— Бешеная! Бешеная! — закричала Ванда и первая бросилась бежать.
Все дети рассыпались в разные стороны, только один толстый, неповоротливый Мара не успел удрать. Он залез на скамейку и визжал так, точно его резали. Собака кинулась прямо на него.
«Сейчас укусит», — подумала Марийка и, размахнувшись что есть силы, бросила в собаку вилкой. Собака взвизгнула, ещё больше поджала хвост и повернула к воротам. Тут откуда-то сверху вдогонку ей полетели огурец, две картофелины и медная пепельница.
Собака с визгом выскочила за калитку. А через минуту с лестницы сбежала Стэлла, путаясь в длинном голубом переднике. Она подобрала пепельницу, щёлкнула по лбу Мару, который всё ещё стоял на скамейке и ревел, а Марийке крикнула:
— Послушай, как тебя зовут?
— Марийка.
— Ты молодчина, Марийка, что не испугалась. Собака-то, пожалуй, и вправду была бешеная…
Через час с улицы прибежала Машка и рассказала, что в соседнем дворе большая чёрная собака покусала двух девочек. Все решили, что это та самая.
А на другой день после случая с собакой Стэлла вдруг позвала Марийку к себе в гости.
В комнатах у Стэллы всё было не похоже на то, что привыкла видеть Марийка в других домах.
На стенах висели большие пёстрые афиши.
СЕГОДНЯ
ГРАНДИОЗНОЕ ЦИРКОВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
КОНЮШНЯ ВИЛЛИАМА ТРУЦЦИ
БОКС АВСТРАЛИЙСКОГО КЕНГУРУ С ЧЕЛОВЕКОМ
в антрактах знаменитый клоун
ЛЮБИМЕЦ ПУБЛИКИ ПАТАПУФ
— Видишь, это мой папа — любимец публики, — указала Стэлла на последнюю строчку.
— А что это такое — «в антрактах»? — спросила Марийка.
— Это, когда зажигают свет и устраивают перерыв. Неужели ты никогда не была в цирке?
— Нет.
— Не может быть! Ни разу? — сказала Стэлла. — Ну ладно, я тебя как-нибудь возьму с собой.
Под потолком в комнате у клоуна раскачивались кольца для гимнастических упражнений, на стульях были навалены зелёные и рыжие парики, панталоны с разноцветными штанинами и высокие шляпы всех цветов и размеров, которые Стэлла называла «цилиндрами».
Над кроватью висел большой портрет. Темноглазая кудрявая женщина в пышной газовой юбочке сидела на белом коне.
— Это моя мама, — сказала Стэлла, — она была наездница… — И, немного помолчав, добавила: — Мама разбилась насмерть, когда проделывала один трудный номер. Она упала с лошади на полном скаку. Я и сама хотела стать наездницей, но папа не позволяет, поэтому я готовлюсь на акробатку. Вот, смотри…
Стэлла стащила с себя платье и осталась в чёрных трусиках и красной вязаной фуфайке. Она натёрла ладони каким-то белым порошком, разбежалась, ухватилась за кольца и начала на них кувыркаться. Она качалась то на одной руке, то на другой, стояла в кольцах, как на полу, и наконец повисла вниз головой, совсем не держась руками. Потом она спрыгнула на пол и отёрла пот с покрасневшего лица.
— Здорово ты кувыркаешься! — сказала Марийка с восхищением.
— Что ты! Это ведь самые простые упражнения. Вот погоди, я тебе сейчас что-то покажу.
Стэлла просунула в кольца толстую палку, а посередине палки укрепила кожаную петлю. Потом она разбежалась, подпрыгнула кверху и вдруг повисла на петле, уцепившись за неё зубами, словно собака.
Марийка смотрела, раскрыв от удивления рот.
— Хочешь попробовать? — спросила Стэлла. — Это совсем не трудно. Нужно только не разжимать зубов.
— Я не смогу, — покачала головой Марийка.
— Ну попробуй.
Марийка взяла в рот кожаную петлю. Она была солёная, и от неё пахло сапогом.
— Нет, я не могу, — сказала Марийка, отплёвываясь, — у меня и так болит молочный зуб…
— Ну, тогда попробуй перекувыркнуться в кольцах.
Стэлла заколола булавкой Марийкино платье на манер штанов. Ухватившись за кольца, Марийка начала раскачиваться, как на качелях, и перекувыркнулась два раза подряд.
— Ты способная, — похвалила её Стэлла. — Ну, слезай. Теперь мы будем стряпать обед.
Она надела поверх трусиков свой длинный голубой передник и зажгла керосинку. Стэлла и Марийка нажарили полную сковородку гренков и сварили какао. На сладкое у них были бисквиты с земляничным вареньем. Марийке очень понравилось стряпать такой обед. Это не то что у доктора, где чуть ли не полдня приходится чистить картошку и молоть в мясорубке мясо. Гренки они ели прямо со сковородки, какао Стэлла пила из кастрюльки, а Марийка из молочника. Молочник потом сполоснули под рукомойником и поставили сохнуть на окно.
Когда Ляля и Ванда узнали, что Марийка побывала в гостях у Стэллы, ела там бисквиты с вареньем и кувыркалась на кольцах, они очень обиделись, что Стэлла позвала в гости Марийку, а не их. Целый день они ходили надутые и всё время перешёптывались. А в семь часов вечера Марийка увидела, что во двор въехал извозчик и остановился у подъезда Шамборских. Через несколько минут выбежали разряженные Ванда и Ляля, а вслед за ними вышла толстая Шамборщиха. Все они уселись на пролётку и уехали.
— В цирк покатили! — сказала Машка, которая всегда всё знала.
На следующее утро, когда Марийка бежала через двор в лавочку к Фельдману, она увидела под старой акацией кучу ребят, столпившихся вокруг Ляли и Ванды. Ляля и Ванда что-то рассказывали, а ребята смеялись. Марийка подошла поближе и прислушалась.
— Подумаешь, есть чего задаваться, — говорила Ляля, — артист… артист… а его всё время бьют по щекам и дают ему подзатыльники.
«Про кого это они?» — подумала Марийка.
— Это прямо ужасно, как его били, — сказала Ванда. — Я бы не могла перенести, если бы моего папу так хлестали по щекам.
— И я бы не могла, — сказала Лора.
— Другие артисты представляют, — опять начала Ляля, передёрнув плечами, — ездят на лошадях, качаются на трапециях, а он только бегает и кричит, как дурак. Вот вам и артист!
Вдруг лицо у Ляли вытянулось, она толкнула Ванду плечом и шагнула назад.
Марийка оглянулась.
За спиной у неё стояла Стэлла. Оскалившаяся, с растрёпанной чёлкой, она была похожа на злую, взъерошенную кошку. Она ничего не говорила, а только смотрела на Лялю, не мигая своими пристальными чёрными глазами. И это было гораздо страшнее, чем если бы она ругалась.
Все дети с визгом бросились врассыпную, и только один Мара, как всегда, не успел удрать.
Стэлла схватила его за шиворот и всё так же молча надрала ему уши.
Потом она подтолкнула его в спину коленкой, и он, широко расставив руки, спотыкаясь, полетел по двору, да так быстро, как не бегал никогда в жизни.
Возле самого своего крыльца Мара упал животом на кучу песка и только тут догадался зареветь.
А Стэлла кому-то погрозила кулаком и, опустив голову, пошла к дому.
Она села на крыльцо и от злости стала стучать по ступеньке каблуками и скручивать жгутом свой носовой платок.
Марийка на цыпочках подошла к Стэлле.
— Они всё врут… Ты их не слушай, — сказала она тихонько.
— Нет, не врут, — сказала Стэлла, не глядя на Марийку.
Марийка так и ахнула:
— Ну?… А за что ж это его?
— Дура! — закричала Стэлла. — Как ты не понимаешь? Ведь это представление, это нарочно!
Марийка не слишком-то ясно понимала, что такое «представление», но зато она хорошо поняла, что Ляля с Вандой зря обидели Стэллу.
— Ну я ж и говорю, что они дуры, — успокоительно сказала она. — А Маре-то, Маре-то как здорово ты солдатского хлеба задала! Будет помнить!
Стэлла приподнялась и посмотрела на кучу песка, возле которой всё ещё топтался и всхлипывал Мара.
Она вдруг громко засмеялась и схватила Марийку за руку:
— Пойдём ко мне орехи щёлкать.
Марийке нужно было отнести домой лавровый лист для ухи, но она побоялась рассердить Стэллу и пошла к ней щёлкать орехи.
Марийка часто забегала к дочке клоуна.
Каждый раз, как она подходила к двери Патапуфа, она ещё издали слышала топот и прыжки. Можно было подумать, что в комнате клоуна скачут и возятся несколько человек, хотя там никого не было, кроме Стэллы.
Последнее время Стэлла всё реже и реже выходила во двор.
Тяжело дыша и обливаясь потом, она каждое, утро проделывала по двадцать пять стоек на руках, и двадцать пять мельниц, и двадцать пять флик-фляков.
«И как ей это не надоест! — думала Марийка, глядя на жёлтые ладони Стэллы, с которых никогда не сходили мозоли, натёртые гимнастическими кольцами. — Сама занимается, ведь её никто не подгоняет…»
Марийке вспоминалась Лора, которая сидит за низеньким столиком и зевает над раскрытыми тетрадками.
Лора занималась не каждый день, а через день. К ней ходила старенькая учительница. Услышав её звонок, Лора всякий раз убегала в ванную и запиралась там на крючок. Учительница по полчаса простаивала перед дверью ванной, то упрашивала Лору, то пугала её доктором. Лора выходила из засады только в том случае, если ей обещали, что сегодня она не будет писать диктовку. С занятиями по музыке бывало ещё хуже: один доктор мог заставить Лору сесть за рояль на пятнадцать минут, чтобы отбарабанить гаммы.
