Есть еще запасные выходы, в восточной и западной стенах, но это именно выходы, а попробуй через них войди. Открываются они только изнутри, и кому-кому, а Тому прекрасно известно, что к ним подведена сигнализация.
Том прикусил губу. Как быть? Прошмыгнуть к тыльной, северной стороне здания, выходящей на Вторую авеню, и проверить — вдруг забыли запереть служебную дверь, вдруг какое-то окно не закрыто, а лишь прикрыто? Едва ли, по что еще остается? Сомнительному искусству взломщика Том, в отличие от Пита, обучен не был.
Хотя справа от него музей был освещен прожекторами, а слева и впереди сияли 'уличные огни, вдоль боковой степы музея тянулась спасительная полоска тени — там можно укрыться. Чувствуя себя совершенно незащищенным, уязвимым, Том метнулся туда и распластался по стене, стремясь вжаться в пес, сердце, сковывая дыхание, бешено колотилось где-то у горла. «Преступник из меня никудышный, — не без горечи подумал он, — и тем по менее… я ведь и есть преступник. Если совершить задуманное удастся… «Взлом и проникновение»…»
Он начал потихоньку исследовать северную стену здания. Окоп, которые можно открыть, он не нашел, зато насчитал восемь дверей, две из них высотой футов четырнадцать — видимо, сюда подгонялись грузовики для разгрузки и погрузки экспонатов. Он подергал каждую дверь, одно его «и» хотело, чтобы она открылась, другое умоляло: не надо, пусть окажется запертой. Так он проверил всю северную сторону — увы. Протиснувшись сквозь кустарник, он выбрался на Вторую авеню и поплелся домой. Он здорово замерз, чувствовал себя полным дураком и, сам не зная почему, очень сердился на прадедушку.
В довершение всех бед возле дома он увидел: в отцовском кабинете горит свет. Значит, собрание они свернули пораньше.
Пришлось прошмыгнуть в тыл дома, по решетке для вьюнков взобраться на крышу веранды-солярия, а оттуда залезть в свою комнату через окно.
На следующее утро Пит встретил его улыбкой, будто ничего между ними не произошло.
— Ну, положил укладку на место? Порядок?
Том покачал головой и пнул ногой листья, застрявшие в решетке водостока.
— Почему?
Том пожал плечами:
— Все заперто. Не смог я туда пробраться. Пытался, но не смог.
— Обалдеть можно! Ты что же, хотел попасть в музей ночью, когда он закрыт? Почему не сделал, как я тебе сказал? Господи, да ночью этот музей все равно что крепость: кругом охрана, все двери поставлены на «тревогу»… на что ты рассчитывал?
— Думал, может, повезет… какую-нибудь дверь забудут запереть, мало ли что.
— Лучше не упрямься и оставь укладку прямо в галерее, когда музей открыт.
— Не могу я. Нельзя.
— Что ты за чудак, Том! Только потому, что это предложил я…
— Нет, не из-за этого. Честно.
— Значит, это дела старого вождя. Точно? Какая-то безумная идея вождя Лайтфута. Ага! Даже в лице переменился. Все ясно.
— Никакой он не безумный. Безумные вождями не становятся. Его, между прочим, выбрали, он вождь не по наследству. Выбрало племя, а такое бывает не часто.
— Ну извини. Просто мне показалось, что стариковскими фокусами ты сыт по горло.
— Возможно. Но я никому не позволю обзывать его.
— Ладно-ладно. Считай, я этого не говорил. Только почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог? Сейчас, конечно, задачка посложнее, но все равно придумаем, как туда пробраться даже ночью. Вот увидишь!
— Нет! Спасибо тебе, Пит, но я должен сам.
— Что ж, как знаешь. Только не говори потом, что я не хотел тебе помочь.
На лице Пита появилось какое-то странное, необычное выражение. Пожав плечами, он зашагал прочь, и у Тома засосало под ложечкой — кажется, он сейчас теряет что-то очень важное. Но столько у него друзей, чтобы ими разбрасываться.
Он попытался поставить себя на место Пита: его пригласили участвовать в какой-то таинственной, очень личной церемонии — как танец призраков, — а на следующий день дали от ворот поворот. «Я бы тоже был вне себя от ярости, — подумал Том. — Но ведь прадедушка сказал, чтобы на сей раз я все делал сам… Он так зол па меня — вдруг расскажет ребятам? А что — возьмет и расскажет. И понять его можно. Только если ребята узнают про танец призраков, про поиски духа — хоть ложись и умирай. Придется уйти из школы. Да, именно так. Придется уйти из школы и поселиться в резервации, у прадедушки».
На уроке общественных наук речь зашла о предрассудках. Том ссутулился, склонился к парте — стать бы невидимым. Кое-кто из ребят говорил так… будто явно знал его историю. Том бросал гневные, укоризненные взгляды на Пита, но тот его не замечал или не хотел замечать. Ненавижу тебя, ненавижу. Задушил бы своими руками.
После уроков Пит с ребятами остался играть в «собачки», а Тома даже не позвали. Он побрел домой. Тротуары были усыпаны золотыми тополиными листьями, если попадались кучки, Том пинал их ногой. Человек и в толпе бывает один, так сказал прадедушка, и сразу вспомнилось испытание паром, иссушающая жара. Что ж, мрачно сказал себе Том, придется пройти и через испытание одиночеством.
Почти все уроки он сделал до ужина и прилег вздремнуть. А когда проснулся… черт возьми, за окнами темно! Он вскочил на ноги… А ужин? Он вылетел в дверь и едва не опрокинул стоявший за ней поднос. Тарелка с воздушной кукурузой, два огромных бутерброда с ореховым маслом и яблоко.
Он взял поднос. Ну почему в одном мама такая заботливая, понимающая, а в другом — бесчувственная и черствая? Почему не желает понять прадедушку, индейский образ жизни? Никогда он не научится разбираться в людях. Одного дедушку он понимает. Это единственный человек, который ему полностью ясен.
Том взглянул на часы. Девять! Он проспал больше трех часов. При виде бутерброда с ореховым маслом — а запах какой! — в животе у него заурчало, потекли слюнки, но он решительно отодвинул поднос и занялся подготовкой к выходу. Ничего, поест, когда вернется, когда дело будет сделано. Ведь ему положено поститься, иначе ничего не выйдет. Так сказал прадедушка.
Есть кто-то дома или нет — догадаться было трудно. Кругом тишина. Только доносилось тиканье часов из гостиной, по отец, возможно, дремлет за газетой в своем кабинете, а оттуда прекрасно просматривается лестница. Нет, надо выбираться через окно, так надежнее.
Безотрадные события вчерашнего вечера повторились в точности: долгий спуск к реке, карабканье на холм, перебежки от куста к кусту в постоянном страхе — вдруг заметят? — проверка каждой двери, боязнь, что дверь откроется под его рукой, отчаяние, когда она все-таки не открывалась.
«Нет, — говорил он себе, — дело гиблое. Нечего и пытаться, я просто идиот. Впереди еще две попытки, но и они закончатся тем же, это ясно». Когда он пролез сквозь кусты на Вторую авеню, из густой темноты под деревьями появилась тень.
— Привет. — Голос был спокойным и дружелюбным, однако у Тома по коже побежали мурашки, а сердце тревожно забухало. Он напрягся, приготовившись бежать, но заставил себя оглянуться.
— Пит?
— Кто же еще?
— А ты здесь какого черта делаешь? — Том потащил его за руку, пока они не оказались на тротуаре, подальше от музея.
— Просто решил посмотреть, как твои успехи. Я звонил тебе, мама сказала, что ты спишь. А полчаса назад позвонил снова — никто не взял трубку. Я и решил, что ты здесь. Надо поговорить.
— О чем? По-моему, ты уже все сказал, разве нет?
— Это как попять?
— А так, что ты натрепал всему классу насчет танца призраков и всего остального!
— С чего это тебе взбрело в голову?
Пит даже остановился — прямо под уличным фонарем. В голубоватом мерцании было видно, как лицо его побледнело, глаза налились кровью.
— Видел я, как на общественных науках все на меня смотрели. Порядочные люди так не поступают, Питер Каммингс.
— Да ты спятил! — воскликнул Пит. — Я и словом никому не обмолвился. Ты все напридумывал, дуралей.
— Сам дуралей, — машинально откликнулся Том, но тут же уставился на Пита. — Значит… Ты никому ничего не говорил?
— Никому и ничего. А за доверие — спасибо. Теперь слушай, что я тебе скажу. С меня твоих штучек достаточно, Том Лайтфут. Нельзя человека допустить к чему-то важному, вроде танца призраков, а потом взять и захлопнуть дверь у него перед носом, отлучить от всего остального, отказаться от его помощи.
— Да не могу я. Объяснял уже.
— Для начала — без меня ты бы в жизни не добыл укладку, а значит, твой прадедушка не устроил бы танец призраков. И на место эту укладку тебе без меня но положить, нашел способ — тыркаться в музейные стены среди ночи.
— Что я могу поделать? — выдавил из себя Том.
— Все твоя дурацкая гордость. Спорить готов, что могу открыть одну из этих дверей. Хочешь, попробую? Еще но поздно вернуться. Открою, точно тебе говорю! Только скажи.
— Пет! Черт возьми, Пит, сколько раз тебе повторять: я все должен сделать сам!
