— Я у него был! Он согласился, чтобы ты к нему пришел, понял? Я с тобой тоже пойду, так что все в порядке будет.
— Постой, постой. Ты о чем? У кого ты был? А-а-а…
— Вот-вот, у Фишера у этого.
— Ну и что?
— Как что? Да я тебе сколько времени толкую, к нему теперь вместе пойдем. Я тебя представлю, понял?
Валька даже не сразу нашелся что сказать. Худенький, высокий, с растрепанными русыми волосами, он стоял перед низеньким, коротко остриженным, большеухим Шуркой.
— Я тебя просил? Просил я тебя ходить, клянчить? Сам иди к этому старику, играй, а я не пойду.
Валька решительно повернулся и зашагал в класс.
— Постой! — Шурка догнал его и дернул за рукав. Вид у Шурки был растерянный, зеленоватые глаза бегали. — Ты же ерунду городишь. Ты не торопись, понял? Дай-ка я тебе что-то скажу.
И стоило Вальке остановиться, как Шурка перешел в наступление. Чего только он Вальке не наговорил! Глаза у него перестали бегать, Шурка воодушевился и, чтобы было удобней размахивать руками, положил портфель на пол.
Прежде всего он заявил, что Валька его подводит. Он, Шурка, обещал привести своего друга, ему неудобно идти одному. Это не по-товарищески. Покончив с этим доводом, Шурка повел атаку с другой стороны.
— Из тебя, может, Давид Ойстрах выйдет, понял? А ты упираешься. Тебе же, чудаку, добро хотят сделать. Да и не только тебе. Если есть у тебя талант, так ты обязан его применить, понял?
Валька, конечно, понимал, что Шурка беззастенчиво льстит. И все же ему было приятно слушать, что о нем говорят, как о талантливом мальчике. Он больше не возражал, а только краснел и слушал. Когда Шурка кончил говорить, Валька еще молчал несколько секунд. Вдруг, словно проснувшись, затряс головой и смущенно начал отнекиваться. Однако возражения были уже робкими, неуверенными. Шурка их просто слушать не стал.
— Э, чего там! — протянул он и нагнулся за портфелем. — Вот отсидим уроки, и айда к Фишеру.
* * *
Домик смотрел на улицу тремя окнами. Сбоку — ниша парадного, на двери — голубая стеклянная ручка. Шурка, став на цыпочки, деловито подергал отполированную ручку самодельного звонка.
Звука колокольчика не было слышно. Но вот послышались шаги, кто-то загремел засовами, дверь распахнулась и из-за нее выглянула черноглазая девочка с косичками. Ни о чем не спрашивая, она посторонилась, давая пройти.
Шурка двигался храбро, Валька явно робел. Едва войдя в коридор, он стянул с головы шапку, нерешительно остановился.
— Пойдем, пойдем, — прошипел его приятель.
Девочка зашла в комнату вслед за ними, по-прежнему ни о чем не спрашивая: видимо, запомнила Шурку. Слегка приподняв голову, она легко скользнула в другую комнату и прикрыла за собой дверь.
«Упорхнула», — подумал Валька. Ему почему-то пришло на ум сравнение с бабочкой. «Бант большой», — еще успел подумать он, но в эту минуту дверь в соседнюю комнату вновь открылась и на пороге остановился небольшого роста сутуловатый старик. Валька догадался, что это Фишер.
Старик с минуту задержался в дверях, внимательно рассматривая гостей. Глубокие складки, прорезая лицо от крыльев большого горбатого носа к подбородку, как бы оттягивали вниз уголки рта и придавали лицу старика слегка презрительное выражение. Брови и волосы были совершенно седые, отдельные седые волоски торчали из ушей. Фигура у Фишера была нескладная — он сутулился, и поэтому руки казались чересчур длинными. Вальке бросилось в глаза, что старик почти непрерывно легонько двигает массивной нижней челюстью взад-вперед, будто хочет закусить нижнюю губу, да не решается.
— Итак, вот мы и в сборе. Цузаммен, как говорят добрые немцы, — не здороваясь проговорил старик. Он сделал это так, будто возобновил только что прерванный разговор.
Фишер повернулся к Шурке.
— Ты молодец, слов на ветер не бросаешь. Однако надо взглянуть на твоего протеже, — с этими словами он перевел глаза на Вальку.
Вальке сразу стало жарко, бок противно защекотала струйка пота. Фишер смотрел на него пристально, не мигая. Большие серые глаза его, казалось, заглядывали куда-то глубоко-глубоко, где лежат такие мысли, о которых даже самому себе не каждый день скажешь.
Помолчав, старик вновь заговорил, обращаясь уже к Вальке:
— Мы с тобой будем беседовать потом, наедине. Музыка требует тихого и вдумчивого разговора, она не любит, когда машут руками. И лучше будет, если мы поговорим без свидетелей. Я очень уважаю твоего настойчивого друга, но мне вовсе не хочется, чтобы он нам обоим смотрел в рот. Да и в моем доме, наверно, найдется лишняя пара глаз и ушей, которым как ни толкуй, что они лишние, — не поможет. Одним словом, придешь завтра в семь вечера. Ты на чем-нибудь играешь?
— На аккордеоне, — прерывисто выдавил из себя Валька. Старик поморщился.
— Нет, такого варварства мои старые уши не выдержат. Придумаем что-нибудь другое. Ну, а сейчас — оревуар. — Он изобразил что-то вроде поклона и ушел.
Тут же появилась девочка с бантом. Когда она закрывала за ребятами дверь, Валька обернулся. И, честное слово, девчонка ехидно улыбалась! Валька видел это совершенно отчетливо.
* * *
Каким образом мама умеет узнавать, что ты с утра волнуешься и с нетерпением ждешь вечера, для Вальки всегда было необъяснимым. А ведь он еще ничего не рассказывал о том, что побывал у Фишера и что снова собирается к нему.
Но стоило им вместе сесть за утренний чай, как мама озабоченно спросила:
— Валя, ты что, спал плохо?
— Я? — удивился Валька. — Почему ты думаешь? Нет, хорошо спал.
— А в школе у тебя как?
— Обыкновенно, — Валька пожал плечами. — А что?
— Да так. — Мама взглянула на сына, и Вальке стало стыдно. Сначала скупо, как бы нехотя, а потом все подробней рассказал он о том, что с ним произошло вчера.
Мама слушала его внимательно, а когда он кончил, вздохнула и сказала:
— Ну, дай бог. Хороший он, видно, человек. Только ведь неизвестно, будет ли он тебя учить.
По тому, как она произнесла последнюю фразу, Валька понял, что маме очень хочется, чтобы Фишер взял его к себе в ученики. Впрочем, сам Валька хотел этого еще больше. Когда встали из-за стола, он подошел к маме, хотел что-то сказать. Но тут же нахмурился, сделал вид, что ищет на столе ручку.
Мама улыбнулась, чуть заметно, одними уголками губ. Она обняла Вальку за плечи, потом растрепала волосы и поцеловала его в лоб. Как всегда в таких случаях, Валька постарался поскорей вывернуться. А на душе у него было радостно.
Они жили вдвоем — мама и Валька. Отца Валька не помнил. Часто, особенно когда был дома один, разглядывал он его портрет. С фотографии задумчиво смотрел светловолосый, немного скуластый мужчина с высоким лбом и мягко очерченными губами. И иногда Вальке казалось, что отец вот-вот переведет глаза на него, улыбнется, спросит что-нибудь…
У мамы в комоде хранились извещение о гибели отца и письма его товарищей по службе. Когда пришли эти простые листки, принесшие столько горя, было Вальке всего-навсего три года.
Кое-что из последующего Валька запомнил. Особенно одну ночь. Он проснулся, но не сразу открыл глаза. Какие-то незнакомые звуки раздавались в комнате, словно кто-то плакал. Вальке стало страшно, он хотел позвать маму, но, открыв глаза, увидел, что она сидит, прислонившись лбом к его кроватке, и плачет.
Первым побуждением Вальки было зареветь. Но он сдержался, вылез из-под одеяла и только тогда позвал маму. Она как бы очнулась, кинулась к нему…
С той, верно, ночи и началась у мамы с сыном большая дружба. И сейчас, рассказав матери обо всем, Валька почувствовал облегчение. Волнение, нетерпение — все это прошло. Осталось только приподнятое, легкое настроение, приятное ожидание чего-то большого и светлого.
* * *
Как ни пытался Валька заставить себя сесть за уроки, чтобы сделать их до того, как пойдет к Фишеру, — не смог. Воображение против воли рисовало одну картину заманчивей другой. Вот Фишер приходит в восторг от его, Валькиных, способностей. Вот Валька уже выучился играть… А вот и полутемный концертный зал, оркестр, освещенный дирижерский пульт… И сам он, Валька, стройный, спокойный, со скрипкой…
Когда дошло до этого, Валька даже головой тряхнул. Фу ты, напасть какая! Вот выставит Фишер за дверь. Очень просто. Еще скажет что-нибудь обидное.
Половина седьмого. Мама поглядывает на часы, однако ничего не говорит. Валька тоже поминутно смотрит на часы. Но он дал себе слово — выйти из дома не раньше чем без двадцати семь, поэтому сидит и делает вид, что торопиться ему некуда.
Вот, наконец, долгожданная минута. Куда девалось Валькино равнодушие! Еле попав в рукава пальто, он уже выскочил в сени.
Вот и домик, в котором он побывал вчера, Рука сама тянется к звонку. И только когда позвонил — стало страшновато. На мгновенье мелькнула мысль — взять да убежать…
