Из этого мы должны сделать вывод, что любой учёный может что-нибудь да не знать, перепутать, забыть, упустить… Это с одной стороны. А с другой — ещё не все книги и не про всё на свете написаны: надо быть терпеливым и подождать.
…Давно погасла на небе радуга. Земля как будто забыла про дождь. Всё высохло. Даже Катин синенький сарафан на шлейках и коричневые ботинки.
Сторож взял её за руку, и они пошли.
— На плечо! — приказала Катя.
Услышав это, сторож глубоко задумался… И вдруг догадался, понял. Он посадил её к себе на плечо.
Все знают: спускаться намного быстрей, чем подниматься. (Особенно если у человека длинные ноги, а ты сидишь у него на закорках.)
Они быстро спускались вниз. Сверху Кате были видны умытые кроны деревьев. Вот дерево миндаля — растёт, простирая во все стороны свои ветки, ещё покрытые кое-где цветами.
Кате сильно хотелось спать. Она задремала… И вдруг заметила Лену! Катя сейчас же крикнула:
— Ле-ена!
Лена даже не оглянулась. Она шла вперёд, низко-низко опустив голову, повязанную розовой лентой. Однако самое странное было то, что Лена была запряжена в тачку… В ту самую тачку, что в саду у тёти Муниры! Садовую, с двумя большими колёсами.
В тачке лежал чемодан и учебники. Лена шла, ничего не видя. Тачка её грохотала и грохотала на камнях гор расшатанными колёсами.
— Лена-а-а! Лена-а-а! — кричала Катя.
И вот Лена подняла наконец голову. Она и сторож переглянулись, как двое старых знакомых.
— Ну что ж, — сказал сторож. — Вот подножие горы… До свидания, девочка. Ты отсюда найдешь свой дом?
— Найду, найду!
А Лена всё шло и шла… Изо всех сил грохотала тачка. В тачке изо всех сил подпрыгивали учебники.
— Лена-а-а!
— Мне надоело, что ты за мною подглядываешь, — злым шёпотом откликнулась Лена. — Ты и ночью и днём подглядываешь. Уходи-ка отсюда, Катя… Проваливай!
Но куда же Кате было идти? Одной, оставив Лену в горах?
Она села на землю и тихо заплакала. Дрогнули густые белые бровки Кати; задрожали её щеки и рот — сердитый, большущий рот, похожий на рот мальчишки; заплакала каждая прядка её горчащих дыбом волос и лямки от сарафана, который сторож называл платьем.
Сквозь зажмуренные глаза ей виделось, как она прижимается к Лениному плечу. Сквозь всхлипывания ей слышался Ленин голос. На своих взъерошенных волосах она помнила прикосновение Лениных пальцев.
— Если что случится с тобой, ты кликни меня, — сказал Рихтер. И Катя громко позвала:
— Рихтер!
Вокруг было тихо-тихо… Но ведь не успела ещё садовая тачка откатить далеко… Стало быть, Лена остановилась.
Катя кинулась вслед за ней…
Ни Лены. Ни тачки.
Вот здесь, на этом пологом холме, ещё недавно слышался грохот садовой тачки.
— Лена-а-а!..
Никто не ответил Кате. Только далёкое эхо гор.
Горы покрылись вечерним сумраком. Странно и страшно выступили их прозрачные тени!
Всё сгущались, сгущались тени…
Вот тень от большого камня, вот тень от того холма. А небо всё ещё светловатое. Так бывает на юге перед тем, как совсем потемнеть.
Мгновенно стемнеет небо раз-два! — как будто одевшись в занавес. Этот занавес очень старый. Весь в дырках. Через его прорехи виден свет звёзд. А в самую крупную дырку — луна. Давно пора справить небу хороший занавес.
…Нет ещё над землёй ни луны, ни звёзд… Час вечерний, час серый, час сумрака и теней.
И вот из-за миндального дерева, у подножия которого, плача, сидела Катя, выступила узкая тень, похожая на девушку с растрёпанными волосами.
Колебались макушки деревьев. Тень девушки двигалась, как будто бы танцевала… Простирались вперёд её руки и снова прятались. Вот качнулась её голова, обрамлённая кроной пушистых, густых волос…
Пляшет тень миндального дерева. Свистит в неслышную дудку ветер. Под музыку ветра танцует тень.
И всё!
На этом на самом месте вдруг опустился занавес, показалась над горами и над землёй луна. Засветились звёзды.
Часов эдак в девять вечера Катю к тёте Мунире привёз какой-то чужой шофёр. Он катал туристов по городу, и вдруг в темноте один из туристов углядел девочку.
— Это вам примерещилось, — объяснил шофер. — Это камень. А издали кажется, будто девочка… Поглядите-ка! Так всегда бывает ночью в горах. Вот — тень!.. А похожа на вставшего на задние лапы волка. Верно я говорю?
— Нет. Неверно. Это ребёнок, — сказал турист.
Этот турист был физик. Он был пожилой, почтенный, и у него было пятеро внуков от двоих сыновей.
Физик выскочил из машины и подобрал Катю. Она спала на земле, под деревом, уронив на руку заплаканное лицо.
Поздно ночью явился Миша. Он объяснил:
— Пропала Ленка! Я всюду, всюду её искал.
И тут-то Катя, всхлипывая, принялась рассказывать, что видела Лену. С тачкой… В садовой тачке тёти Муниры лежали Ленины книжки и чемодан… Лена шла, ничего на свете не замечая… А потом затихли колёса тачки… Исчезла Лена.
— Да ты понимаешь, злая девчонка, что говоришь?! — заорал Миша, и тёмные брови его взлетели. Миша будто с ума сошёл! Он запустил пальцы в густые тёмные волосы… Он быстро подёргал волосы. Зубы его сверкнули. Смуглое лицо его изобразило такую большую досаду, какую Катя ещё никогда не видела.
— Да ты понимаешь, ты понимаешь, что говоришь?! — бегая по комнате и захлебываясь от ярости, говорил Миша.
— Понимаю, — ответила Катя шёпотом. — Я видела! На горе. Она спряталась за дерево миндаля. Если хочешь, я покажу тебе это дерево миндаля.
Больше он ни о чём не спрашивал.
Одним движением, до смерти напугав звёздную, он разодрал на себе голубую, выглаженную тётей Мунирой рубаху.
— Лена! Фея горького миндаля!.. С тачкой!.. С садовой тачкой!!! Звёздная! Я не знал, что на почве этой чёртовой Ленки… Звёздная!.. Я потерял, потерял голову!..
— Нет, всё ж таки удивительно! — захохотала басом тётя Мунира. — Гляжу на вас и думаю: это кино… Садо-о-овая тачка! Тачка стоит у сарая… Там, где вёдра, совок и лопаты… В пять часов лично я проводила Лену к автобусу. Помогла ей нести чемодан. Мне Ленка ещё сказала, что если не попадёт сегодня домой, то проворонит весеннюю сессию… Я, понимаете, я лично помогла дотащить до автобуса чемодан и книги… Я ещё помахала ей вслед, когда отходил автобус… Это же на-а-адо выдумать! «Фея горького миндаля». Девица как все девицы: красивенькая и вздорная. С ней постоянно воюет далее родной отец. Она его тоже когда-нибудь доконает!.. Но это надо же сочинить такое! При чём тут гора? Какая такая гора? И при чём тут тачка?.. Снимай! Починю рубаху… Бесплатное представление, кино. Кино!
А осенью было вот что: Катю отправили в школу.
Ей купили форму и новые туфли.
И ничего тут нет удивительного, если подумать как следует. Человеку всё на земле полагается: форма, ранец, пенал; весною — туфли; зимой — ботинки… И круглый год ленточки для волос.
А если у девочки волосы коротко острижены, как у мальчика?
Не беда. Они отрастут, и будут всё ж таки полагаться ленты.
Весной полагается, чтобы всё цвело, поскольку вся земля положена человеку — вся, с её горами, садами, морями и городами, новыми, пожилыми, средними, старыми, и даже древними, и уже частично разрушенными от времени и ветров.
…Цветёт миндаль.
Он хорош, даже если не плодоносит, потому что и он украшение земли. Да ещё какое!
Но конечно, ещё красивее плодоносящий миндаль: он цветёт богаче.
Всё на свете полагается людям — дикий миндаль и плодоносящий…
Весной бывают цветы. Осенью — плоды и орехи. Созреют деревья на рихтеровском участке и дадут великое множество тонн орехов. Тонна — это такая мера.
Участок Рихтера принесёт нам миндаль всех сортов — тонкокорый, напариэль и пряный.
И если подумать как следует, то ничего здесь нет удивительного: сколько же он потрудился, чтобы это добыть!
Орехи — они полагаются человеку. Человеку всё решительно полагается: дружба, любовь и мороженое (эскимо!).
Ну, а что, если кому то недостаёт, например, любви, внимания и сочувствия?.. Если ему говорят, что он немножечко всем мешает и что для него нет времени?
Если так, то это выходит очень обидно и человек научается разговаривать сам с собой: ведь не вечно ему молчать!
Вот оно иногда как досадно складывается на земле. Но если бы так случилось со мной и меня спросили, чего я больше всего на свете хочу, я бы подумала и, ясное дело, выбрала бы пирожное.
Из миндаля.
Не обессудьте! Ведь это лучшие на земле пирожные — так сказал Рихтер.
