Мэтт спускается по тропинке вслед за Джо. Вроде бы она вот здесь шла. Но наверняка не скажешь. Весь склон как лабиринт какой-то: тропки, скаты, куда ни глянь. Наверное, ребята на много миль в округе за многие годы прокладывали здесь каждый свою дорожку где бегом, где съезжая на заду.
Пот катится с Мэтта градом. Хорошо этим девчонкам вроде Джо, в синих бумажных платьях, с желтой лентой в волосах, и, считай, всё. В такой одежде я бы бегал по две-три мили запросто. Плохо дело! Эти греки не дураки, что одеваются в юбки. Уф-ф! Ветерок повеял, приятно. Джо, удели минутку сочувствия бедному парню в воротничке с галстуком, в сером фланелевом костюме, словно для перехода через полярные льды. Я просто сварился. И что это у тебя в портфеле, интересно бы знать, свинцовые слитки?
— Джо!..
В одном вырвавшемся возгласе звучит одновременно: «Подожди!», и «Стой, тебе говорят, слышишь?», и «Ты меня совсем загнала, ну пожалуйста, остановись!» Этот короткий возглас, один слог, отдается по изрытым склонам большой ямы, возвращается назад, уносится снова — словно превратился в жидкость и переливается от края к краю. В нем вроде что-то гудит, как модель самолета на веревочке. Но ни звука в ответ от этой противной девчонки. Только гудят склоны ямы да сорок пять тысяч попугаев летают вокруг и орут как полоумные. Сотни две попугаев, это уж точно. А противной девчонки и след простыл, я так и знал!
Спотыкаясь, он бредет вниз под уклон в каком-то вроде бы оцепенении, взмокший от пота, волоча за собой тонны две учебников, не меньше, волосы лезут в глаза, сердце стучит словно бы во рту. И никакого соображения. Ни на грош. Ни одной мысли в голове. Бредет, послушный некоей необходимости. Как те безмозглые лососи, что подымаются вверх по рекам. Сейчас он опомнится и обнаружит, что умер. Очень даже может быть. И находится в аду. Он уже, наверно, много часов как мертв. Умер во сне. Или же поскользнулся под душем и сломал шею еще недели две назад. И случилось это так внезапно, что он даже не заметил. Всем известно, как часто у Барреллов по утрам что-нибудь приключается. А это значит, что нынче по Главной улице везли на кладбище не кого-нибудь, а Большого Мэтта собственной персоной. Тогда понятно, что те типы ухмылялись. «Поглядите хорошенько вон на того придурковатого парня на краю тротуара, — должно быть, говорили они один другому. — Что он там делает? Не знает, что ли, что его место во главе процессии, в гробу?» Мэтта в аду поджаривают на сковородке по всем средневековым правилам, и дрова в печь бросают черти, у них большие карие глаза и верхние два зуба выступают уголком.
Вот именно.
Нет, ребята, если вам нужен рассказ о встрече любящих сердец, то можете взять его себе. А я предпочитаю легкую атлетику, дело спокойное, тихое. Уж не в том дело, мистер Чемпион, что вдвоем с подружкой вы не пробежите дистанцию в четыре минуты. Я теперь понял вашу мысль. Просто вы усекли, что бежать милю за четыре минуты — это, если сравнить, так просто санаторий. К вашим услугам приличная дорожка, и одежда подходящая, и все кричат, подбадривают, будто любят вас, как родного брата, и в газетах печатают ваше имя под шапкой: «ГЕРОИ НЫНЕШНЕГО ДНЯ».
Вот она, моя подружка в золотых одеждах.
И на нее падает золотой дождь.
Господь занят превращением листвы в золото, чтобы получилась для нее подходящая рамка.
В железнодорожных вагонах люди ставят стекла, старые и мутные, а здесь — живое золото и блеск воды.
Мы — одни. Как на пустынном острове из поэмы. Только ты и я. Как в стародавние времена, когда людей на земле было совсем немного. Еще до того, как Мак-Нэлли был маленьким. В самом начале начал. Лагуна, пальма, коралловый пляж. Мальчишка на одном конце, девчонка — на другом. Каждый мальчишка — Адам, каждая девчонка — Ева. Вот когда случались встречи!
Когда-то девчонок сажали на корабли и отправляли в кругосветное плавание, чтобы они встретились с мальчишками, которых никогда в глаза не видели и имен их не знали. Загоняли, будто скотину, на палубы. Вылавливали на городских улицах, забирали от фабричных станков, из деревень (а они плакали, не хотели) и увозили в Новый Свет. А может, это были отважные девчонки и прямо так и заявляли, что хотят попытать счастья? Поплывем под парусами за тринадцать тысяч миль, говорили, мы готовы сто восемьдесят дней подряд подвергать риску дух и тело и бессмертную душу, только бы найти любовь, когда приплывем на место — если приплывем. Как они поливали океаны слезами и как равнодушны были к их слезам океаны! Девчонки из Англии, Ирландии, Шотландии, Уэльса и мальчишки из колоний оказывались вдруг лицом к лицу, и сердца их взыгрывали или никли. Как у нас сегодня? Каждый мальчишка — Адам, каждая девчонка — Ева, и каждый акр земли за холмом — Эдем, который надо открыть и исследовать.
Ну, так как же должны вести себя люди, если их только двое на всей земле? Шагнуть на свет из тени рассудка? К свободе сердца и желаний?
Наши линии жизни слились в одну. Мы сами этого хотели, и это сбылось. Мы сами создали этот день и себя поместили в нем. А может, мы выпустили тигра и оставили дверь нараспашку? Неужели правда, что нет никого из взрослых, чтобы крикнули нам: «Не туда, не так, вернитесь!»? И никого из ребят, чтобы наябедничать и потом еще дразнить? Неужели правда, что немыслимые мечты вдруг стали сиюминутной явью?
Путь, пройденный до конца. Ни налево не повернешь, ни направо. И дальше хода нет.
Над головой — неоглядное небо. Пустыня света, и в ней таится великий холод. Эта всеобъемлющая пустота, до нее рукой достать. Протянешь руку — и ничего нет. И вблизи нет, и тянись хоть за миллион миль, все равно ничего нет. Только ты сам.
Мы здесь одни, без никого, мы приехали слишком рано.
Не похож ли Большой Мэтт сейчас скорее на Маленького Мэтта? Был же когда-то на свете такой мальчик. Лицо красное, и росточком такой невысокий. Стоит в яме. Будто его протащили за волосы через изгородь. Неловко как-то смотреть. Даже очень, если честно признаться. Верней сказать, просто стыдно. Стыдно за себя, за свои переживания, за то, что она с ним. Господи, это сколько же лет ты по нем с ума сходила, Абби?
Куда девался блистательный Мэтт? Разве скажешь по виду, что этот Мэтт — чемпион? Или по звуку? Вон пыхтит, как паровоз. Еще того обиднее. Еле спустился с обрыва, будто у него перелом ноги и необходимо наложить гипс. Большой Мэтт, лихой парень. Он был моим героем, мама. Я столько раз видела его во сне.
Может, это кто-то подшутил?
Вон он положил портфели на землю, разжимает и сжимает пальцы, будто мозоли на ладонях натер. Это от нескольких-то книжек? От двух завтраков? О, как пали сильные! А теперь он смотрит на нее украдкой, исподтишка, хотя притворяется, будто разглядывает землю. Разглядывает с такой необыкновенной сосредоточенностью, будто хочет увидеть, какие породы залегают на глубине в двести футов. Но глаза направлены на нее, это точно. Ишь хитрый. Выглядывают из-под ресниц. Из-под его длиннющих ресниц.
— Тут пчелы, — сказал он, почему-то задыхаясь.
Потрясающе!
— Наверное, рой.
Так он что, на пчел смотрел? А вовсе не на нее?
— ПЧЕЛЫ? — негодуя, громко переспросила она.
— Ага.
— Чего это ты о пчелах беспокоишься?
Он вздохнул. Какой глубокий вздох. Печаль мирская.
— Я не беспокоюсь.
Плечи опять вверх-вниз: вздохнул. И колени вон дрожат.
Немыслимо! Большой Мэтт слаб в коленках!
Сейчас он упадет в обморок, Абби. Хлопнется на землю без памяти. И ты будешь обмахивать его и приводить в чувство. Сестра милосердия Абигейл Найтингейл! Может, у него солнечный удар? Или внезапный приступ кори? Да и он ли это на самом деле? Наверно, у Большого Мэтта есть двойник, может быть, брат-близнец, но вдвоем они никогда не показываются. Они подменяют друг друга в середине каждого состязания. Один выбегает со старта, а на финиш примчался уже другой. Так из двоих получается Чемпион, но каждый врозь — одно сплошное разочарование. Ну можно ли так обмануться в мальчишке?
— Ты любишь попугаев?
Попугаев? Да еще таким неузнаваемым, дрожащим голосом. Больше похоже на девчонский. А попугайчики такие милые, летают туда-сюда, будто радужные стрелы в воздухе носятся. Еще только этого не хватало!
— Кто ест попугаев, тот глубоко порочный человек! — громко произносит она.
— Кто это ест попугаев?
— Ты, вот кто!
Лицо страдальца. Снова глубоко вздыхает, вздернул и опустил плечи.
— Я не о том, чтобы их есть…
И побрел в сторону, голову повесил.
Ну и пусть, кому он вообще нужен? Кто бы стал через улицу переходить ради того, чтобы с ним поздороваться? Кто бы стал прикалывать его портрет к стенке?
Она повернулась к нему спиной. Так они и стоят — на расстоянии и спиной друг к другу.
