— Давай, давай, соколики! — радостно кричал Артемов. — Бей веселей, войдем в залив — и амба!
Он развернул ладью, и она вдруг вошла в тихую воду, под защиту берега, поросшего сосновой гривой. В штормовом тумане его не было видно, но вместо плеска волн теперь слышалось радостное дружное гудение живого, могучего леса.
— Ну что, испугался? — обратился Артемов к Ерошке. — А ты не бойсь… Народ у нас ничего… Ты это не думай, что все плохие… Оно, конечно, не все в полную силу тянут, как в жизни нужно. Это верно! А коли захотят богатыри! Вон Николай-то, видал как?
Ерошка не отзывался, он сидел озябший, с посиневшими губами.
— Эй, Николай, возьми, согрей мальчишку — ишь, зазяб весь.
Николай, отерев пот рукавом, поднялся, схватил Ерошку в охапку и, запахнув ватником, в обнимку повалился на невод. Широкая грудь его была мокра и горяча. Ерошка сразу угрелся, как на печке.
— Мать-то теперь глаза проглядела, а? Все думает: где теперь мой?.. Тебя как зовут-то? — спросил Николай тихо.
— Толей, — так же тихо ответил мальчишка, — а Ерошка — это по-уличному.
— Вон как, Анатолий… Хорошо, а по батюшке?
Мальчик промолчал.
— Что, ай помер у вас отец-то? — еще тише спросил Николай, и стало слышно, как сердце его забилось громче.
Анатолий не отвечал, потом сказал через силу:
— У моего отца нет могилы!
— Что, в море погиб? Я знаю и в море могилу, которую люди чтут… Приходит корабль боевой, на нем дети, матери, вдовы тех моряков… Бросают венки им в пучину… цветы над тем местом, где сгибла подводная лодка… Вот так.
— Нет, нет! — задрожал мальчишка. — Моя мама не станет… Он живой, только он нас бросил, когда я не родился…
Николай отшатнулся, словно его ударили.
— Вот оно что… Ну, ты прости, парень, не знал я…
И оба примолкли на всю дорогу.
…На берегу рыбаков встретила толпа. Все, кто мог, сбежались и толпились у опустевших вешал, с которых утром собрала бригада невод. Здесь были и встревоженные жены, и дети… Райпотребовская подвода с цинковым ящиком для приема улова. Еще издали разглядев, что все рыбаки хоть и мокры, босы и простоволосы, но целы, встречающие стали шутить:
— Ну, как улов, был да сплыл?
— Чего разулись — босиком по морю бегали?
— Море рыбное — оно зыбное!
— Перед кем это вы, ребята, шапки-то поснимали?
— Шторму кланялись!
— Челноки наши домой не прибегали?
— Нет, пробежали дальше.
Посмеиваясь над своими бедами, рыбаки выстелили невод на сушила, вынули из прорези щук и сомов и, сдав приемщику остатки лещей, стали расходиться по домам, унося в сумках каждый по щуке на ужин. Хотел уйти Ерошка с сумкой, полной ершей, но Артемов остановил его.
— Эй, товарищ, — улыбнулся он шутливо, — а чего ж ты долю свою забыл, — и протянул ему здоровенную щуку.
Мальчишка смутился.
— Бери, бери, Ерошка! — раздались голоса.
— Какой он вам Ерошка? — крикнул вдруг Николай, залившись румянцем. Довольно уличной кличкой звать. У него есть имя — Анатолий. Понятно? Был Ерошка, да кончился! С сегодняшнего дня…
— Бери, бери свою долю, не смущайся, — прогудел Артемов. — Моторист ты наш! С нынешнего дня Николаю отставка!
Все рассмеялись. Над этим ли, над тем ли, что Анатолий никак не мог приподнять большую рыбу. Щучища была такая здоровенная, что голова ее, высовываясь из сумки, упиралась в землю, а хвост подметал пыль. Анатолий устал, отстал и едва дотащился до крайнего дома вместе с Николаем, который нес мотор. Прислонив его к воротам, он сказал:
— Помочь, что ли? Пойдем провожу, сейчас в сухое переоденусь.
Николая уже встретили хитрые бабы — Варька и Дарья. Жадно ухватив доставшуюся ему рыбу, стали ее тут же, на берегу, чистить и потрошить ловкими руками.
Мать встретила мальчишку на полугорье. Она бежала с дежурства, накинув поверх халата теплую шаль, в которую тут же закутала сына.
— Ты что ж это, совсем от дома отбился? — с нарочитой суровостью сказала она, не в силах справиться с улыбкой, которая всегда возникала у нее на лице при виде Николая.
— А вы его отдайте мне навсегда, — сказал рыбак. — По душе мне парень!
— А что ж, — засмеялась мать, — только с придачей…
Она шутливо уперла руки в бока, став в нарочитую позу, как перед фотографом. А он, опустив на землю мотор, глядел на нее пристально, словно хотел заснять. Анатолию стало смешно.
Не смеялись только Варька и ее мать Дарья, у которых Николай жил на квартире. Вернувшись с реки с выпотрошенной щукой, они долго еще смотрели вслед матери и сыну, вытягивая шеи и шипя, как злые гусыни:
— И что ты приваживаешь всякую шантрапу, нашел игрушку — шершавого Ерошку…
— Анатолием его зовут, Толей, понятно? Еще раз говорю, — сердито сказал Николай.
А с лица его долго не сходила улыбка, словно он открыл и увидел что-то хорошее, чего другие не знают.
Влас лежал с открытыми глазами, переживая свою первую ночь на пароходе.
И шумные вздохи машины, и непрерывная дрожь койки, привинченной к стенке каюты, и чьи-то тени, мелькающие за деревянной решеткой оконной шторы, и звон колокола на носу, отбивающего таинственные «склянки», и непонятные возгласы: «Под табак!», «Так держать!», и шумный плеск воды под колесами, и множество других незнакомых звуков не давали мальчику заснуть.
Стоило ему смежить веки, как все необыкновенные события прошедшего дня, полного новых, захватывающих впечатлений, заново вставали перед глазами.
Неисполненные желания так и поднимали его с койки, выманивая из душной каюты на просторы палубы, залитой лунным светом.
Дядя Саша, авиационный полковник, которому доверили отвезти Власа в Муром к бабушке на все лето, своим богатырским храпом только подталкивал племянника к совершению тех поступков, которым он препятствовал днем.
Того нельзя, другого нельзя! На нижнюю палубу не ходи! Через решетку не лезь! В воду не смотри!
Даже тут, в первом самостоятельном путешествии, не было ему воли.
«А вот встану сейчас, пойду вздую того рыжего мальчишку, что устроился под сигнальным колоколом!»
Спит он сейчас, блаженствуя на свернутых канатах, и не чует, как крадется к нему Влас, тихо ступая по мягким коврам коридора, по скользким крашеным доскам верхней палубы, пробираясь через запретные решетки бортов. Подкрадывается и первый дает тычка.
— Будешь дразниться?!
Этот вихрастый нахал так надоел ему! Рыжий мальчишка, заняв лучшую на пароходе позицию для наблюдения за тем, как вахтенные матросы «бьют склянки», моют за бортом швабры, промеряют дно на перекатах полосатыми шестами, успевал еще строить гримасы наблюдавшему за ним Власу и негромко, но так, чтобы он слышал, дразнился:
— Девчонка! Девчонка!
Назло ему Влас переоделся к обеду в школьную форму, которую он вез только для того, чтобы показаться бабушке, как выглядит человек, перешедший во второй класс.
Но неугомонный парень стал напевать:
— Ряженый-переряженый!
Мысленно расправившись с мальчишкой, поселившимся на носу, Влас отправился на корму. Там его весь день донимали какие-то удильщики и компания девчонок.
Удильщики как будто бы совсем не обращали внимания на Власа. Они жили сами по себе. Пока пароход бежал от пристани до пристани, мальчишки насаживали на крючки красных извивающихся червяков, важно поплевывая на них. А лишь только пароход приставал к пристани, выметывали в воду длинные бечевки с крючками и червяками и к третьему гудку выбирали их обратно.
И обязательно им попадались рыбы. Самые разные. И они так быстро прятали их в корзинку, что Влас даже не успевал разглядеть…
Он перегибался через решетку, но им не было никакого дела до несчастного пассажира первого класса, тосковавшего за решеткой, как в клетке. И это было очень обидно.
Еще обидней вели себя девчонки. Чьи они были, неизвестно. Босоногие, простоволосые, в стареньких платьицах и загорелые дочерна.
Он смотрел на них во все глаза, а они делали вид, что не замечают его. А сами то и дело перелезали через борт парохода, обходили корму по узкой деревянной кромке, которая предохраняет пароход от удара о пристань, пролезали под громадной лодкой, висевшей на цепях, и иногда даже отпускали руки, балансируя над кипящей внизу водой. Они как будто нарочно проделывали все это, чтобы пристыдить его: «Посмотри, вот что мы, девчонки, можем, а ты, мальчишка, не можешь!»
Удивительно, как все чувствовали его скованность и беспомощность и смеялись, смеялись над ним!
Дядя Саша, зоркий полковник авиации, даже играя в шахматы, одним глазом следил за племянником. А на пристанях выводил погулять за руку. И было Власу так стыдно…
А ведь отец, поручая ему Власа, говорил:
— Я категорически против тепличного воспитания! Детские курорты, взморья, пляжи — это для больных. Здоровой детворе — простор. Пусть там с двоюродными братишками в ночное поездит на неоседланной лошади. Пусть попадет на сенокос. Колосья с деревенскими ребятами пособирает. Пусть не думает, что булки для него на деревьях растут. Пусть цыпки на ногах заработает! Пусть поцарапается, подерется! Только не будет маменькиным сынком. Вспомни, как мы росли! В десять — двенадцать лет мы уже были мальчишками с биографиями!
