закончил он.