Все слушали внимательно. Действительно, этот же самый учитель Метус еще год назад говорил о немцах совсем иначе, чем теперь. Мы тогда проходили древнюю освободительную войну эстонцев, восстание в Юрьеву ночь и продолжавшееся семь столетий рабство эстонского народа. И всегда учитель Метус говорил, что во всех несчастьях нашего народа виноваты немцы.
— Да, — сказал Метус. — Я догадываюсь, что вы не можете все это сразу понять. Это вполне естественно. Ну что же, попытаюсь внести некоторую ясность. Древняя борьба за свободу… Мы все знаем, как это было и чем кончилось. Эстонцы упорно боролись с орденом, но в конце концов вынуждены были сдаться. Так. Но эта борьба не была легкой ни для одной из сторон, и в этой борьбе обе стороны научились уважать друг друга, уважать мужество и смелость противника, оказались достойными противникам и…
«Ах, так, стало быть, — подумал я. — Выходит, что у древних эстонцев не было ни малейшей ненависти к рыцарям ордена. Они рубили их кольчуги просто из большого уважения и почитания. Смешно». Но учителю Метусу это, похоже, вовсе не казалось смешным, он продолжал совершенно серьезно:
— Мы должны подумать и о том, что в конце концов именно немцы принесли на нашу землю культуру, цивилизацию и так далее…
Он не сказал, что же именно далее, но это вдруг внятно произнес Олев рядом со мной:
— Рабство, истязания, темноту…
— Угнетенное состояние было исторической неизбежностью, — продолжал учитель. — Оно было обусловлено законами вращения колеса истории. Истязания всегда сопутствовали угнетению. А что касается темноты…
— В Валга немцы снова пытались ввести телесные наказания.
Это сказал Свен Траат, вообще-то довольно незаметный парень, который сидел на последней парте. И то, что он сказал, было действительно правдой. Школьная подруга моей мамы работала теперь на вокзале в Валга. Осенью она приезжала к нам и рассказывала об этом.
Учитель сделал вид, словно он вообще не слышал замечания Свена.
— Что касается темноты, духовной темноты, — сказал он, — то не следует забывать, что древние эстонцы до прихода немцев жили в настоящей темноте — в язычестве. Мы не должны забывать, что христианская церковь сыграла весьма значительную роль в просвещении и воспитании нашего народа.
— Она научила эстонцев гнуть спину перед немцами, — громко сказал кто-то.
Это прозвучало упреком самому учителю истории, потому что чем же он сейчас занимался, как не гнул спину перед оккупантами.
Класс был возбужден.
— Авторами самых первых книг на эстонском языке были немцы, — продолжал говорить Метус.
И вдруг — словно разорвалась бомба — учителю задали вопрос:
— А вы-то сами эстонец?
Самым удивительным было то, что этот вопрос задала девочка. Она спросила так наивно, будто у этого вопроса не было ничего общего с тем, что творилось в классе, будто она действительно только хотела узнать, какой национальности учитель Метус.
В классе сделалось очень тихо. Лицо учителя стало бескровным. Мы ждали ответа. Он смотрел на нас беспомощно.
— У меня жена и двое детей, — тихо сказал учитель Метус. — И все мы эстонцы.
Это был ясный ответ. Для тех, кто понимал. Он ведь признался, что вынужден говорить ради заработка. Мне стала жалко его. Но тут же я подумал, что сам ни за что не хотел бы, чтобы кто-нибудь другой так пожалел меня.
— Учитель!
Гуйдо поднял руку.
— Пожалуйста.
— Я думаю, — сказал Гуйдо, — что история ничего не значит. В старину эстонцы враждовали с немцами, но теперь они помирились. Мы были достойными противниками, теперь стали достойными соратниками.
— Я не могу сказать, что история ничего не значит, — ответил учитель Метус. — К сожалению, я преподаю историю.
Звонок возвестил перемену.
СТОЛКНОВЕНИЕ С ГУЙДО И АТСОМ
Как говорится, огонь тлел под пеплом. После первого дня занятий, когда мы избрали Линду старостой класса, я, пожалуй, не обменялся с Гуйдо и Атсом ни словом. Зато мы то и дело обменивались косыми взглядами. Я знал, что однажды произойдет взрыв. Тлеющий огонь или затухает, или снова вспыхивает. А наша взаимная ненависть была столь упорной, что не могла затухнуть, следовательно, она должна была разгореться.
Это случилось однажды перед уроком немецкого языка. Гуйдо и Атс были дежурными. На перемене они выгнали из класса всех до единого, хотя кое-кому надо было еще кое-что списать.
— Разве вы не помните, что говорил директор о проветривании классов? — посмеивался Атс. — Приказ есть приказ, порядок должен быть порядком.
Всю перемену Гуйдо простоял перед дверью и не пустил никого в класс.
Только тогда, когда прозвенел звонок и мы вошли в класс, стало понятно, почему они так рьяно наводили «порядок». Атс, держа мел в руке, еще стоял перед классной доской и заканчивал отделку своего «художественного произведения».
На доске были изображены два уродца, не имевшие ни малейшего сходства со мной и Олевом. Но Атс написал под уродцами наши имена — Олев Кивимяги и Юло Пихлат. Уродцы держали над головой огромный плакат, на котором было написано:
«Да здравствует наша горячо любимая староста класса Линда Вескоя!»
Мы с Олевом очутились в положении, когда для долгих размышлений не было времени. И без того было совершенно ясно, что у нас есть лишь единственная возможность для действий.
— Кто кого? — спросил Олев.
— Тебе — Атс, мне — Гуйдо, — ответил я так же кратко.
Больше всего меня разозлило, что класс отнесся к «художеству» Атса довольно доброжелательно. Некоторые ребята смеялись во все горло, и даже девчонки хихикали. Только тогда, когда Олев точным и сильным хуком ударил Атса в подбородок, все умолкли. Я бросился к доске. Прежде всего хотел стереть постыдный рисунок и после этого свести с Гуйдо счеты. Но он, нагло усмехаясь, преградил мне дорогу:
— Дотрагиваться до выставочных экспонатов строго воспрещается.
— Надеюсь, твоя персона не относится к числу экспонатов, — сказал я в ответ и правым кулаком «дотронулся» до его лица.
Потом я сделал то же самое левым кулаком, потом снова правым и так далее. Дикая злоба придала мне такую силу, что, даже если бы Гуйдо действительно был отлит из бронзы и экспонировался на выставке, он и то оказался бы поверженным. Он смог ответить мне лишь двумя ударами, затем прикрыл лицо руками, отступил к доске и свалился на пол.
— Чистая работа, — донеслось до меня как сквозь туман компетентное замечание Мадиса Салувээра.
Тогда я взял тряпку и стер с доски оскорбительный рисунок.
А в это время Атс, повизгивая, бежал к двери. Его преследовал Олев, злой и жаждущий мести.
— Стой, куда бежишь, ты, бразильская мартышка! — кричал мой друг. — Остановись!
Но Атс, конечно, поступал разумно, не подчиняясь советам Олева. Он распахнул дверь и хотел выскочить из класса в коридор, но… не тут-то было!
— Ученики! Что это значит? Ну? Что это значит, я вас спрашиваю?
Атс столкнулся в дверях с фрейлейн Фрей, нашей преподавательницей немецкого языка.
Мы четверо — Атс, Гуйдо, Олев и я — стояли перед всем классом. Если быть точным, то Гуйдо еще не стоял, — он как раз поднимался с полу.
— Я спрашиваю, что это значит? — повторила фрейлейн Фрей.
В классе царило молчание. Честно говоря, фрейлейн Фрей была не особенно авторитетной в классе. Она была слишком молодой и слишком красивой и, как мы считали, слишком много о себе воображала.
— Скажи ты: что тут происходило? — Фрейлейн обратилась с вопросом прямо ко мне.
— Имело место побоище, — ответил я.
— Кто кого бил? — спросила фрейлейн Фрей.
— Олев бил Атса, а я — Гуйдо, — охотно объяснил я.
Кто-то прыснул. Фрейлейн Фрей бросила на класс взгляд который представлялся ей уничтожающим, но результат оказался обратным, в классе возник веселый шумок.
— Почему ты бил Гуйдо? — продолжала допрашивать фрейлейн Фрей.
— Он был моим достойным противником, — ответил я подчеркнуто.
Я и сам понимал, что мой ответ — дерзость, но именно в этот миг мне вспомнились слова учителя истории и как-то сами выпорхнули у меня изо рта. Конечно, фрейлейн Фрей не поняла этой шутки; ведь она ничего не знала про тот урок истории. Но класс мигом понял эту шутку, и шум усилился.
— Ты еще дерзишь! — сказала фрейлейн Фрей. — Кто был дежурными?
— Мы с Атсом, — пробурчал Гуйдо.
— Почему вы не навели порядок?
По-моему, этот вопрос был превосходным примером логики молодой учительницы. Людей бьют, гоняют, сшибают с ног, и тут приходит кто-то и упрекает их, что они при этом не сумели навести порядок.
— Мы ведь не могли, — сказал Атс.
— С чего началась ссора? — спросила фрейлейн Фрей.
