Солнце стояло уже прямо над головой, и, наверное, миновал полдень.
— Хабир, скоро вы? — спросила в микрофон Анна Николаевна и добавила: — Вадим Ефимович, вы нужны на плоту!
Вася через ее плечо крикнул в микрофон:
— Пора закругляться!.. А то уйдет солнце!..
Вадим, вздохнув, поднялся, довольно грустно улыбнулся мне и скрылся за кроной дерева.
Хабир даже не оглянулся в сторону плота.
— Мальчики, давайте как следует! И-и, раз, два, три! Раз…
Анвер горячился и, прыгая, выкрикивал какие-то башкирские слова. Парень, которого он схватил своими ручищами, даже ойкнул. Левый и правый воины ринулись вперед с такой злостью, что я испугалась, не проткнут ли они друг друга своими тупыми мечами. Когда они упали, Анвер так и взвился, перепрыгивая через них. Он поднял над головой скорченного горбуна, прыгнул с ним в сторону, потом вперед и, почти швырнув его рядом с собой, выдохнул, как в бочку:
— Хо-а!
— Яхши! — сказал Хабир. — Теперь все вместе! «Убитые», перестаньте ерзать! Считаю для всех. Рая, приготовьтесь!
Я поднялась с куртки Вадима и, спрятав ее, прижалась к стволу.
— И-и, раз, два, три! Раз, два…
Как можно больше выгнув подъем вытянутой ноги, я откинулась и протянула руку к сражающимся.
— Что это с вами? — прервав счет, удивленно спросил меня Хабир. — Почему вы такой соблазняющей русалкой извиваетесь среди ветвей?
— Я… я… — Мне оставалось только хлопать глазами.
— Да ведь на твоего любимого четверо навалились! Чудо будет, если они его к аллаху не отправят! С чего тебе такие роскошные аттитюды и арабески[2] демонстрировать! — крикнул на меня Хабир.
— Так ведь я балерина! И это балет… — рассердилась я. — Потом, и Анна Николаевна, и Вадим Ефимович…
— Можешь поименно перечислить всю съемочную группу, но здесь изображается не дно морское, и чары русалок ни при чем…
На плоту, видимо, тоже шел спор. Вадим что-то горячо доказывал Евгению Даниловичу, но никаких распоряжений не последовало, и я молчала.
Хабир, опустившись на колени возле корней дерева, склонился ко мне:
— Покажите, как бы вы держались во время боя, когда вокруг раздаются стоны, льется кровь…
Я невольно сжалась комочком около ствола и закрыла лицо рукой.
— Э, нет, Раюша! — на всю округу разнесся через репродукторы спокойный голос Евгения Даниловича. — Невеста не такая трусиха! Она ведь пошла против всех, швырнула в лицо баю его подарки. Вы сами назвали ее революционеркой!..
— Надо встать прямее, — начал объяснять Хабир.
Я не могла слушать. Невольно сравнивала с тем, что придумал Вадим. Потом я увидела, как от парома оттолкнулась лодка и Вадим гребет к нашему дереву.
Карабкаясь по ступеням, он мрачно объявил:
— Решили, что невесте надо просто двинуться вперед, потом отступить…
— Попроще, Рая, все делайте! — поднимаясь с колен, сказал Хабир. — Честное слово, так будет лучше…
— Внимание! — скомандовал Евгений Данилович. — Отрепетируем все вместе!
Вадим был уже около меня.
— Они не понимают… — сказал он неприязненно. — Эх, была бы моя воля…
— Отведи ногу назад! — крикнула Анна Николаевна.
— А корпус вперед, — сказал сверху Хабир. — Вы должны вглядываться, волнуясь за судьбу жениха…
Меня начали муштровать и с берега, и с плота, и в микрофон, и через рупор, и просто так… Молчал только Вадим. Я же за всю свою жизнь, кажется, не проявляла столько бестолковости, невольно сопротивляясь всему, что отличалось от репетиции с Вадимом.
Анвер, прыгая по берегу, чтобы не остыли мышцы, кричал:
— Если так репетировать, то работы хватит еще года на два!
— «Убитым», наверное, можно пока поспать? — иронизировали из-под дерева.
Я видела, как Булат, который с развязанным кушаком лежал около моей ветки, вытащил из-за пазухи книжку и начал читать. «Убитый копьем», размахивая убившим его оружием, смеясь, предложил:
— «Убитые», давайте уползем на кладбище, сниматься вряд ли будем.
Но убитой чувствовала себя я, а не они и была готова разреветься от всех этих веселых голосов.
— Ребята, перестаньте хулиганить! Вы мешаете нам работать! — гневно воскликнул Хабир, а мне сухо сказал: — Ты не обижайся. В нашем деле обижаться не приходится… Нет на это времени. Надо работать! Давай. Живот в себя… Ребра не выставляй.
Все смотрели на меня и ждали, когда я втяну живот.
— Еще прямее! — требовал Хабир. — Корпус должен быть как сталь, а ручки легонькие! Пальцы не растопыривай, хотя бы два соедини, это выразительнее.
И все ждали, когда я сделаю кисть руки выразительной.
— Приготовиться к съемке! — раздалось наконец над рекой.
Хабир убежал к Анверу.
— Так не ценить прекрасного! — возмущенно сказал Вадим и спрыгнул с дерева на ступени. — Ну, Хабир… Я еще понимаю. Но Евгений Данилович!.. Я никак не ожидал.
У него был такой расстроенный вид, что я, несмотря на собственное огорчение, сказала утешающим тоном:
— Я ведь еще буду много танцевать… Еще сумеем сделать как лучше…
— Включить свет!
— Не волнуйтесь, Раечка! — каким-то невыразительным, почти официальным голосом сказал он. — Двигайтесь осторожно.
— Фонограмма! Мотор!
Над рекой понеслась грохочущая музыка боя. Я, шагнув вперед, попятилась назад, прижалась к стволу, потом опять шагнула…
Этот маршрут я проделывала почти до заката. Между съемками были большие перерывы. После каждого падения в воду артисты снимали мокрый костюм, надевали сухой и поправляли грим. Вадим то с мрачным видом сидел на ступеньке позади дерева, то отправлялся на плот, то помогал Лене исправлять позы «убитых» на откосе, то молча приносил мне лимонад.
Мы больше не разговаривали. Увлечение общей работой, так сблизившее нас сегодня, окончилось. Неудача отдалила его от меня.
Кажется, если бы ко мне еще раз подошел Хабир, я запустила бы в него чем попало, несмотря на то что мне уже не восемь, а восемнадцать лет.
* * *
— Фонограмма!
— Мотор!
— И-и, раз!..
Эти команды теперь раздавались для меня ежедневно.
Каждый раз, услышав звук включенного съемочного аппарата, похожий на строчку швейной машины, я на мгновение деревенела и с большим трудом ступала первый шаг. Потом дело шло легче.
Меня снова снимали у шалаша. Актер, игравший моего отца, наконец прилетел. В театре у него были ответственные роли, и он вырвался только на несколько дней.
Сначала снимали, как я развешивала сеть, которая в первый мой съемочный день была уже развешена. Потом я принимала эту сеть из рук старика отца, вернувшегося с рыбной ловли почти без добычи. Я утешала его и помогала прилечь у очага, около которого на первой съемке я горевала о смерти отца. Эпизоды снимали не в том порядке, как они пойдут в фильме.
Моего отца играл не балетный, а драматический актер, очень известный в Башкирии. Работал он с большим увлечением, и мне с ним было необычайно легко. Его походка на съемочной площадке делалась настолько усталой, что я невольно спешила взять сеть из его рук и как можно ласковее обнять его. Он смотрел на меня с такой любовью и грустью, что я чуть не заплакала, поддерживая его, когда он тяжело опускался на подстилку из мха. Мне казалось, что, если бы мой отец не умер, а до сих пор боролся с болезнями — последствиями ранений, он с такой же грустью и любовью принимал бы мою помощь.
И глаза у него были такие же голубые, как у меня. Даже еще прозрачнее, совсем как вода моей приятельницы-речки у самого берега. И, конечно, никто не осуждал его за это, не говорил, что он не похож на башкира. Правда, усы и бороду ему приклеивали тоже рыжеватые, только с сединой.
Последняя съемка у шалаша была самым началом моей роли. Я выбегала из шалаша, прислушивалась к любимой песне пастуха, которую он играл на курае, и, перепрыгнув через бревно, служившее диваном, бежала по тропинке. Собственно, самый бег по тропинке будет сниматься где-то совсем в другом месте. Здесь сразу же после прыжка Евгений Данилович кричал:
— Стоп!
Я уже не чувствовала себя ненужной: то готовилась к съемке, то снималась, но простоты в моих отношениях с людьми не появилось. Только одна Альфиюшка продолжала дружить со мной. Балерины вежливо отвечали на мои вопросы, но разговор не продолжали. Анвер, поздоровавшись, спешил пройти мимо. Работникам съемочной группы было не до меня. В часы отдыха я продолжала смотреть на реку, на пароходы, на плоты, на дальний лес.
Однажды, когда я рассматривала в окно плывущий совсем близко плот, чувствуя свежий запах леса, который исходил от мокрой древесины, кто-то тронул меня за плечо.
Зяма, виновато щуря близорукие глаза, сказал:
— Я стучал, стучал, а вы задумались… Там лошадей привели…
— Лошадей?
— Ну да. Ведь невеста во время свадьбы убегает, вскочив на чью-то лошадь…
