Панама резко взял повод, и конь весёлым галопом пошёл на середину. Поворот. Поклон судьям. Ну, это-то Панама умеет делать красиво. Недаром их Денис Платонович целое занятие учил. Шапку нужно снимать чётко, в два приёма. Раз-два и резко подбородок к груди.
— Это твой? — спросил старичок в судейской ложе.
— Мой! — отвечал старый тренер.
— Ну, кланяться ты их научил, посмотрим, научил ли садить…
Донна-донннн! — звякнул судейский колокол. И Панама повёл Нерона на первый барьер. Конь шёл очень резво, но мальчику капалось, что всё движется медленно и плавно, как во сне. Исчез шум трибун, не слепило солнце, остался только он и горячо дышащая лошадь. Посыл! Ему показалось, что прыжок длится бесконечно долго.
— Ух ты, — сказал журналист в судейской ложе, — с каким запасом прыгнул!
— Сдаюсь, — сказал ехидный старичок, — это дитя не производит впечатление собаки на заборе.
— Очень, очень красиво и свободно сидит! — сказал газетчик.
— Сажали крепко, вот и сидит… его теперь хоть вверх ногами переверни, он из седла не выпадет! — повеселел председатель.
— Посмотрим, как он пройдёт «гвоздь программы», — опять встрял старичок во фраке.
«Гвоздём» был забор и широкая канава за ним. Пока ещё ни один всадник не сумел послать коня на это препятствие. Панама вёл коня коротким галопом, чуть подаваясь вперёд при скачке. Впереди торчали планки забора. Панама на секунду дрогнул и сейчас же почувствовал, как Нерон приготовился перейти на рысь. Панама начал «качать» поводом.
— Нерон, голубчик! — просил он. — Давай, давай!
Но конь, словно нарочно, замедлял бег: он помнил, что сегодня уже двое всадников на нём доходили до этого препятствия и останавливались.
— Да пойдёшь ты или нет! — крикнул Панама и дал шпоры. Нерон дёрнулся вперёд. «Эх! — тоскливо подумал мальчишка. — Темп потерял! Теперь не смогу правильно посыл дать!» — Ну давай! Давай! Славный конёк! А теперь прыгай! — И он ударил лошадь хлыстом.
Конь понял сигнал и взвился над препятствием.
Денис Платонович тугим накрахмаленным платком промокнул лоб.
Глава заключительная
САМЫЙ КРАСИВЫЙ КОНЬ
— Школа, равняйсь! Смирно!
Замирают шеренги всадников, замирают тренеры, конюхи, ветеринары. Слышно только, как позвякивают удилами кони да хлопают на весёлом весеннем ветру флаги.
— Сегодня мы присваиваем очередной спортивный разряд нашим воспитанникам! За время обучения ребята прошли не только большую специальную подготовку, они научились любить коней, научились сострадать им, научились преодолевать себя. Ибо без этого конный спорт невозможен…
Пономарёв ловит каждое слово. Смотрит на торжественные лица старых конников, что стоят на трибуне. Вот Денис Платонович, рядом с ним старичок во фраке.
— В соответствии с правилами нашей школы молодые конники получают коней, которые будут закреплены за ними. Желаю вам, чтобы вы не только нашли контакт с лошадьми, но и чтобы между собой вы всегда шли стремя в стремя, как ваши наставники и старшие спортсмены.
— Коней!
Со стороны конюшен торжественно выходит группа коневодов. Они ведут осёдланных коней.
«Что это? думает Панама. — Это же Конус! Конус! Это же конь Бориса Степановича». Он не видит коневода. Но вот шеренга разворачивается.
— Это же Борис Степанович! — чуть не вскрикивает Пономарёв. Тяжело припадая на больную ногу, учитель ведёт коня.
— К столу квалификационной комиссии вызывается Пономарёв Игорь Владимирович.
Он не сразу соображает, что это его.
— Вот здесь и здесь распишись, — говорит секретарь.
Панама ставит подпись в каких-то бумагах.
— Передать коня его новому владельцу!
Борис Степанович подводит Панаме Конуса.
— Ну, — говорит он, — получай.
— Что? — растерялся Панама.
— Не что, а кого. Конуса получай!
— Нет! — чуть не кричит Панама. — Это ваш конь. Я не могу его принять! Не надо…
— Это твой конь, говорит учитель. — Я ещё нездоров, а коню нужна работа. Это теперь твой конь. Ты его заслужил.
— Чем?
— Добротой, вероятно, — говорит подошедший Денис Платонович. — Помнишь, как ты к нему ночью прибежал?.. Так владей!
— Прощай, дорогой! — говорит Борис Степанович и прижимается лицом к голове коня. И они оба замирают,
Панама готов заплакать. Борис Степанович целует коня в замшевые ноздри. Он бледен, и у него дрожат губы.
— Бери. — Учитель вкладывает в руку Панамы повод. — Всё хорошо. Всё хорошо. Я рад, что этот конь тебе, а не кому-нибудь другому.
В тот ранний утренний час, когда дворники в белых фартуках поливают улицы и маленькие радуги пляшут над шлангами, по городу едут три всадника. Услышав цокот копыт, от которого давно отвыкли городские улицы, прохожие останавливаются, оглядываются, и на их лицах появляется необычное выражение.
Три всадника — седой красивый старик и два мальчика — ловко сидят на стройных конях.
Их алые сюртуки, белые брюки и сияющие лаком сапоги отражаются в мокром голубом асфальте.
Машины уступают им дорогу, весело подмигивают светофоры, и кажется, что все кони с крыш домов и постаментов памятников радостно приветствуют их.
Засечка — рана на ноге лошади. Некоторые кони по время езды, особенно быстрой, бьют сами себя копытами по ногам. Про такого коня говорят, что он «засекается». Конь с большой засечкой к состязаниях выступать не может.
