А какой он был умный! Даже мама и та не раз говорила, что у Дика в голове ума больше, чем у меня и Сергейки, вместе взятых.
И вот Дика не стало.
В середине мая, когда я готовился дома к экзаменам, а Сергейка с головой нырнул в летние каникулы, Дика покусала собака. Мы сразу же бросились промывать его раны, заливать их йодом и забинтовывать.
Утром Дик со двора исчез. Мы нашли только окровавленные, перемазанные йодом бинты и весь день рыскали по селу, в поле и лесу, звали его в надежде, что откликнется, прибежит. Но так и не нашли и совсем поздно вернулись домой.
В тот вечер мы и есть не ели, и пить не пили — все выглядывали в темные окна. И нам чудился Дик — одинокий, несчастный, всеми покинутый…
А на третий день мама пришла встревоженная, сказала, чтобы мы собирались в райцентр, в больницу. Дика, оказывается, покусала бешеная собака, ту собаку охотники уже пристрелили, а мы, когда промывали Дику раны, могли тоже заразиться.
Впервые мы видели, чтобы мама так волновалась, нам же ну нисколечки не было страшно. Я только спросил, как же теперь с экзаменами. Страшно обрадовался, когда мама сердито ответила, что экзамены могут подождать, никуда они не денутся, сейчас главное — нас, детей, спасать. С мамой я был полностью согласен, что экзамены никуда не денутся — по мне, хоть бы их вовсе не стало, земля от этого не провалится, — и, совсем повеселев, стал поспешно собираться в дорогу, опасаясь, чтобы мама вдруг не передумала.
В больнице мы пробыли целехонький месяц. Нас через день кололи в живот, и уколы эти были очень болезненные, зато там было такое приволье, столько интересных книжек в библиотеке, роскошный сад вокруг, кормили нас так вкусно и учить ничегошеньки не надо, и мы были согласны хоть весь наш век оставаться в больнице.
Но все-таки нас выписали. Мне дали справку, мама отвезла ее в школу, и меня перевели в девятый класс без всяких испытаний.
В девятом большую часть времени я, наверно, просиживал над немецким языком. Во-первых, боялся ледяного взгляда Клары Карловны; во-вторых, никак не хотелось подводить Нину, которая за меня поручилась. Однажды она при всем классе сказала, что я знаю немецкий язык никак не хуже некоторых. А возможно, и лучше.
Не знаю, на кого Нина намекала, только после этого заявления на нее почему-то обиделась Ольга Чровжова. И Нина от нее пересела: поменялась партами с Калюжным. Сидит теперь сразу за мною и Кононенко. Кононенко по этому поводу сказал, что нам сильно повезло, так как теперь у нее можно во время контрольных списывать задачки.
И еще Кононенко сказал, что Нина в меня влюбилась. Я с ним тут же подрался, и несколько дней мы не разговаривали, а потом Вася Гаврильченко нас помирил. Он выслушал сначала меня, потом Кононенко и сказал, что мы оба слишком погорячились.
У нас с Мишкой произошло примирение, и наша дружба стала еще крепче.
Анжелика Михайловна, птица Феникс, физкульт-ура и карманная артиллерия
Любовь пришла к нам в том самом девятом классе, во втором полугодии. Это была удивительная любовь: она вспыхнула как эпидемия и за какие-нибудь день-два охватила все старшие классы, а точнее — их мужскую половину.
Итак, мы любили всем классом и ревновали тоже всем классом: не к какому-то конкретному Сашке, Миколе либо Игорю, а к девятому «А», десятому «Б» или восьмому «В». Дело в том, что влюбленность была особенная и имела свою неповторимую историю.
Все началось с того, что из нашей школы ушел учитель химии. К этому известию отнеслись мы с прохладцей, даже порадовались, ведь, пока нового учителя найдут, можно будет какое-то время бить баклуши. Наконец настал день, когда, как мы узнали, в школе появился новый химик и вот сегодня должен прийти к нам на урок. Сидим на местах, глазами впились в дверь. Вот и звонок! Сначала слышно только, как колотятся собственные сердца, а потом — легкая походка в коридоре, по ту сторону двери. Шаги замерли, кто-то мелодично и звонко спросил: «Это здесь?.. Очень благодарна!» Скрипнули двери, и в класс вошла такая молодая, такая красивая девушка, что, встретив ее где-нибудь вне школы, мы ни за что не поверили бы, что она учительница.
А когда она блеснула по классу глазами, когда звонко и весело поздоровалась: «Добрый день!», мы все, все восемнадцать парней, вскочили, как один, и дружно ответили. За нами — что им оставалось делать? — нехотя и угрюмо поднялись девчата.
Анжелика Михайловна (так звали новую учительницу) с той поры и навсегда овладела нашими сердцами.
У нас в классе она появлялась дважды в неделю. И мы — все ребята — каждый раз ожидали урока химии, как праздника. Никогда раньше так идеально чисто не бывала вытерта доска, так аккуратно положен мел, так красиво застлан стол белой бумагой.
— Вы, если бы могли, то и пол перед ней вылизывали бы! — упрекали нас девчата. И были недалеки от истины.
Для Анжелики Михайловны мы были на все готовы. Даже на то, что большинство из нас начали втайне бриться.
На это деяние нас понуждали не густые бороды, не длинные усы, а все те же — на год старше, чем мы, — ученики из десятых «А» и «Б» классов, которые также были влюблены в Анжелику Михайловну.
Тех, кто брился, мы сразу узнавали по царапинам и порезам на щеках и подбородке. Таких не столько побритых, сколько порезанных ребят с каждым днем становилось все больше и больше, а когда и Мишка засиял однажды свежими царапинами, я тоже не выдержал и решил, что настал и мой час.
Но как это совершить? Ни у меня, ни у Федьки собственной бритвы не было. Что касается Федьки, то он брился отцовской дома, так что мне не оставалось ничего другого, как отправиться в парикмахерскую.
Беру деньги, выхожу на улицу.
Парикмахерская находилась совсем недалеко, на углу, в небольшом домишке с одним окном. Ее можно издалека заметить по голубой вывеске, на которой нарисована здоровенная голова, с ужасом поглядывающая на бритву огромных размеров.
Стою, не решаясь зайти внутрь. Наконец приоткрываю двери, осторожно всовываю голову.
— Можно?
В парикмахерской нет ни одного посетителя. Только два парикмахера, оба давно небритые, сидят за круглым столиком, в шашки играют. Им, по-видимому, сейчас не до меня, потому что один из них, даже не подняв головы, нетерпеливо машет рукой в сторону кресла:
— Садитесь!
Осторожно сажусь, упираюсь затылком во что-то твердое и холодное. Вижу себя в потресканном зеркале, и мне кажется, что подбородок и щеки у меня значительно темнее, чем были до сих пор. Неужели что-то по дороге успело подрасти?
— Амба! — выкрикивает парикмахер, что указывал мне на кресло. Отодвигает шашки, поднимается, достает простыню и подходит ко мне: — Как стричься будем: под «польку» или под «бокс»?
— Побриться! — отвечаю как можно решительнее.
Простыня недоуменно повисает в воздухе. Потом начинает подрагивать, и тот же голос спрашивает:
— Что вы, молодой человек, сказали: под «польку» или под «бокс»?
Я едва не поддался на провокацию, едва не ответил, что под «польку», но вовремя спохватился и еще раз повторил, что не стричь, а побрить.
— Чего ты выспрашиваешь? — вмешивается другой парикмахер. — Раз клиент говорит — брить, значит, надо брить!
— Да что же здесь брить? — Моих щек касается тыльная сторона ладони.
— Брей то, что есть! Клиент деньги платит за то, чтобы ты брил ему то, что есть…
Простыня наконец ниспадает и обволакивает. Парикмахер проводит еще раз шершавой ладонью по моему лицу — наверно, пытается нащупать хоть какой-то намек на бороду. Потом яростно хватает мыльницу, сыплет порошок, льет воду, втыкает помазок. Желтыми прокуренными пальцами стискивает кончик моего носа, у меня аж слезы брызжут из глаз, и начинает намыливать мне щеки и подбородок.
Когда моя физиономия стала похожа на избитую белую подушку, парикмахер наконец смилостивился, отпустил нос и взялся за бритву.
Он не столько брил, сколько соскабливал пену. Затем побрызгал меня одеколоном, помахал салфеткой перед самым носом:
— Экстракласс! Готово!..
На радостях, что все так благополучно окончилось, я отдал ему все свои пятьдесят копеек. Возвращаясь домой, непрерывно водил ладонью по лицу — никогда оно не было таким гладким и приятным на ощупь. Жаль только, что ни одной царапины нет.
Со временем нам уже не хватало двух уроков в неделю: хотелось видеть Анжелику Михайловну каждый день, каждый час. Достаточно было появиться ей во дворе школы, как мы стремглав мчались навстречу.
— Здравствуйте, Анжелика Михайловна!
— Добрый день, Анжелика Михайловна!
Она, наше божество, все видела, все понимала и воспринимала наше восхищение с такой милой улыбкой, что мы были готовы ради нее на любой подвиг.
— Анжелика Михайловна, разрешите я вам поднесу портфель!
— Анжелика Михайловна, вчера я до полуночи над химией сидел. Все назубок выучил.
