Фрам поднялся на задние лапы и смешно отдал честь, приложив к голове лапу: так он обычно отвечал публике на аплодисменты.
— Вот это другое дело! Только смотрите, не забудьте оставить все эти церемонии нам, людям. В ледяных пустынях с ними далеко не уедешь, там отдавать честь по нашей моде не полагается! А теперь до свидания! Счастливого пути!
Фрам козырнул еще раз.
Потом опустился на четыре лапы, снова забился в свой угол и, уткнувшись мордой в перегородку, с закрытыми глазами принялся мечтать о ледяных горах, которые плывут по зеленому океану, как таинственные галеры без парусов, без руля и без гребцов.
Он остался в одиночестве.
Но директор цирка сдержал слово. Напечатал афиши. Дал несколько представлений в пользу Фрама. Открыл подписной лист. Собрал больше денег, чем было нужно… Потом сел писать письма и отправил несколько телеграмм. Через две недели пришел желанный ответ.
В одном иностранном порту работала крупная фирма, платившая большие деньги охотникам разных стран за поимку диких зверей, птиц и пресмыкающихся для цирков, зверинцев и зоопарков. Директор этой фирмы предложил свои услуги, чтобы отправить Фрама на родину.
Вскоре в Заполярье должен был отплыть пароход с экскурсантами. На его борту будут находиться и два опытных охотника, которым поручено фирмой доставить белых медвежат для европейских цирков, зверинцев и зоопарков. Так что путешествие Фрама почти ничего не будет стоить.
Новость мгновенно распространилась по цирку и произвела сенсацию.
В день отъезда Фрама клоуны и гимнасты, акробаты и наездники — все пришли прощаться с белым медведем.
Одни ласкали его, другие угощали любимыми фруктами, конфетами и сиропом.
Дольше всех у его клетки задержался глупый Августин.
На этот раз у него не было ни носа в виде спелого помидора, ни кирпичного цвета парика, который он ерошил, вызывая хохот галерки.
Дело было утром. До представления оставалось еще много времени, и поэтому глупый Августин еще не был одет и загримирован паяцем. В общем, в этот час он выглядел самым обыкновенным человеком. Бедно одетым, с усталым лицом и грустными глазами. Таким был он в настоящей жизни: без фрака с фалдами до пят, без длинных, как лыжи, ботинок, кирпичного парика и смешного носа.
Это был старый, больной, одинокий клоун, знавший, что ему придется кончать жизнь в больнице или в богадельне.
Так же, как Фрам, он чувствовал себя очень усталым.
Ему надоело паясничать, проделывать сальто-мортале и гримасничать для развлечения галерки. Но другого выхода не было: нужно было смеяться, строить рожи, получать удары доской по голове, затрещины и пинки, потому что только такой ценой можно было заработать кусок хлеба. Иначе директор, с которым звери не могли сравниться в жестокости, беспощадно выкинул бы его на улицу.
Теперь старый, больной клоун пришел проститься с Фрамом.
Семь лет они не расставались, скитаясь с цирком из города в город, из страны в страну. Наградой им были аплодисменты и симпатии публики.
И вот теперь судьба разлучала их.
Она оказалась милостивее к медведю, которого ждала свобода, и беспощаднее к человеку, который из-за куска хлеба был связан до самой смерти с цирком.
Глупый Августин вошел в клетку.
Фрам посмотрел на него своими добрыми, кроткими глазами. Эти двое были старыми друзьями. Медведь, казалось, понимал, какой ценой доставался паяцу насущный хлеб и чего ему стоило развлекать изо дня в день публику.
— Значит, едешь? — спросил клоун, ероша Фраму шерсть. Ответить медведь не мог.
Впрочем, он и не знал, что уезжает. Не знал, какой сюрприз приготовил ему старый охотник.
Ему казалось удивительным, что сегодня все заходят к нему, гладят его, балуют сластями. Эти проявления любви были для него непонятны. Он чувствовал только, что готовится нечто необычное. Волнение людей заразило его, но медвежий разум не мог объяснить причины происходящего.
— Значит, едешь? — повторил свой вопрос глупый Августин. — Завидую тебе, дружище Фрам! Мне будет скучно. Цирк без тебя опустеет. Ты был славным, порядочным медведем, куда порядочнее нашего директора, жадного зверя в человеческом обличье!..
Паяц зарыл старое, морщинистое лицо в косматую шкуру белого медведя.
Фрам дружески чуть тронул его лапой, словно догадался, как горько приходится клоуну.
Тот отпрянул от него, почувствовав, что вот-вот расплачется. Ему не хотелось, чтоб его видели другие: чего доброго еще поднимут на смех: глупый Августин плачет! Он открыл решетчатую дверцу клетки и убежал, махнув через плечо рукой:
— Счастливого пути, Фрам! Счастливого пути!
В тот же день Фрама погрузили в вагон, прицепленный в хвосте поезда.
Его сопровождал приставленный к нему человек.
День, ночь и еще день мчался поезд по разным странам и к вечеру на вторые сутки прибыл в порт, откуда должен был отправиться в Ледовитый океан пароход с охотниками.
Фрама вовсе не утомила смена видов, городов и людей: он был опытным путешественником.
Он привык переезжать из страны в страну, слышать вокруг себя разные языки, видеть по-разному одетых людей. На его пути попадались города, где еще виднелись на стенах старые, забытые, поблекшие от дождей и солнца афиши с его изображением и подписью большими буквами:
«ФРАМ, БЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ».
Фрам почувствовал, что с ним происходит нечто необычное, чего раньше не бывало, лишь тогда, когда пароход отвалил от причала.
Фрам царапал когтями дверь каюты, не притронулся к предложенной еде, не стал даже пить и вообще проявлял признаки крайнего беспокойства.
Хлюпанье воды у бортов напомнило ему что-то очень давнее, очень далекое.
Да, все это было похоже на то первое путешествие по океану, с Ларсом, моряком с голубыми глазами и пристрастием к алкоголю, который привез его в теплые края и продал за десять бутылок рома.
Среди пассажиров, участников экскурсии в Заполярье, быстро распространился слух о том, что на пароходе находится дрессированный белый медведь, знаменитый Фрам из цирка Струцкого, которого отправляют обратно в страну вечных льдов, потому что он затосковал и не желает больше выступать на арене.
К Фраму стали приходить, ему приносили булки и конфеты, фрукты и напитки. Нашлись люди, которые когда-то видели его в цирке, аплодировали ему и прекрасно помнили, как он опорожнял бутылки с пивом, играл на гармонике и раздавал детям конфеты.
Они удивлялись, что теперь его не соблазняют ни конфеты, ни фрукты, ни бутылки.
— Может, ему здесь просто скучно! — сказала одна молодая женщина. — Смотрите, какой он грустный! Когда я видела его в цирке, это был самый веселый медведь на свете. Настоящий буффон! Я смеялась до слез… Давайте поговорим с капитаном. С ним, кажется, можно столковаться. Пусть позволит выпускать Фрама на палубу… Держу пари, что он будет любоваться морем и радоваться ему, как человек…
Молодая женщина была добрая и одними словами не ограничилась, а пошла к капитану и убедила его.
Фраму открыли дверь, и он получил возможность свободно прогуливаться по палубе вместе с пассажирами.
Белый медведь и в самом деле повел себя, как человек.
Поднявшись на задние лапы, он оперся о фальшборт и долго стоял, устремив взгляд в морские дали, на север, где за горизонтом простирались вечные льды и снега.
Потом точно так же, как другие пассажиры, принялся расхаживать по палубе в поисках других развлечений. Его окружили любопытные. Дети протягивали ему кто мячик, кто корзиночку с конфетами. Фрам забавлялся, подбрасывая мячик, открывал корзиночку и раздавал детворе сласти. К вечеру он стал всеобщим другом.
Но время от времени он подходил к фальшборту, вглядывался в дали и тянул носом соленый воздух.
Когда стемнело, он сам вернулся в каюту.
— А что я вам говорила?! — торжествовала молодая женщина с добрым сердцем. — Это же необыкновенный зверь! На месте капитана, я завела бы на пароходе постоянного медведя. Лучшее развлечение для пассажиров!
На четвертые сутки цвет моря изменился — стал холодно зеленым, ветер приносил суровое дыхание Севера. Яснее, светлее стали ночи.
Фрам перестал забавляться, бросая и ловя мячик. Он не отходил теперь от фальшборта: неподвижно стоял на задних лапах и вдыхал, раздувая ноздри, студеный ветер, такой для него родной и знакомый.
Однажды утром он увидел на горизонте первые айсберги.
Параход замедлил ход, осторожно обходя плавучие ледяные горы.
Фрам жадно наполнял легкие влажным соленым воздухом.
В тот вечер он не вернулся в свою запрятанную в недрах парохода каюту, а всю ночь простоял как завороженный, у фальшборта, устремив взор в синие дали.
Чья-то рука легла на его шкуру. Он даже не слышал шагов.
