вместо кроссовок галоши, галоши скользили, и Аксён то и дело его ловил и подталкивал вверх, к железке. На полпути справа рявкнуло, и почти сразу над головой загремело синее. Они остановились и стали смотреть.
Поезда всегда так, есть в них что-то такое, гипнотизирующее. Машины. А вообще все похоже на игру, подумал Аксён. В том смысле — висит кто-то наверху, в небе, смотрит вниз, кидает кубики. Кинул — выпала пятера, и вот ты уже идешь сначала по лесу, слушаешь всякий бред, потом тройка — и лезешь в гору и сам рассказываешь бред про чумных китайцев, а потом опять три, но уже другая, — и Чугун начинает рассказывать еще больший бред про каких-то Койколяйненов, а ты все идешь и идешь и не можешь остановиться. Хочешь, мечтаешь, изо всей души рвешься, но нет, Тюлькас, пойдем есть копченого угря…
Почему-то.
— Рос-сия, Росси-я, Ро-сси-я, Россия… — выкрикивал Тюлька, указывая пальцем в каждый вагон, в красивые, в красно-белых завитушках таблички. Поезд несся мимо, лязгал на стыках, плевался мелким щебнем, пролетел и растворился, по склону скатилась пустая пивная бутылка.
— «Москва — Владивосток», фирменный, — плюнул Чугун. — Он здесь не останавливается, даже в городе не останавливается. В газете писали, что в нем какие-то сортиры особенные…
— Лазерные, — сказал Тюлька.
— Сам ты лазерный, калека. Вообще давай, начинай страдать!
Чугун треснул Тюльку кулаком между лопатками, и тот тут же закашлялся.
— Перхай в сторону, туберкулезник! — Чугун подтолкнул младшего в спину.
Они продолжили подъем и через пять минут взобрались на насыпь. Аксён отметил, что тут как летом, и пахнет, и блестит.
— Монако-во! — прочитал Тюлька.
— Во, уроды, опять буквы прицепили! — возмутился Чугун. — Что за народ у нас? Так все красиво вроде было, нет, всегда поставят свою водокачку…
А Аксёну, в общем-то, новое название глянулось, оно обрело еще какой-то смысл.
Монако Во. Можно многое придумать.
Они переправились через рельсы и двинулись к вокзалу. По перрону уже болталось несколько человек довольно мерзостного вида, какие-то бомжи, а по большей части всякая местная шпана. Слонялась парочка молодых, Аксён их не знал, может, из глуши откуда. Старуха с собакой оригинальной конфигурации — грязная болонка, задняя часть парализована и погружена в драную авоську, которую бабушка крепко держала в руке, передняя же собачья часть деловито перебирала лапками, нос же дергался в поисках пищи. Кентавр получился, Аксён подумал, что зря сюда старуха пришла, не соберет она сегодня на пропитание, не соберет. И рожа у нее тоже такая, как у собственной собаки, народ от юродивых подустал.
Интересно, собака на самом деле параличная или старуха ее просто шалью стреножила?
Вообще смотреть на всех этих ненастоящих нищих было скучно, и Аксён стал смотреть на вокзал. Вокзал разъезда Монако Во Аксёну очень нравился. И непосредственно внешностью, и, что немаловажно, смыслом. Снаружи он блистал стеклом и железными ручками, радовал глаз красным кирпичом и литыми чугунными скамейками, монументально возносились водосточные трубы, а над шатровой башенкой пошевеливался флюгер.
Но красота красотилась только по фасаду. С тыльной стороны здание выглядело совсем по-другому — угрюмые серого цвета шлакоблоки, кучи проросшего лебедой угля для кочегарки, шпалы, другая рухлядь. Приржавевшая сама к себе железная дверь — вокзал уже много лет выполнял сугубо декоративные функции, некоторые поговаривали, что внутри он даже вглухую забетонирован.
Аксён прогулялся по перрону туда-сюда и устроился на крайней скамейке, отсюда было лучше всего наблюдать, не появятся ли вдруг менты и не попытается ли кинуть Тюльку и Чугуна кто-нибудь из здешних. На скамейке сиделось удобно, Аксён вернулся к размышлениям о предопределенности существования и решил, что жизнь не у всех напоминает настольную игру с кубиками, у некоторых она весьма схожа с рельсами — прямая и железная, и даже на стрелках выбор осуществляется между изначально заданными вариантами. И, сев в вагон на Ярославском вокзале через некоторое время обязательно сойдешь на вокзале Владивостока. А еще…
Запад продудел.
Попрошанты на перроне засуетились. Чугун принялся раскладывать носилки, остальные мазались сажей и оголяли струпья, старушка энергично хлестала собачку ремешком, собачка скулила, Тюлька стаскивал футболку.
Аксён в очередной раз подивился проницательности Чугуна — под футболкой Тюлька выглядел что надо. Ребра выпирали, сквозь живот виднелся позвоночник, руки болтались плетьми. Пациент тифозного барака, такому не захочешь — подашь.
Тюлька устроился в носилках и удивительно трогательно свесил на перрон слабеющую руку. Чугун разместил рядом с этой чахоточной рукой пластмассовую строительную каску и задвинулся за угол вокзала.
Остальные попрошайки тоже приняли достойные позы, старушка принялась всхлипывать. Она что-то еще делала, такое, невидимое, отчего болонка крайне жалобно подвывала.
На перроне с презрительным лицом появился кондуктор с жезлом. Показался поезд.
Это был тоже фирменный, «Москва — Барнаул», восемнадцать вагонов повышенной комфортности с вежливыми проводниками, вагон-ресторан, чистые окна, лампы на столах. Поезд снизил скорость, вильнул на стрелке и подрулил десятым вагоном ровнехонько к вокзалу. Тут же откуда-то показались торговцы пивом-рыбой-мороженым, а один даже перепелов жареных предлагал. Пассажиры нехотя ссыпались на перрон.
Торговцы ударили первыми. Попрошайки не спешили: пока человек не купит пива и бутерброд, денег от него не жди — золотое правило. Пассажиры затоваривались, и добрели, и оглядывались вокруг для утоления голода души.
И вот в протянутые банки посыпалась первая мелочь.
Тюлька на носилках стоял чуть в стороне и на пассажиров не смотрел, отворачивался, делал вид, что ему стыдно. Зря это Чугун придумал носилки, лучше бы по старинке, так хоть что-то бы собрали. Аксён нашел взглядом Чугуна и постучал себя пальцем по голове, Чугун только отмахнулся.
Бабка с собакой держалась тоже поодаль, в гущу не лезла. Болонка подвывала.
Пассажиров тем временем прибывало, сидеть полчаса в вагонах не хотелось никому, народ выдавливался на перрон, тратил денежки.
В каску Тюльки посыпались монеты и даже бумажки, десятки. Тюлька благодарно кивал головой и сиротски улыбался.
Аксён отметил, что неплохо подавали и бабке. Это было непонятно, но потом он перехватил заинтересованный взгляд старшего брата. Чугун глядел на болонку.
Подавали не бабке, подавали болонке.
Видимо, в следующий раз они пойдут сюда с Жужей, Чугун перевяжет ей лапы и заставит ковылять по перрону. Если не придумает еще что-нибудь, еще более душераздирающее. Слепую лошадь, лося-эпилептика. А что, лосиная ферма отсюда не так уж и далеко. Выйдем широким фронтом, Тюлька ляжет на перрон с западной стороны, лось будет биться в припадке с восточной, пассажиры прольют слезы и обрушат денежный дождь.
Аксён хихикнул.
Впрочем, Тюльке и так вроде бы неплохо подавали, это читалось по лицу Чугуна. И вдруг это
