— А где ты их отбил? — спросил я. — Ты так и не сказал вчера.
— Так тогда рядом Людка была, а потом тоже всё время кто-нибудь около был, — ответил Миша. — Понимаешь, никогда б мне этих камней не увидеть, если б… — Миша остановился: к нам быстро подходил Леонид Фёдорович.
В упор глядя на Мишу, он спросил:
— Волошин, ты вчера утром был на острове?
Миша побледнел и твёрдо ответил:
— Был.
Я подумал, что он с ума сошёл: ведь на острове был вовсе не он, а Усачёв. Это всем известно, чего же Миша болтает ерунду!
— Так, — сказал Леонид Фёдорович. — Ещё одно: каким образом ты туда попал?
Миша ещё сильнее побледнел, несколько секунд молчал и наконец ответил:
— Я не могу сказать…
— Ясно! — проговорил Леонид Фёдорович.
Ни о чём больше допытываться он не стал и удалился. Но мне было совсем не ясно, что произошло. То, что я видел, было вроде сна, который может присниться, если очень неудобно лежишь на кровати.
— Как он мог узнать? — будто про себя, спросил Миша, нахмурившись и закусив губу.
— Так ты на самом деле был на острове или нет? — не выдержал я.
— Был. Это, Володька, так получилось. Я когда стал лётчиков звать на костёр, один говорит: «Ладно, мы придём обязательно. А сейчас мы на прогулку едем на глиссере — не хочешь ли с нами за компанию?» Ещё бы не хотелось! И, главное, на острове минералы добыть можно. Мы ещё в горный поход, может, пойдём, может — нет… А тут, думаю, я уже точно камней для коллекции наберу. Я ведь обещание в школе дал, что минералов привезу…
— И вы поехали на остров?!
— Поехали. Молоток специальный даже захватили— у одного там был. Я подумал так: если разрешения сбегать спросить, может, ждать не станут. И потом, Володька, они со мной всё время, как со своим, как с ровней!.. А сказать «пойду разрешения спрошу», посчитали бы: «Ну, малец!» Вот я и…
— Усачёва ты на острове сразу заметил? — перебил я.
— В том-то и штука, — ответил он, — что я его там и в глаза не видел. Мы со стороны моря подчалили, в маленькой бухточке поставили глиссер, потом я по узенькому коридорчику между скалами прошёл немного и начал молотком породу отбивать. Наотбивал — и в глиссер обратно. А на той площадке, где Усач пританцовывал, я и не был вовсе.
— Значит, ты только маленькую часть острова видел? — спросил я.
— Конечно, — сказал Миша. — Я даже не добирался до той части, которая с берега видна. Я в глиссер сел, кататься больше не стал, а попросил, чтоб меня на берег сразу доставили. Они и доставили.
Я посоветовал Мише, чтоб он рассказал Георгию Борисовичу, как всё вышло. По-моему, Георгий Борисович после этого не очень бы рассердился.
— Нет, — ответил он, — я тогда лётчиков подведу.
— Да им ничего не будет! — сказал я.
— Будет, — возразил он. — Я Леонида Фёдоровича знаю, что-нибудь им обязательно будет.
Я поразмыслил немного.
— Им могут только сказать, что непедагогично было брать тебя на остров, а больше им ничего не могут сделать, — решил я.
— Точно, — кивнул головой Миша. — Больше ничего. Людям лечиться надо, отдыхать, а им втолковывать начнут: как же вы да зачем… Думаешь, приятно? Нет, я лётчиков не выдам.
К нам, запыхавшись, подбежал Усачёв.
— Волошин, послушай, это я тебя подвёл! — Усачёв волновался. — Я не нарочно, честное слово!
— Что?.. — Мы удивились.
— Я предполагал, что у меня была галлюцинация, и поэтому рассказал Леониду Фёдоровичу, — продолжал Усачёв.
— Что рассказал? — спросил я.
— Что предполагал? — спросил Миша.
— Я видел тебя на острове, — пояснил Усачёв, — всего одну секунду. Потом ты скрылся за какой-то скалой и совсем исчез. Я считал, что у меня была галлюцинация.
— Как?.. — недоверчиво переспросил Миша.
— Я решил, что ты мне померещился. Я как раз читал недавно, что с теми, которые затериваются на необитаемых землях, случаются галлюцинации.
Я понимал, что Усачёв говорит правду. Действительно, застав на острове Мишу, он мог буквально остолбенеть.
— Ты бы меня позвал, я б откликнулся, а ты бы и догадался, что я тебе не привиделся! — сказал Миша.
— Я тогда не хотел звать. Я хотел, чтоб обо мне подольше… — Усачёв запнулся, — чтоб, в общем, не знали, где я. А ты потом куда делся?
Миша не ответил.
В тот же день на сборе отряда мы обсуждали проступки Миши и Усачёва. За несколько минут до сбора Мише крепко не повезло. К Ирине пришла её знакомая с почты, та самая, которую когда-то Миша попросил соединить его с Курской областью. Она узнала Мишу, поздоровалась с ним и брякнула:
— Это твой мальчик, Ирина? Он у меня однажды был…
Так что получилось, что у Миши целых два проступка. Но всё-таки Усачёва ругали гораздо больше. Все чувствовали, что он сбежал только для того, чтоб о нём поволновались. Но в то же время к нему относились не так пренебрежительно, как раньше, а лучше. По-моему, играло роль, что он на сборе не задавался. А кроме того, хотя он доставил много хлопот, у некоторых прибавилось к нему уважения, оттого что он сумел один догрести до острова. Но попадало ему от всех здорово.
Мише попадало меньше. Все ведь знали, для чего он забрался на остров. Его не очень осуждали, а Саконтиков, который и сюда пришёл следом за Мишей, даже сказал:
— Миша Волошин совершил очень хороший проступок. Плохой человек никогда не совершил бы такого хорошего проступка! Он хотел подарить своей школе минералы и теперь подарит. Он молодец…
Суровее всех говорила Ирина. Она поставила Мишу и Усачёва на одну доску и назвала их «такими нарушителями, которых мы не можем терпеть».
После сбора все вожатые ушли в кабинет Георгия Борисовича. Говорили, что они там вместе с ним составляют приказ об исключении провинившихся. Все слонялись под окнами конторы, но оттуда голоса не доносились. Видно, никто ни о чём не спорил.
Миши возле конторы не было. Я начал его искать и нашёл в пустой палатке. Он укладывал в чемодан свои камни, каждый по отдельности завёртывая в бумагу. Один продолговатый лунный камень он оставил на одеяле.
— Володька, ты… твоя мать серьги носит? — спросил он.
Я изумился такому неожиданному вопросу, но всё же ответил:
— Носит… У неё с детства уши проколоты. А для чего…
Миша протянул мне камень.
— На, — сказал он. — Ей обточат… ну, мастер какой-нибудь… и будет хорошо. На серьги хватит…
Я обернул камень носовым платком и спрятал в карман. Мы помолчали.
— Знаешь что? Давай адресами меняться, — предложил Миша. — У тебя карандаш есть?
— Подожди, — ответил я, — может, мы ещё в один день уедем! — И побежал в контору.
Я собирался сейчас же, не откладывая ни на минуту, объяснить Георгию Борисовичу, что нельзя равнять Мишу и Усачёва. Миша ведь и после отбоя отлучился, потому что хотел спросить шефа, что сделать, чтоб всем в лагере не было скучно, и коллекцию не для себя собирал…
Но меня не пустили в кабинет. Там сидел с Георгием Борисовичем отец Усачёва, который только что приехал на «Победе». Ребята видели, как он вошёл к Георгию Борисовичу, а вожатые из кабинета вышли.
Потом Ирину позвали обратно. Через несколько минут она сбежала со ступенек крыльца и окликнула Усачёва. Мы окружили её и наперебой спрашивали одно: какой будет приказ.
Ирина не ответила и только бросила подошедшему Усачёву:
— Никуда отсюда не уходи, жди здесь.
— А Волошин как же? А с Волошиным что? — раздались ей вдогонку вопросы.
— Не знаю, на линейке услышите, — ответила Ирина, но все разом по голосу поняли, что Мишу исключают.
— Значит, Волошин хуже Усачёва? — набросились мы на Ирину.
— Тольку из-за отца оставляют! — крикнул Жора Фёдоров.
Ирина обернулась и строго спросила:
— У тебя откуда такие сведения?
— Видите, спрашивает, откуда! — обратился к нам Жорка. — Значит, так и есть… Наверняка Усач останется, а Мишка… Эх!
Жорка сказал это так убеждённо, что ему поверили. И теперь мне припомнились слова: «Усачёв, сын Усачёва». Мы над ними посмеялись тогда, а вот что они, оказывается, значили!.. Нет, такого мы не допустим!
— Айда сейчас всем отрядом к Георгию Борисовичу Волошина защищать! — выкрикнул Жорка.
— Нет, всем не надо, — возразил рассудительно Гера, — лучше трём или четырём человекам пойти.
— Я пойду, — сказал я.
— Правильно! — поддакнул Жорка. — А с ним пусть Усачёв идёт!
— Я обязательно! — подхватил Усачёв.
— И говори знаешь что? — велел Жорка. — «Я хуже Волошина! Я хуже, а вы меня не исключаете…»
— Ладно, — сказал Толя, — так и скажу.
В это время на крыльце появился Усачёв-старший, а шофёр в «Победе» сразу включил мотор. Толя бросился к отцу. Отец был одного с ним роста, но намного шире, толще и с лысиной.
Усачёв-старший не поцеловал Толю, а громко сказал ему:
