— Я-то? — человек промолчал. — Я инженер. Дома строю.
— Понятно, — сказал Федя.
Я выдохнул воздух, как по команде «глубокий выдох» на физкультуре.
— А вы, извиняюсь, в хоккей когда-нибудь играли? — спросил Серёжка и в голосе его послышалось ехидство.
Человек опять немного помолчал. Видно, у него такая была привычка и, не отвечая на Серёжкин вопрос, спросил:
— А ты и на поле такой же прыткий?
— Ещё прытче! — похвалился Серёжка.
— Я так сразу и догадался, — сказал человек. — Тебя, видно, капитан держит на скамейке в качестве самого главного резерва. Вдруг команда начнёт проигрывать. Тогда уж он тебя выпускает, верно?
— Послушайте, дяденька! — обиделся Серёжка. — Шли бы вы своей дорогой, а?!
Инженер посмотрел на Серёжку и сказал задумчиво:
— Уши тебе, что ли, надрать?
— Не имеете права, — попятился Серёжка. — Меня даже отец пальцем не трогает.
— А, пожалуй, напрасно…
Я почувствовал, сейчас Серёжка опять ляпнет что-нибудь неподходящее и сказал:
— Я подумал, вы хоккейный тренер…
— Почему же? — удивился инженер.
— Сам не знаю, — сказал я.
— А вы без тренера играете? — спросил инженер.
— Без тренера, — сказал я. — Откуда его взять, тренера?
Инженер помолчал, подумал и сказал:
— Есть у меня один знакомый тренер…
— Настоящий? — спросил я.
— Вполне. Даже слишком настоящий.
— Как это? — не понял я.
— Ты за какую команду, кстати, болеешь? — спросил инженер.
— Мы все болеем за одну. И в футболе, и в хоккее.
Я назвал нашу любимую команду.
— Смотри-ка, — засмеялся инженер. — В самую точку. Слышь, Юра? — обратился он к дяде в шубе и мохнатой шапке.
Тот ничего не ответил, только поджал губы.
— Так вот, — продолжал инженер, — мой знакомый как раз тренирует молодёжный состав этой команды.
— Правда?! — спросил я.
— Правда, — сказал инженер и, помолчав, добавил: — Я бы мог попытаться замолвить за вас словечко. Только он ведь с чего начнёт: какие отметки, дисциплина и всё такое прочее. Скучный человек.
— Почему скучный? — заступился я. — Так и надо. Мы сами знаем. И стараемся. А если он с нами будет заниматься…
— Что ты по этому поводу думаешь, Юрий Иванович? — опять спросил инженер у дяди в мохнатой шапке.
Тот опять поджал губы и, как мне показалось, вздохнул. Потом протянул руку Феде и хрипловатым баском сказал:
— Дай-ка клюшку!
Федя пожал плечами и отдал клюшку.
— Становись в ворота!
Это уж мне. Я пожал плечами: что этому дяде ещё надо? — и пошёл к воротам. Не снимая шубы и шапки, стараясь не зачерпнуть снега в жёлтые остроносые полуботинки, Юрий Иванович вышел на лёд.
— Держи!
Я не успел глазом моргнуть, шайба трепыхнулась в сетке.
— Что ж ты? — спросил Юрий Иванович.
— Не успел, — сказал я. И выкинул шайбу.
— Держи!
Шайба тонко свистнула. Я шлёпнулся на лёд. Посмотрел под руками — пусто. И выкинул шайбу из сетки.
— Быстрее двигаться, милый, нужно, — сказал Юрий Иванович. — Спать дома будешь.
Я разозлился и подумал: умру, а возьму следующую!
Снова удар и снова шайба в сетке.
— Ниже клюшку держи, — сказал Юрий Иванович.
И я ещё раз вынул шайбу из сетки. Пятую шайбу я отбил. А потом пропустил подряд шесть штук. Я плюхался, как подкошенный. Лез из кожи, чтобы только перехватить чёрный резиновый кружок, но он, словно заколдованный, проскальзывал мимо моих рук.
— Хватит, — сказал Юрий Иванович.
— Ну, Юра, — спросил инженер, — твоё мнение?
Юрий Иванович молча поджал губы.
— По-моему, неплохие ребята! — сказал инженер.
— Все они хорошие, когда спят. А спать на хоккейном поле не положено.
И тот, кого инженер называл Юрой, посмотрел на меня. А я уставился на его жёлтые остроносые полуботинки.
— Помню, — сказал инженер, — я вот так же одного мальчишку в бо-ольшого хоккеиста вывел…
Юрий Иванович первый раз улыбнулся:
— Фёдор Матвеевич! Так ведь времени нет…
— Полчаса два-три раза в неделю, а? Для начала. Живёшь близко.
Юрий Иванович опять поджал губы и молчал долго-долго.
Мы уже начали догадываться, что, видно, Юрий Иванович и есть тот самый тренер молодёжной сборной, про которого говорил весёлый и настойчивый инженер. Затаив дыхание, мы ждали решения нашей судьбы.
— Добро, — сказал наконец Юрий Иванович. — Завтра в одиннадцать по этому адресу.
Юрий Иванович написал в блокноте несколько слов и протянул мне вырванный листок.
— С собой взять трусы, майку, тапочки и… — Юрий Иванович сделал многозначительную паузу, — дневники с отметками…
Заметив, как Федя и Серёжка поскучнели, добавил:
— Приходите все, там разберёмся.
Утром я выскочил на улицу и зажмурился.
Ночью во дворе побывал волшебник. Он одел землю в новенькую белую шубу. Покрыл толстым пушистым одеялом дома и сараи. На столбы нахлобучил белые шапки. Разукрасил снегом деревья, провода и даже телевизионные антенны. А чтобы люди, проснувшись, могли как следует налюбоваться его работой, разогнал облака, закрывавшие солнце. И теперь всё светилось и сверкало так, словно с неба упала радуга и разбилась на мелкие-мелкие осколочки, усыпав всё вокруг холодными разноцветными искрами.
Мне было жалко — трогать такую красоту. Но наступила моя очередь дежурить по катку и я побежал к дворничихе тёте Насте за большой лопатой.
Я разгребал снег и распевал не очень громко папину любимую песню:
Там, где пехота не пройдёт,
Где бронепоезд не промчится,
Тяжёлый танк не проползёт —
Там пролетит стальная птица.
Особенно мне нравился припев:
Пропеллер, громче песню пой,
Неся распластанные крылья.
За вечный мир, в последний бой
Летит стальная эскадрилья!
Из снега, который мы сгребали со льда, вокруг катка получилась высоченная насыпь. И как мы ни старались кидать снег подальше, насыпь потихоньку надвигалась на хоккейную площадку. Я подумал: хорошо бы эту насыпь потеснить. И принялся за дело. Лопата работала, как ковш экскаватора. Только снежная пыль летела. Иногда на лопату попадались посторонние предметы, то обломок клюшки, то сломанный детский совочек. Вдруг в снегу мелькнуло что-то чёрное. Я нагнулся и увидел галошу. Я её сразу узнал. Это была Севкина галоша. Севка потерял её, когда мы ещё только строили каток. Сколько мы тогда ни искали, так и не нашли. Севке была здоровая трёпка от матери. Теперь я держал в руках эту самую галошу.
«Вот случай установить с Севкой контакт, — подумал я. — Лучше не придумаешь».
Мне не очень-то хотелось видеть Севку. А если сказать по правде, не хотелось совсем. Но я понимал: когда-то надо делать первый шаг. Тот, который, как любят говорить взрослые, — самый трудный.
В Севкиной квартире, должно быть, жили весело.
На двери пять почтовых ящиков и штук десять кнопок с электрическим звонком. Под каждой кнопкой — бумажка с надписью, к кому сколько раз звонить. Я нашёл бумажку с Севкиной фамилией и нажал кнопку.
Дверь открыл сам Севка.
Я боялся, что, увидев меня, Севка попросту захлопнет дверь и тогда — пиши пропало. Но я зря беспокоился. Севка и не думал закрывать дверь. Мне показалось, он даже обрадовался моему приходу.
— Здравствуй! — сказал я.
— Привет! — ответил Севка.
Мы стояли друг против друга и не знали, что делать дальше. Потом я вспомнил.
— Вот! — и протянул галошу. — Разгребал снег, смотрю, что-то чёрное выглядывает.
— Моя! — засмеялся Севка. — Факт! Только мне мамка другие купила.
— Будет две пары, — сказал я.
— Не будет, — сказал Севка. — Вторую галошу я выкинул. Зачем, думаю, она, если первая потерялась?!
— А куда выкинул?
— Во двор.
— Тогда не беда. Стает снег и найдётся та галоша. Так что — держи!
Севка взял галошу.
— Долго будете в дверях торчать?! — закричал сердитый женский голос откуда-то из коридора. — Или сюда идите, или туда. Не лето на дворе!
Я попросил:
— У тебя напиться можно?
— Заходи, — сказал Севка. — Вот наша дверь. Первая направо. Только вытри ноги. Натопчешь, мне влетит.
Я старательно вытер ноги об половичок и толкнул дверь.
Комната у Севки с матерью была небольшая. И никаких сервантов и торшеров, как у нас. Посередине стол, накрытый старенькой скатертью. Большая никелированная кровать с облупленными шишками. Клеёнчатый продавленный диван. Шкаф с зеркалом. Где только можно, салфетки и салфеточки. И везде очень чисто.
— Пей! — Севка принёс стакан воды.
Я пил долго, маленькими глотками. А когда выпил, отдал Севке стакан.
— Спасибо.
