У одного из двух мальчиков подбородок тяжелый и чуть выдающийся вперед. (Это папа). У другого личико круглое, а подбородок пухлый и нежный, как у новорожденного котенка.
Мальчики не похожи один на другого. Но разве бывают вполне похожи друг на друга ветки одного дерева?
Нет. Они разные — длинные и короткие, прямые и кривые, гибкие и неподатливые… Каждая ветка шумит и молчит по-своему. И каждая по-своему повертывается к солнцу.
Но растут они от одного ствола.
Глубоко корнями своими уходит дерево в большую землю.
Тарасик, папа и дедушка Искра — ветки, растущие от одного ствола. Такое дерево зовется семьей.
Папа — Богдан. Тарасик, ясное дело, — Тарасик, а дедка — Тарас Тарасович.
Но все они зовутся Искрами. Семейство Искр. Ветки одного и того же почтенного дуба.
Мальчики, которых мы осветили потайным фонарем, не похожи и вместе похожи один на другого. Еще бы! Ведь это папа и его сын.
Вот они идут по улице и молчат.
Сквозь варежку Тарасик чувствует тепло папиных пальцев.
«Сегодня я возвращусь с работы и буду совсем один! — говорит ручке Тарасика папина рука. — Ночью не будут стоять под кроватью твои башмаки, Тарасик».
— Папа, а ты пробудешь со мной в саду до самого вечера? — сейчас же спрашивает Тарасик.
— Нет. Я иду на работу. А что?
— А то, что я хочу домой.
— Но ты же хотел в детский сад? Ты меня торопил. Ты не дал мне побриться!
— Хотел. А теперь не хочу.
— Тарас, ты попросту хочешь, чтобы я тебя выпорол.
— Хочу!
Они останавливаются посредине улицы. Их толкают прохожие. Вокруг них образовывается водоворот.
Опомнившись, рука папы сердито хватает руку Тарасика.
— Чтоб такой большой и такого маленького! — на всю улицу голосит Тарасик.
Его вопли подхватывает мороз.
Прохожие видят, как по тротуару идет молодой отец и, не говоря ни слова, тащит вперед своего орущего сына. Мальчик лягается толстыми ножками, обутыми в валенки, приседает на корточки, выворачивается из отцовских рук.
— Нехорошо, товарищ, — останавливаясь и покачивая головами, увещевают папу прохожие. — Все же надо с ребенком как-то поделикатней…
— Порись! — причитает Тарасик. — Порись!.. Я маме скажу.
— Ну и отец! Ну и ну! — вздыхают прохожие. — Разве можно с ребенком так?
Папа молчит. Но на щеках, под кожей, у него легонько дрожат мускулы.
Тарасик знает — папа не скажет ему: «Перестань!» Поэтому он будет орать до тех пор, пока совсем не выбьется из сил.
Недаром Тарасик и папа — ветки одного и того же дерева. Может, это сильно упрямое дерево?..
Дуб. Чего ж тут и говорить?
…Смотри-ка: вот шагают по улице два человека. Один из них спотыкается и орет. А другой как будто не видит этого.
Меньшой устал спотыкаться, устал орать. Все глядят в его сторону и печально покачивают ему вслед головами. Широко раскрывши от удивления рты, на Тарасика оглядываются ребята. Они думают: «Вот он, вот он — толстый поротый мальчик».
И только мороз жалеет Тарасика. Увидал его слезы, нежно погладил его глаза длинными теплыми пальцами.
Пощекотал один глаз, пощекотал другой… Сквозь голубые и красные льдинки, которые сейчас же слепили его ресницы, Тарасик разглядел желтый двухэтажный дом.
Рядом с домом — сад. Во дворе — ничего себе — хорошая горка. Рядом с горкой — салазки.
Постарался мороз: одел в красивые серебряные одежки все деревья в сквере около детского сада, который станет садом Тарасика. Горка лучится. Лучатся салазки.
— Порись! — приветствует Тарасик детский сад.
С причитанием: «Чтобы такой большой и такого маленького!» — он перешагивает порог двухэтажного дома и вступает на широкую дорогу новой жизни — без мамы, папы и дедушки, без знакомой лестницы, без дедушкиной качалки, без слова «сын».
Тут он будет мальчиком, а не только сыном. Тут он станет Тарасиком Искрой, а не только Тарасиком.
— Ты кто? — наклонившись к Тарасику, спрашивает какая-то тетя в белом халате. — Тарасик?.. А я Маргарита Ивановна. Ну и горластый же ты, Тарасик. Проходите!.. Вы папаша? Раздевайте ребенка. Вот его шкаф. Ты запомнишь, Тарасик?.. Это твой шкаф. Тебе нравится эта вишня?
— Ага, — облизнувшись, говорит Тарасик. — Хорошая вишня. Я буду — вишню.
— Вот и отлично! — восхищается Маргарита Ивановна.
И Тарасик хватает ее за подол. Крепко держась за ее подол, он сердито глядит на папу из-под бортов своей лохматой шапки.
Сняв кепку, стыдливо поджав под стул ноги, папа сидит в прихожей и ждет заведующую детским садом.
Дверь пропела еще разок свою тонкую, нежную песенку, и в детский сад вошли мама и ее девочка.
Мама высокая. Лицо у нее желтоватое, с ввалившимися щеками. А у девочки личико милое. Оно говорит: «Я хорошенькая. Верно? Я очень хорошенькая… Ага?»
На голове у девочки капор, который связала мама; на ногах тупоносые белые ботики; на крошечных ручках варежки, вышитые мамой. В тугих косичках голубые прозрачные ленты, торчащие и шустрые, как уши у зайца.
А на маме черное выгоревшее пальто и черная шляпа, похожая на старый горшок. Под шляпу гладко убраны ее седоватые волосы. Мама раскланивается, улыбается… У нее нет двух передних зубов. (Эти зубы уже никогда не вырастут, потому что они не молочные).
Тяжело ступают по красным дорожкам большие, плоские мамины ступни, обутые в открытые калоши. Ее шаги сотрясают пол. Шагают, шагают упрямые мамины ноги, а рядом, как лапки воробышка, семенят тупоносые белые ботики ее дочки.
Дверь открывается опять. Трубач-мороз говорит: «Вот он! Встречайте, ребята!»
Через порожек перекатывается крепко скроенный, краснощекий мальчик в серой каракулевой генеральской шапке.
За ним идет его ладно скроенный сизощекий дедушка-генерал.
— Приветствую! — переступая порог, говорит генерал. И кажется, что его басок брызжет соком и чистотой, так его славно умыл мороз. — Привет почтенному дому сему! — помахивая рукой, брызжет умытым, ласковым голосом генерал.
— Привет, с хорошей погодой, папаша! — не сморгнув, отвечает деду хитрая нянечка.
— Альфред, раздевайся! — сдерживая ликующую улыбку, командует дедушка.
И разматывает на внуке шарф.
А дверь верещит опять. Она поет свою утреннюю, знакомую песенку: «Ки-ра, Ки-са, Кса-на, К-рил».
И нет ей времени отдохнуть.
Тонок и звонок голос двери. «Не ссорьтесь, не ссорьтесь, — скрипит она. — Не простужайтесь, не задирайтесь, не обижайтесь. Поздравляю и много благодарю».
Энергично толкая друг дружку локтями, переваливаясь на коротких, кривых ногах, в прихожую входят два брата-близнеца.
— Сычи да и только, — вздыхает нянечка.
«Добрые люди, — говорит молодое, кроткое личико матери, — не обессудьте за то, что они родились у меня такие самостоятельные».
— Хочу какава! — подходя к своему шкафу, говорит один из двух мальчиков.
— Дайте какава! — сейчас же требует его брат.
— Будет вам! — убеждает шепотом мама. — Вы же только что напились кефиру. Могут подумать, что вы голодные.
— Какава! — хором говорят дети, снимая валенки.
— Ай да братья Пылаевы, — покачивает головой нянечка. — Сразу слыхать, что пришли Пылаевы.
Близнецов зовут Пашей и Пекой. Но никто не может выговорить сразу два имени, как бы он ни старался.
Поэтому в детском саду мальчиков-близнецов зовут по фамилии: Пылаевы. «Братья Пылаевы», — чтоб не обидно было ни Пеке, ни Паше.
— Ай да Пылаевы, — говорит нянечка. — Сразу слыхать, что пришли Пылаевы.
— …Товарищ Искра, — говорит задумавшемуся папе Тарасика заведующая детским садом. — Извините… Я вас заставила ждать. Пройдемте… Нет, сюда. В эту дверь.
Дверь — стеклянная, раздвижная.
Когда заведующая детским садом сидит в своей комнатенке, она словно капитан на капитанском мостике.
Приподнимет голову — приметит сквозь прозрачные двери, кто входит в детский сад, а кто выходит из детского сада; повернет голову вправо — увидит большую белую лестницу, бегущую вверх, в спальни к ребятам; посмотрит влево — глядь, плита. И кухарка.
Когда капитан стоит на своем мостике, перед ним море, солнце и звезды. (По-морскому они называются небесными светилами.) Есть у капитана и карта. На ней отмечены глубины морей, подводные скалы и указано, какие и где проходят подводные течения.
А перед заведующей детским садом лежит на столе большая толстая книга, переплетенная в голубую обложку. В эту книгу вписаны все девочки и мальчики, которые приходят в детский сад.
* * *
Имя:
«Тарасик (Тарас Богданович Искра)», — вписывает заведующая большими, четкими буквами в свою голубую книжку.
Возраст:
