На выдвинутых вперед стульях сидели Клюнин и Тумпаков.
— Истец Клюнин жалуется на Тумпакова! — сказал мой дедушка и позвенел колокольчиком, — что Тумпаков содержит большое количество кур, за которыми должным образом не присматривает.
— Куры всегда ходят, — возразил Тумпаков.
— Ходят-ходят, но это противозаконно, — сказал Клюнин. — Они же страшные дела могут натворить.
— У Тумпакова, — начал речь Александр Митрофанович, — смягчающие обстоятельства! Он машинист паровоза, печник, человек с искоркой! А Клюнин — все «муть» да «муть»!
— Гриша не виноват! — сказал со своего места Николай Михайлович. И, наверное, не только я, но и многие в первый раз услышали, что Клюнина звали Гришей. — Загвоздка, товарищи, — объявил Николай Михайлович, — в коре головного мозга!
— В чем, в чем? — спрашивает тетя Нюра.
— В коре! — подтвердил Николай Михайлович. — У оптимистов — таких, как Тумпаков, кора соединяется слева. Оптимисты дольше живут и больше приносят пользы государству. А у Гриши Клюнина — справа. Поэтому Гриша — скептик и пессимист.
— И скандалист! — добавила тетя Галя.
Тут берет слово общественница Ершова.
— Кто из них виноват, — сказала, — зависит от того, по какой стороне дороги шла курица!.. Если по правой — то птица Тумпакова соблюдает правила уличного движения и пользуется теми же правами, что и пешеход!..
— А Тумпаков с курицей, — радостно подхватил Александр Митрофанович, — будут признаны невиновными!
— Ну, товарищ Ершова, — сказал мой дедушка, — вы у нас — прямо царь Соломон. Вопрос к свидетелю!
Да, курица не нарушала. Я так и сказала бы, но вспомнила, как прошлым летом пересидела в пруду и схватила ангину. А Клюнин принес растопленный жир свиньи. «Давись, а пей», — сказал тогда Клюнин. Гадость страшная, но он-то хотел добра!
А правда как же? А дядя Толя? Ведь он два раза катал меня на паровозе! Зато за него тетя Галя горой. И почему Клюнин такой один ходит?
— Лен! Ты чего? — спрашивает дедушка.
А я думаю! Свои ведь люди-то, не чужие!
Вот бы нашему Клюнину родственную душу найти! У которой тоже бы кора головного мозга справа соединялась. Привез бы ее сюда, показал бы окрестности. Мочило с тритонами! Логово кабанов!.. «Муть?» — он спросил бы. А она ответит: «Конечно, муть!»
— Да имел ли место вообще, — не вытерпела Ершова, — факт выскакивания курицы?..
— Факт выскакивания — да, — говорю.
И смотрю на деда. А мы с ним друг друга понимаем без слов.
— Сядь, Лен, — сказал дедушка и говорит: — Я, товарищи, недавно по радио слушал. Один ученый докладывал. «Все мы состоим из звездного вещества!» Ты, Митрофаныч! И гражданка Ершова! Ты, Клюнин, тоже не исключение!
Огорошив этим Конфликтную комиссию, дед мой, Иван Терентьевич, объявил:
— Не для протокола! Стекло вставлю я! При условии! Что Клюнин НИКОГДА — ни вслух, ни про себя — не скажет слова «муть».
Клюнин встал. Всегда сутулый, он выпрямился! Он голову поднял, хоть вечно ходит понурый! Глаза — как у боярыни Морозовой с картины художника Сурикова!..
— Чем так, дядь Вань, — сказал он, — лучше я сам!..
— Кремень! — крикнул кто-то из собравшихся. — Не отрекся!!!
И Конфликтная комиссия дружески двинулась в деревню. В самом деле, глупо разводить конфликты, раз уж все мы без исключения состоим из звездного вещества.
Поезд шел медленно, как будто ему не хотелось уезжать так поздно вечером.
— Билеты, пожалуйста! — на весь вагон раздался бас.
И к нам в купе явился проводник с черными бакенбардами, абхаз. Он забрал у мамы билеты, сунул в планшет и сказал:
— Приятного путешествия в нашем фирменном поезде!
А я на поезде не хотела. Я хотела на самолете. Но мама — ни в какую! Поэтому я сказала:
— Мне больше нравится самолет.
— На самолете быстрее, — согласился проводник. — Но в поезде! — Он поднял указательный палец и потряс им около бакенбарда. — Поезд — это поездка! Это путешествие! Это приключение!!
Я говорю:
— Какие же тут приключения? Все только и делают, что спят или едят.
— Слушай, не будь ты как тот пассажир из прошлого рейса, — проводник сел и уперся кулаками в коленки. — Он мне заявляет: «Дайте таблетку: голова болит от этого однообразного шума!» А? Однообразного?! — Проводник ухмыльнулся. — Да я глаза закрою — скажу: по лесу мы едем. По городу… по полю!.. В туннель! Из туннеля. К станции подъезжаем… — все по стуку колес! А на мосту! Тут уже не стук — грохот! Ветер свистит, мост гудит!
— В самолете, — говорю, — все равно интересней.
— Не обращайте внимания, товарищ проводник, — сказала мама. — Просто Лена сегодня не в духе… За постель сейчас платить?
— Можно сейчас, можно потом, — ответил проводник. — Спокойной ночи.
Мама начала стелить постель, а меня, чтоб не мешала, выставила в коридор.
По коридору слонялся мальчик в клетчатой рубашке. Подходит и, как будто мы сто лет знакомы, спрашивает:
— Сказать одну вещь?
Я отвернулась, молчу и в окно смотрю.
Он с другой стороны:
— Ладно, — говорит, — скажу. У нас в купе едут летучие мыши.
— Живые? — я не поверила.
— Еще какие! Их один турист в пещере наловил. Я хотел мышь попросить, чтоб у нас в Салехарде ребятам показать! А папка не разрешил. Мой папка знаешь кто? Вертолетчик!
Та-ак! Это уже интересно.
— Покажи, — говорю. И сама не знаю, кого хочу больше увидеть: летучих мышей, папу-вертолетчика или туриста из пещеры.
Колин папа был такой, что целое окно загораживал. И как атлант, сидя, верхнюю полку головой подпирал. Только атланты бледные и хмурые, а Колин папа — наоборот. Навалил на стол продуктов, ест и разные истории из своей вертолетчицкой жизни рассказывает. Увидел нас, даже свистнул.
— Во! — говорит, — Колька шустрый! Весь в меня! Садись, барышня, дуй «Фанту»!
На верхней полке уже похрапывала старушка с пучком. На нижней сидел турист. Рядом с ним стояла большая картонная коробка. В ней кто-то возился и попискивал.
— Мыши-то кормленые? — спрашивает Колин папа.
— Второй день не едят, — махнул рукой турист.
— Так ты им сальца с чесноком! Милое дело! — Колин папа развернул тряпочку и отрезал сала.
Турист запустил руку в коробку… и достал мышь!
Из его кулака выглядывали уши торчком, глаза под самыми ушами и уголки крыльев. От сала мышь отвернулась.
Я говорю:
— Может, ей чего-нибудь молочного? Мыши-то ведь млекопитающие!
— Сырок! С изюмом! — Коля покопался в сумке и выудил творожный сырок.
При виде сырка летучая мышь скорчила такую физиономию, что всем стало ясно: молочные продукты эти мыши вообще терпеть не могут.
— Потому что всухомятку! — догадался Коля.
— Точно! — обрадовался папа. — А ну, Колюнь, сгоняй к проводнику. Пускай чаю нальет. Скажи, покрепче! Чтоб взбодрились!
Пришел проводник со стаканом в подстаканнике. Он ложкой зачерпнул чай, подул и поднес мыши.
Летучая мышь только голову в плечики втянула.
— Голодовку объявили, — сказал турист. — Ничего, еще попросите! — Он засунул мышь обратно и начал уплетать сырок.
— Не попросят, — вдруг сказал проводник. — Летучая мышь в неволе есть не будет. Сколько их у тебя?
— Семь штук! — гордо ответил турист.
— Семеро. — Проводник положил руку на коробку. — Где им в городе жить? В подземном переходе?
— Зачем? — Турист уничтожил сырок и принялся за сало. — Я их друзьям дарить буду!
— Если бы меня, — сказал своим басом проводник, — взять из поезда, вытащить, в пещеру сунуть! Я в пещере не то что есть — заснуть не смогу! Я к шуму привык, они к тишине! В общем, вот: летучая мышь в неволе жить не будет!
Проводник ушел. Меня тоже мама спать позвала.
Только я пижаму натянула, слышу:
— Удрали! Мыши удрали!
Выскакиваю в коридор. Мама вслед:
— Куда босиком? Вернись!
А там уже Коля! И его папа в одних трусах! И еще пассажиры! Все пихаются! Толкаются!..
— Граждане! Воздушная тревога! — кричит вертолетчик и полотенцем, как пропеллером, крутит.
А мыши — вжих! Вжих! На кожаных крыльях. Как будто между папой и летучими мышами воздушный бой идет.
Турист с пустой коробкой по коридору носится, глаза выпучил, а что делать — не знает.
Кто-то кричит:
— Проводник! Почему воробьи в поезде?
Одна мышь — раз! — обратно в Колино купе. Старушка спит себе, ухом не ведет. Единственная на весь вагон. Мышь подлетает, в бабкин пучок вцепилась и повисла на гребенке вниз головой. Бабка спросонья ее — хвать! Помяла в руке, зачем-то понюхала.
— Господи, — говорит, — И-исусе! — и давай летучую мышь под подушку запихивать.
