– Папа, а кошки не заберутся в наш домик? – спросил как-то Ваня.
– А ты устрой им преграду, – ответил Пётр Михайлович. – Наруби в лесу елового лапника и обвяжи им ствол берёзы: обвяжи так, чтобы колючие лапы торчали вниз. Ни одна кошка тогда на дерево не полезет.
На следующий день Ваня так и сделал.
Прошла неделя, другая. Уже на берёзе надулись почки, того гляди, лопнут. И вдруг случилась беда. Ещё ночью сквозь сон Ваня слышал, как за стеной что-то гудело и выло. А проснулся утром, глянул в окно, да так и ахнул: на дворе зима. Всё кругом – земля, крыши домов – было в снегу. Ваня сразу вспомнил о своих скворцах: как бы ещё не замёрзли.
Мальчик быстро оделся – и к отцу.
– Папа, опять зима. Наши скворушки не замёрзнут?
Пётр Михайлович покачал головой:
– Холод птицам не страшен. Другое дело: где им еду добыть? Земля под снегом, ни червяков, ни жуков не достанешь.
– А если хлеба на снег покрошить?
Отец пожал плечами:
– Попробуй. Только вряд ли они будут крошки в снегу подбирать. Скорее их воробьи поклюют.
Ваня надел куртку, выбежал во двор. Резкий, холодный ветер трепал ветви берёзы. На шесте угрюмо торчал скворечник, а возле него сидели, нахохлившись, оба скворца.
Ваня взял ломоть чёрного хлеба, раскрошил, разбросал под деревом и, спрятавшись за дверь, стал ждать. Всё напрасно. Скворцы даже не пошевелились, наверное, и не заметили предложенную им еду. Как же быть? Но думать об этом уже было некогда, нужно спешить в школу.
С тяжёлым чувством брёл Ваня по улице на другой конец деревни, где находилась школа. Доро́гой мальчик всё оглядывался: не слетят ли скворцы на землю? Но две тёмные точки неподвижно чернели на сучке берёзы. Ваня последний раз взглянул на них и уныло вошёл в класс.
Зима воротилась не на шутку. Третий день не отпускал мороз, и сердитый ветер гнал по полям струйки позёмки.
Все птицы попрятались кто куда. Одни грачи, как чёрные головешки, торчали у своих гнёзд в берёзовой роще.
Оба скворца тоже всё сидели на одном месте возле скворечника. Они будто примёрзли к своему сучку и, казалось, так ни разу не сдвинулись с места.
– Плохи дела, – качал головой Пётр Михайлович. – Пожалуй, этак помрут с голодухи. Ведь не скажешь им, чтобы на снег слетели, что там им еда приготовлена.
– Папа, а если им корм прямо в скворечник насыпать? – спросил Ваня.
– Нет, спугнёшь только, – ответил отец и, вдруг улыбнувшись, сказал: – А ты, сынок, хорошую мысль подал. В скворечник еду мы сыпать, конечно, не будем, а вот что попробуем: сколотим из дощечек кормушку, положим туда хлеба, творогу, каши и подвесим кормушку к скворечнику. Может, так они скорее сообразят, что им делать.
К вечеру кормушка была готова. К ней приделали верёвки так, что она могла висеть на сучке, как люлька.
Когда стемнело, Пётр Михайлович осторожно приставил к берёзе лестницу и забрался с кормушкой на самый верх. Там он перекинул верёвку через толстый сук и укрепил кормушку под скворечником.
Потом спустился на землю и нижний конец верёвки обвязал вокруг ствола.
– Понимаешь, в чём дело, – сказал он Ване, – кормушка у нас получилась подъёмная: хотим – на землю спустим, а захотим – опять кверху подтянем. Мы теперь в неё можем сыпать корм прямо с земли, не залезая на дерево, не тревожа птиц. Вот только будут ли они есть его?
Наутро отец и Ваня проснулись чуть свет, и оба сейчас же бросились к окну. На дворе было по-прежнему хмуро и холодно. Печально торчал на шесте скворечник, а под ним темнела, слегка покачиваясь, кормушка.
Но где же скворцы? Может быть, греются в домике или они улетели куда глаза глядят? А может, замёрзли?
Вдруг Ваня схватил отца за рукав:
– Папа, гляди!
Из скворечника выглянула чёрная головка. Птичка глянула направо, налево и вылетела прямо в кормушку.
– Вот это разумно, – одобрил Пётр Михайлович.
– А где же другой скворец? – забеспокоился Ваня.
– Ну, брат, теперь оба целы будут, – успокоил его отец. – Уж если еду нашли, не помрут.
И действительно, вскоре в кормушке завтракали уже оба скворца.
Конец мая – лучшая пора весны. В лугах уже поднялась, загустела трава, и вся земля как будто оделась в зелёное платье с золотистым горошком из цветков одуванчика.
Разве усидишь в такую пору дома в воскресный день? Вот я и не усидел. Уже под вечер взял удочку… и через час очутился далеко за Москвой, среди цветущих лугов, среди таинственного шороха молодой листвы.
Пройдя немного, я выбрался к небольшой речке с забавным названием – Незнайка, уселся на бережок и закинул удочку. Просидел с полчаса. Не клюёт. Зато кругом так хорошо! Солнце спускается к горизонту всё ниже и ниже, уже за верхушками деревьев спряталось. Над берёзами закружились майские жуки. У берега квакнула лягушка. И вот где-то невдалеке, в черёмуховых кустах, раздался протяжный певучий посвист, следом за ним – громкая трель и снова посвист: запел соловей.
Я слушал его, глядел на заходившее солнце и думал о том, как много обаяния в нашей родной природе. Эти луга, и холмы, и зелёные острова берёзок среди полей – как хорошо всё это! Недаром же неповторимый художник Левитан всю силу души, весь свой талант отдал этому краю. И недаром все мы беззаветно любим свою родную землю.
Я так задумался, что даже вздрогнул, услыхав за спиною лёгкий шорох. Обернулся, гляжу: возле меня мальчик стоит, да такой забавный – в светлой рубашке и в большой коричневой шляпе, наверное отцовской. Ну настоящий белый грибок! Стоит, в моё пустое ведёрко заглядывает.
– Ничего не поймали?
– Как видишь.
«Грибок» сочувственно кивнул головой:
– Плохи дела.
– Совсем не плохи, – улыбнулся я.
Мальчуган недоверчиво поднял на меня глаза, а я продолжал:
– Разве дело в том, чтобы побольше рыбы поймать? Совсем не в этом. Я вот сижу на берегу, смотрю, как солнце садится, как зеленеют берёзы. А вот осинки ещё не распустились, потому что каждое дерево, каждый кустик в свой срок весной оживает. Знаешь, как интересно понаблюдать за всем этим! Иной раз так засмотришься, что и про рыбу забудешь.
Мальчуган внимательно слушал, видимо сочувствуя моим словам. Когда я кончил, он помолчал немного и вдруг спросил:
– А как папоротник цветёт, вы тоже видели?
– Не видал. Да этого и не бывает: у папоротника цветов нет.
Мальчик недоверчиво взглянул на меня:
– А вот бабка Дарья говорит – он ночью цветёт.
Я хотел ответить, что всё это сказки, но тут вдруг вспомнил, как и сам когда-то, вот таким же мальчишкой, вместе с другими ребятами бегал в ночь под Ивана Купала в лес искать сказочные цветы папоротника. Потом, когда стал постарше, узнал, что папоротник вообще не цветёт. Но от этого ничуть не померкла в памяти прелесть таинственных поисков среди тёмной пахучей листвы, при тусклом свете летних мерцающих звёзд.
Я взглянул на мальчика. Но он, видимо, уже забыл о сказочном ночном цветке и к чему-то прислушивался.
Совсем близко от нас защёлкал, запел соловей.
– Слышите?
Я кивнул головой.
– А знаете, почему он так звонко поёт? Дудочка у него такая есть.
Я не сразу понял.
– Какая дудочка?
– Махонькая. Из пёрышка сделана. Он клювом пёрышко у себя из крыла выдернет, обчистит его, потом в клюв возьмёт и заиграет. Потому так звонко и получается.
– Это тоже бабка Дарья рассказывала?
Мальчик утвердительно кивнул головой.
И я как-то сразу представил себе эту старушку. Выйдет она на крылечко под вечер, соберёт детвору и начнёт рассказывать о таинственном полуночном цветке или о звонкой соловьиной дудочке.
Слушают ребятишки сказки про чудеса родной природы, учатся крепче чувствовать и любить её.
– А давай подкрадёмся к соловью, поглядим, как он играет на дудочке, – предложил я.
И вот мы осторожно пробираемся среди кустов к невидимому певцу. Но уже темнеет. В густых ветвях и не разглядеть невзрачной маленькой птички. Мы останавливаемся затаив дыхание.
Из кустов вырывается мощный поток звуков. Он разносится далеко-далеко по уснувшим речным просторам. Не верится, что такой сильный голос может быть у крохотного крылатого певца. Уж и впрямь не играет ли он на волшебной дудочке?
Кругом темно. Весенняя ночь ревниво хранит свои тайны.
Неожиданно кто-то из нас наступил ногой на сучок.
Лёгкий хруст – и певец умолк.
– Темно, не разглядишь… – вздохнул мальчуган и вдруг встрепенулся: – Ой, поздно уже! Мамка браниться будет.
Не успел я опомниться, как мой спутник исчез в кустах.
Я остался один среди черёмуховых кустов, среди прозрачных сумерек наступавшей весенней ночи. Не торопясь, вернулся к реке, смотал удочку и побрёл на станцию.
Тропинка, по которой я шёл, то выводила меня на бугор, то вновь скрывалась в кустах, и я погружался в белую черёмуховую пену, в гремящие волны соловьиных трелей.
