Борис Раевский - Только вперед

Товарищи окружают Леонида. Со всех сторон к нему тянутся руки друзей. Он отбивается от поздравлений объятий. Лицо его теперь снова выглядит совсем еще мальчишеским. Он снимает шапочку, и русые, коротко остриженные волосы еще более усиливают его сходство с мальчишкой.

Взволнованная Аня, энергично действуя локтями пробивается к пловцу. Глаза ее сияют. В руке — цветы. Правда, всего три розы, но и они достались ей с большим трудом. Розы зимой так дороги! И так быстро вянут!..

Леонид берет цветы и крепко жмет Ане руку. Рядом ребята обнимают его, целуют.

«А что, если и я?..» — думает Аня.

Но не решается.

Словно из-под земли появляется толстый мужчина. Это корреспондент. Он проталкивается к Кочетову и, стараясь не замочить костюм о мокрое тело пловца, с энтузиазмом трясет его руку.

— Читатели хотят знать, — как вам удалось побить рекорд… — спрашивает он, держа наготове перо и блокнот.

Леонид в растерянности.

«В самом деле — как мне удалось? Как?»

— Работал, ну и все, — смущенно отвечает он корреспонденту.

На память приходит любимая поговорка Галузина: «километры делают чемпиона». Сказать? Пожалуй, не стоит: слишком хлестко.

— Тренировался, — коротко добавляет он. — Каждый день. Утром и вечером…

Из бассейна они опять идут втроем — Кочетов, Гаев, Галузин. На улице тихий морозный вечер. Снег весело скрипит под ногами. Прохожие удивленно оглядываются на трех шумных мужчин, один из которых идет зимой с огромной корзиной пышных белых гортензий и тремя розами. Леонид несет и корзину, и розы впереди себя, на вытянутой руке, так осторожно, словно они стеклянные.

Все трое на ходу оживленно вспоминают подробности только что закончившейся борьбы. Потом замолкают и идут, думая каждый о своем.

Кочетову кажется, что рекорд он поставил уже давным-давно.

«А теперь что? — думает Леонид. — Не сидеть же сложа руки! Какой мировой рекорд на двести метров?» — пытается вспомнить он.

И сам удивляется — забыл! Странно — ведь он отлично помнил эту цифру и вдруг забыл. Не то 2 минуты 38,1 секунды, не то 2 минуты 37,9 секунды. Собственно, не так уж много отделяет его от мирового рекорда. Чуть побольше секунды.

Ему очень хочется сейчас же проверить, но Леонид стыдится спрашивать об этом у своих спутников.

Ведь только что он поставил рекорд страны. Неудобно уже думать о мировом рекорде. Чего доброго, сочтут его самонадеянным.

Гаев идет возле самых домов. Он методично сбивает ногой свисающие с водосточных труб сосульки и не пропускает ни одной ледяной дорожки, чтобы не прокатиться. Настроение у него чудесное.

«Отличный парень! — думает Николай Александрович, с улыбкой глядя на Кочетова. — Молодец!»

«Надо и мне поднажать! — решает он. — Мой же собственный результат в «двадцатке», конечно, можно улучшить. Удивительно, — отчего никто до сих пор не сделал этого? Просто ленятся, наверно. Надо нашего Сергея Смирнова подтолкнуть. Блестящий лыжник. Почему бы ему в самом деле не стать чемпионом «двадцатки»? Да и мне самому улучшить свое время не грех!»

Галузин тоже задумался. Но мысли Ивана Сергеевича бегут не вперед, как у его друзей, а возвращают Галузина к давно прошедшим временам. Он видит себя в 1920 году, молодым, только что демобилизованным из красной конницы, парнем.

Тяжелое, голодное время. Разруха. Он организует рабочие спортивные клубы, маленькие спортплощадки, открывает первый в России теннисный корт и первый бассейн. Время не подходящее для спорта, но вокруг Галузина объединяется группа таких же, как он, энтузиастов.

1925 год. Ивану Сергеевичу вспоминаются занятия гимнастикой в сыром, пахнувшем плесенью гулком зале. Тренировались всего пять человек. В бывшем церковном зале стоял такой холод, что они, проделав упражнения на снарядах, выскакивали на улицу, чтобы не замерзнуть.

Тощие церковные крысы с голодухи совсем очумели. Бродили среди бела дня, волоча по холодным каменным плитам длинные, как бечевки, голые хвосты, и пытались даже грызть стойки брусьев. Когда крысы очень уж надоедали, спортсмены разгоняли их, швыряя в зверьков сапогами.

Много времени отнимали бесконечные хозяйственные и организационные дела и дискуссии: «Нужен ли бокс?», «Варварство это или спорт?»

Галузин в те суровые времена испробовал на себе модные системы тренировки, «сгонял вес», занимался лыжами, французской борьбой, боксом. Но больше всего плаванием. Вода всегда тянула его к себе.

Однако Галузин не стал чемпионом. Времена были тяжелые, о настоящей тренировке не приходилось и думать. Да и поздновато он стал заниматься спортом, с двадцати пяти лет.

Постепенно его все больше и больше привлекала работа учителя. Вырастить молодежь бодрой, сильной, смелой — разве это не благородная задача?!

И вот сейчас Иван Сергеевич шел и думал. Нет, его жизнь не пропала даром, хотя он и не ставил рекордов. Рабочие живут в созданных ими вещах, инженер — в спроектированной им машине, писатели — в книгах. А тренер, как и всякий учитель, живет в своих учениках. Сегодняшняя победа Кочетова — это, конечно, и его победа. Он передал Леониду свой опыт, свое умение, свое упорство. Он воспитал рекордсмена.

Галузин отрывается от воспоминаний и оглядывается на примолкших спутников.

Кочетов первый нарушает молчание. Поборов смущение, он спрашивает у друзей, какой мировой рекорд на двести метров брассом.

Гаев переглядывается с Галузиным и одобрительно хлопает Леонида по плечу.

— Правильно! — говорит он. — Наши пловцы должны быть лучшими в мире! Пока это, к сожалению, не так. Но будет! Будет так!..

Воодушевившись, он даже запевает популярную институте «Студенческую» песню:

Как многие люди, лишенные слуха, Гаев любит петь.

«Дома жена не позволяет, — мол, терзаю ее уши, — бывало, рассказывал он друзьям. — Так я хоть на лыжне выпеваюсь!»

…Едва Гаев запел, Галузин перчаткой прикрыл ухо.

— Грубо! — сказал Гаев. — Ну, добре! Не хотите наслаждаться — вам же хуже. Умолкаю.

Он повернулся к Леониду.

— Ты вот сегодня испортил настроение сэру Томасу, — улыбаясь, сказал Николай Александрович. — Да и не только ему… Но впереди много трудных состязаний! И я надеюсь, Леня, — ты еще не раз испортишь аппетит заокеанским мистерам!

Все трое громко смеются. Далеко разносится в морозном воздухе их смех. От него колышутся и, кажется, даже слегка звенят замерзшие лепестки роз в руке у Леонида.

Экспресс Ленинград — Москва плавно отошел от перрона. Леонид Кочетов, сидя в вагоне у маленького откидного столика, долго глядел в окно. Но за стеклом была лишь тьма, густая, как нефть. Только изредка мелькали далекие цепочки огней. Они странно поворачивались на бегу, наклонялись и исчезали, а потом темнота казалась еще гуще и плотнее.

Леонид задернул шелковую занавеску, вынул из кармана свежую газету и углубился в чтение. Два его соседа по купе вытягивали шеи, нетерпеливо заглядывая в ту же газету.

На первой странице крупным шрифтом была напечатана радиограмма с дрейфующей полярной станции «Северный полюс». «Четверка отважных» — Папанин, Кренкель, Ширшов и Федоров — сообщали на «Большую землю», что вчера от их льдины откололся еще один кусок, но в общем все благополучно, наблюдения продолжаются.

— Молодцы! — восхищенно сказал Кочетов. — Честное слово, больше всего я бы сейчас хотел быть вместе с ними…

Он передал газету соседу, попросил проводника принести постель, забрался на верхнюю полку и быстро разделся. Его сосед — сухонький старичок — водрузил на нос огромные очки в металлической оправе и стал читать. Он просмотрел первую страницу и, переворачивая газету, взглянул наверх. Кочетов уже крепко спал.

— Здорово! — искренне восхитился старичок и, сожалея о своей вечной бессоннице, долго с завистью глядел на спящего.

Леонид ехал в Москву на тренировочный сбор пловцов и проснулся, лишь когда поезд уже подходил к столице.

Прямо с вокзала, с маленьким желтым чемоданом в руке, направился Кочетов в бассейн: хотелось быстрее увидеть лучших советских пловцов. Все они соберутся перед всесоюзным первенством на тренировочный сбор. Вот где можно по-настоящему поучиться!

Леонид ехал в метро; как и все люди, впервые попавшие в столицу, с изумлением оглядывал проносящиеся мимо сверкающие станции.

На одной станции — названия ее он не знал — вылез, прогулялся по длинному мраморному перрону, поднялся на эскалаторе, спустился.

Ему очень хотелось еще раз прокатиться на «лестнице-чудеснице», но было неловко: молоденькая курносая дежурная в шапке с красным околышем и так уж подозрительно поглядывала на него. Да и некогда…