Поэтому я поставил в комнату свой чемодан и ушел гулять: я решил, что к ночи, когда солнце спрячется, комната остынет, и я смогу в ней хотя бы ночевать. И вот я гулял по Нью-Йорку, по набережной Гудзона, по грязным и не очень грязным тротуарам, и очень мне этот Нью-Йорк не нравился. Во-первых, жара ужасная, духота, во-вторых, я по-английски ничего не понимаю, и, в-третьих, как быть с работой? Кому тут нужен писатель, который по-английски писать не умеет?
И вот, злой и голодный, прихожу я поздно вечером в гостиницу, поднимаюсь на свой двадцать первый этаж, открываю комнату, включаю свет и — батюшки, что же я вижу!
По столу, по стенам, по моей сумке с вещами ползают тараканы — прямо сотни тараканов, тысячи!
Тут со мной просто истерика случилась, нервный припадок — стал я этих тараканов бить. Честное слово! Так я распсиховался, так обиделся, что схватил свою тапочку и стал бить тараканов почем зря — и на стене, и на столе, и на подоконнике. А потом упал на кровать и заплакал. От злости. Думаю, зачем я в эту Америку приехал? С тараканами жить?
И так уснул.
Утром проснулся и пошел искать себе работу. Как раз меня НАЙАНА послала в тот день в большой книжный магазин «Харпер энд Роу» — сказали, что там есть для меня замечательное место — грузчиком. О'кей, грузчиком так грузчиком, я человек не гордый. Пришел в этот «Харпер энд Роу», вижу: действительно в самом центре Манхэттена замечательный книжный магазин и даже издательство в двадцать этажей, где печатают разные книжки. «Ну, — думаю, — это как раз для меня: сначала буду книжки таскать, а потом как-нибудь познакомлюсь с хорошим редактором и свою книжку напечатаю».
И вот иду я к директору магазина, говорю:
— Здравствуйте, гуд афтернун, меня к вам НАЙАНА послала грузчиком работать.
А мне говорят:
— Здравствуйте, гуд афтернун, хау ар ю, ду ю спик спаниш?
Я очень удивился — при чем тут «спаниш», как я могу по-испански разговаривать, если я по-английски еле-еле?
— Нет, — говорю, — ай кант спик спаниш, ай спик инглиш э литл бит.
А они говорят:
— Икскьюз ми, извините, то есть, нам нужен грузчик, который на двух языках разговаривает: на английском и на испанском.
Короче, не взяли меня на работу грузчиком в магазин «Харпер энд Роу». Что было делать? Купил я булку в магазине, йогурт и помидоры и пошел в свою гостиницу. Сижу в своей жаркой комнате, ем помидоры с булкой, йогуртом запиваю. Тут, вижу, из-под кровати таракан выползает. Осторожно так выползает, как на разведку. Остановился и смотрит на меня своими тараканьими глазками. Я и говорю ему:
— Ну что, — говорю, — Шурупик, ду ю спик спаниш?
Почему я его Шурупиком назвал, сам не знаю, а только он на эту кличку сразу отозвался — пошевелил усиками, как будто носом шмыгнул, и пополз к крошкам от булки, которые я на пол просыпал.
Так мы с ним и подружились, и он стал моим самым первым другом, которого я повстречал в Америке. Таракан Шурупик.
Что бы со мной ни случилось: на работу ли меня не взяли, в сабвее ли я заблудился, писем долго нет из Израиля от моей племянницы Аси или в НАЙАНЕ меня обидели — я уже не унывал, не отчаивался, как раньше, а знал, теперь я уже не одинок, есть у меня друг в гостинице, который ждет меня не дождется, таракан Шурупик.
Я приносил ему самую вкусную еду — печенье, булки, макароны, но больше всего мы с ним любили овсяные хлопья. Я в Советском Союзе очень любил овсяную кашу, которая там называется «Геркулес», и здесь я тоже нашел свою любимую овсянку — она по-американски называется «оутс». И тут я выяснил, что у нас с Шурупиком совершенно одинаковые вкусы: он так полюбил эти овсяные хлопья, что, если бы я не закрывал банку с оутсом, он бы там поселился, наверно.
Во всяком случае, прихожу я как-то домой, открываю дверь, смотрю, а у меня на подоконнике, где обычно стоит банка с овсянкой, просто пир горой! Мой Шурупик созвал друзей со всей, наверно, гостиницы и угощает их моей овсянкой. А все потому, что я забыл банку закрыть, как полагается. Вот они и устроили народное тараканье гулянье на моем подоконнике, как на Пятой авеню. Черные тараканы, рыжие, маленькие какие-то букашки — кого только нет! А Шурупик у них самый главный, сидит верхом на банке, усами размахивает и как будто приглашает:
— Налетай, братва, всех угощаю!
Посмотрел я на это дело и говорю:
— Эх ты, Шурупик, Шурупик, добрая душа! Другой бы какой-нибудь таракан на твоем месте один эту овсянку ел, втихомолку, а ты, наоборот, всех друзей позвал — и знакомых, и незнакомых. Молодец! Сразу видно — американец! Ладно, говорю, гуляйте, я ведь теперь тоже американец, добрый и щедрый. Тем более, говорю, Шурупик, что это наш прощальный вечер, завтра должен я съезжать из гостиницы, больше меня тут НАЙАНА не держит.
Сел на кровать и стал смотреть, как тараканы мою овсянку едят. Но, то ли их электричество напугало, то ли мой голос не понравился, только разбежались они кто куда, один мой Шурупик остался. Сидит на подоконнике, смотрит на меня пристальным взглядом и усами шевелит, как будто спрашивает: неужели ты меня, лучшего друга, бросишь в этой гостинице?
— Нет, — говорю, — Шурупик, дорогой мой друг, как я могу тебя бросить, разве друзей бросают?
Посадил я его в банку из-под овсянки, сложил чемодан, взял свою пишущую машинку и пошел по Нью-Йорку искать себе пристанище. У одних знакомых прожил два дня, у других — три, у третьих — целую неделю. Вижу, нигде моему Шурупику не нравится, сидит себе в банке, не вылезает, как будто говорит: пора, мол, нам свою квартиру иметь, самостоятельно жить, а не у чужих людей. У них, мол, своих тараканов хватает.
Ладно, чего не сделаешь для лучшего друга, нашел я квартиру на Вашингтон-хайтсе, возле самого Гудзона, — светлая, просторная, чистая квартира. Принес свои вещи, открыл коробку из-под овсянки и говорю:
— Ну вот, Шурупик, будем мы с тобой в этой квартире жить. Нравится?
Смотрю — вылез мой Шурупик из банки, осмотрелся по сторонам, пошевелил усами и — пополз на кухню, обследовать. Сначала всю кухню обследовал, потом гостиную, потом спальню и выбрал себе место в самом углу за газовой плитой.
Вот так поселились мы с Шурупиком на новом месте, и длинными вечерами я с ним подолгу разговаривал на самые разные темы. О жизни, об эмиграции, об Америке. Поговоришь, бывало, отведешь душу, «Голос Америки» послушаешь и ложишься спать.
Хорошо мы жили, душевно. А потом стал я замечать, что скучно Шурупику. Оставлю я ему крошки на столе, а утром смотрю — он уже из соседних квартир друзей пригласил на эти крошки, опять пир устраивает на весь дом. Ну, мне не жалко, разве я стану для лучшего друга какие-то там крошки жалеть! Но только обидно, конечно, — он у меня единственный друг, а я у него — не один. Целые толпы его друзей-тараканов ходят ко мне с вечера до утра, а некоторые даже — стал я замечать — просто поселились с Шурупиком на кухне. Чужие тараканы, не мои, заняли кухню и так отвлекают Шурупика по разным делам, что мне с ним и поговорить нельзя, занят он, все новых и новых тараканов расселяет по углам, за холодильником, за газовой плитой, за кухонным шкафчиком. Даже стало страшно заходить на кухню.
Рассердился я тогда, выпил водки для храбрости и захожу на кухню, говорю громовым голосом:
— А ну-ка, братцы-тараканы, марш отседова! Дайте мне с моим другом Шурупиком наедине поговорить! Выходи, Шурупик, на мужской разговор!
Вижу: выползает мой Шурупик из-за плиты, смотрит на меня и ждет, что я ему еще скажу. А я и говорю:
— Ты меня уважаешь? Нет, — говорю, — ты меня не уважаешь! Понавел сюда гостей, а меня — лучшего друга! — бросил.
Молчит мой Шурупик, стыдно ему стало.
— Ага, — говорю, — стыдно стало? Правда глаза колет?
И вдруг вижу: пошевелил мой Шурупик усами, как будто носом шмыгнул, и побежал куда-то за кухонный шкафчик. Думаю, зачем он туда побежал, интересно? Неужели просто струсил от такого мужского разговора?
Но тут из-за кухонного шкафчика выглядывает эдакая остренькая мордочка с глазками-бусинками. Кто бы вы думали? Мышка! Маленькая-маленькая, и смотрит на меня — испугаюсь я или не испугаюсь? А я тоже смотрю — испугается она меня или не испугается? Долго так смотрели мы друг на друга, прямо друг другу в глаза — знакомились. А потом она шукш-шукш — просеменила в угол к пакету с мусором, схватила какую-то там крошку и — назад, за шкафчик.
Открыл я холодильник, достал кусочек сыра, отломил краешек и положил на пол возле шкафчика. Потому что мышки больше всего на свете любят сыр. Особенно голландский. Ну, в Америке с голландским сыром нет проблем, даже швейцарский можно запросто купить в любом магазине, так что моя новая подруга мышка Сусанна теперь каждый вечер имела замечательный десерт, как какая-нибудь итальянка. Все итальянцы после любой еды любят сырами закусывать. Вот и моя мышка Сусанна перешла на итальянский рацион.
