А теперь вот караулим у автовокзала попутную машину до поселка. Нам пообещали, что уже скоро. Набежали тучи. Всем тоскливо, один Светик нашел, чем развлечься.
— А ну, быстро свой мусор подобрал, в урну положил! — командует мимо идущему сопливому пацаненку, беззаботно выпустившему «на волю ветров» пакет из-под чипсов. Тот вытирает нос рукавом, смотрит изумленно. Отбегает, оглядывается и очень внятно тараторит что-то длинное по-казахски. Сматывается побыстрее.
— Чего он? — с царственным видом кивает Света братцу.
— Матерится, — лаконично переводит толмач Борька.
— Ни фига ж себе, и в глушь мы заехали! — удивляется Светка. — Дети матерятся, и то по-казахски!
— Света, а мы и вообще в Казахстане, — напоминает мама.
— В курсе. Я — патриотка!
— А раз патриотка, так и понимай мат приютившего тебя народа. — Это не без ехидства говорю я.
— Никто меня не приючивал! — с вызовом отвечает Светка. — Я сама кого хочешь… приючу!
— Света, ты поосторожнее руководи здешними, обидятся, — советует мама. — Я за тебя перед твоим папой отвечаю.
— Но ведь надо же их, Соня Игоревна, в чувство приводить! Кошмар, чего развели здесь. Помойка, не райцентр. За державу обидно.
Это была самая опасная дорога в моей жизни. Жестко, холодно, страшно. Нас всех трясло так, что, казалось, еще немного — и дух вон. Не только Боре, но даже Светке потребовался «пакетик» — и не единожды. Я и мама держались чудом. Ехали мы в каком-то, крытом брезентом грузовике, упираясь ногами в борта и скамейки. Грузовик то и дело чудовищно кренился, а впереди сквозь неумолчный рев «К-700» пробивалась блатная музыка. Отвратно пахло удобрениями. Не было никакой уверенности, что нас вообще довезут, а не ограбят и после не зароют где-нибудь в чистом поле.
Иногда мы застревали, и тогда машина натужно ворчала — так, будто в ней вот-вот что-то взорвется или лопнет.
Ну, в общем, летать самолетами тоже есть какой-то смысл, если подумать…
Весь этот кошмар тянулся часа три, не меньше. Однако все кончается, завершился и он. Гудение «Касимсота» стало отдаляться, и наша машина поехала ровнее, свернула раз, другой, остановилась. Прибыли.
Если карабкаться в кузов машины было еще полбеды, то спускаться оказалось бедой. Светке с Борюсиком ничего, они тренированные. А я очень высоты боюсь. Прыгать с бортика так страшно, что я решила слезть потихоньку как-нибудь боком, по колесам, цепляясь за выступы. Испачкаюсь, конечно, но хоть конечности не переломаю. Полезла и… застряла. Одна нога за борт зацепилась, вторая беспомощно в воздухе дергается. Хорошо, что темно хотя бы, не так позорно.
Хватаюсь судорожно руками за маму, она за борт перевесилась, держит из последних сил. Тут водитель решил вмешаться. Кое-как спустили меня на землю. Смотрю: а ведь невысоко совсем. И чего я боялась?
— Мама, прыгай!
Мама тоже не великий спортсмен. Но, глядя, как меня этот водитель облапил, пока снимал, разозлилась, стала его стыдить.
Он заюлил:
— Да ты что, сестра, ты что!
И быстро в кабину спрятался.
Мама испугалась, что он уже сейчас поедет, и неловко шагнула с борта вниз.
С этого момента и началось наше веселое времяпрепровождение. А если коротко, то кранты, вешалки и полный капец.
Спрыгнув, мама повалилась на колени и припала лицом к дороге.
Ну, думаю, это перебор — родную землю целовать. Стыдно за маму. Ну, молчу, стою, с ноги на ногу переминаюсь.
Мама тем временем стала нудно так, не своим голосом, приговаривать:
— Вы только не бойтесь, не бойтесь, не бойтесь…
Машина уехала.
Светка удивляется:
— А чего бояться? Приехали же.
А мама зло так закричала:
— Света, Боря — быстро искать гостиницу. Таня — будешь здесь.
Я кинулась к маме:
— Что с тобой? Ты ногу сломала?
— Поясница.
У мамы лицо странно блестит, все в капельках пота. Она дышит мелко-мелко, быстро-быстро.
— Соня Игоревна, не поняла-а, — капризно тянет, подходя, Света.
Рычу:
— Блин, чего ты не поняла, дура — иди гостиницу ищи, видишь — маме плохо.
Да уж, после этого проблем в общении со Светой прибавится. Но на вежливость меня сейчас не хватает.
Света, оторопев, послушалась. Свистнула перепуганного Борьку, и они исчезли в темноте. Залаяла собака. Где-то, судя по голосам, пьяно ругались супруги.
— Мамочка, мама, ты посиди тут вот, потерпи, мы врача найдем! — делаю из наших вещей подобие стула, усаживаю ее.
— Зачем я вас в это втравила-а-а.
Дальше мама, не в силах сдерживаться, кричит от боли. В перерывах пытается даже улыбаться, и скороговоркой просит:
— Танечка, не бойся, не бойся!
— Сейчас они придут, мы врача найдем.
Я повторяю это так одержимо, будто слова могут вылечить.
Возвращаются Света с Борей:
— А гостиницы, сказали, тут нет, — докладывает братец. — Мам, тебе хоть полегче стало?
— Не трогай маму, видишь — ей плохо! А где переночевать, узнали?
— Говорят, сторож в клубе может пустить на ночь. Если… — Борька мнется, — если не совсем пьяный.
— А где клуб? — стонет мама.
— Мне-то откуда знать, где клуб, — бурчит Светка.
И они с Борей опять уходят, искать этот клуб.
— Мамочка, а давай «Скорую» вызовем!
— Тань, чушь не пори. Где в этой дыре…
Клуб был совсем рядом, нас ведь высадили в центре поселка. Но, конечно, мама ничего тут не узнала. Сторож приветствовал нас глумливым «Салам-берды!» Этот дед, с недостающими зубами и пальцами, долго торговался, не стесняясь в выражениях, прежде чем показать нам место ночлега.
— И за такие деньги? — возмутилась Светка.
— Да невелик доход, а я — ответственный! За имущество. А кто вы такие — не знаю я. Чего вон она у вас ползет? Нализа-алась! Мамаша…
— Да как вы можете? Ей плохо! Ей врача срочно надо!
— Всем нам тут врача… А врач — тю-тю. Медсестра, и то дезертировала, потому как жилье не дают. А ваша отлежится. Бабы — они живучие.
Идти мама не могла, поэтому, действительно, ползла, постанывая, приближаясь к полосочке света, падавшей на грязный лед из приоткрытой двери.
— Тетя Соня, может, Вас под руки лучше… — дрогнувшим голосом предложила Света.
— Ох, детки, лучше не трогайте меня, — шепчет мама.
Боря мало что понял, но все-таки испуганно допрашивал сторожа:
— Кто же у вас лечит тогда?
— Малахов был, Геннадий, из телевизора, но тот тоже сбежал. И осталась у нас только Малышева, Елена Анатольевна. А ей — дед кивнул на маму, со стонами переползавшую в это время порог, — водки надо. Граммов триста. Подумал, сглотнул слюну и сказал подобревшим голосом:
— Нет, двести, пожалуй, хватит. Ты, малой, сбегай-ка за «беленькой». Я расскажу, куда.
На удивление, мама разрешила. И наказала в круглосуточном ларьке спросить, где искать Всерождественских. Со стариком она в разговоры не вступала — видать, не одной мне он сильно противным показался.
Дед проводил нас в зал, широким шутовским жестом обвел сцену. Нас трое, но он употребил единственное число, будто разговаривал с одним человеком:
— Хошь пой, хошь пляши. А спать вон там можешь. И деньги — сразу, а то знаю я этих… пут-те-шест-твенники!
На сцене мы нашли свернутый занавес. Бархатный, бордовый, с золоченым национальным орнаментом. Спать предлагалось на нем.
Светка, задумчиво рассматривая сломанный ноготь на большом пальце, проговорила:
— А, может, и зря я этих мстителей испугалась. Да не убили б, в конце концов… Про «помыться» лучше не спрашивать, я так понимаю.
Вопрос утонул в первозданной тишине. Вокруг витает растревоженная пыль и… как там у мамы в рассказе? «Химически пахло электричеством». Так это что, получается, тот самый клуб из ее детства? Неподалеку что-то громко и без остановки скрежещет. Булькает вода в странного вида цилиндрических серых батареях. С подоконников плетьми свисают стебли бурых растений — каких-то цветов в громадных горшках.
— Зачем я Борю отпустила, ах, Господи, — мама лежит, скрючившись, на занавесе, крестится и плачет.
Света тихо возопила: «Я так больше не могу!», и отправилась искать туалет.
Тоскливо, лампочки чуть светят. Есть хочется. И вдруг это унылое пространство прорезал звонок моего мобильного!
Тьфу ты! Звонит «бывшая лучшая». Юляшка… Боже, как вовремя. Как же все это было давно — другой мир, наш город, дом…
— Привки! Спишь, да?
— Нет.
— А-а. Я тоже не сплю. Че делаешь?
— С тобой разговариваю.
— А-а. А я ниче не делаю. Скучно.
Молчу.
— Че, разбудила?
— Нет.
— Ясно. Как дела?
— Хреново.
— Понятно. А у меня — норм. С Антоном завтра встречаемся. Ну, чмаффки — покаффки!
— Угу.
Юлин звонок доказал, что где-то далеко-далеко привычный мир все-таки существует.
