газету, взялся за руль мотоцикла. И тогда долго молчавший Яценко потоптался на месте, прокашлялся в кулак и, наконец, решился:
— Газетку бы нам оставили… Мы осторожненько, не порвем ее. Почитаем всем колхозом.
— У меня только одна. Но вам не откажу, — ответил приезжий и протянул газету.
— Может, перекусили бы с нами? Стыдно гостя не попотчевать.
— Спасибо, добрые люди! Вот первый плуг сделаем, сам привезу вам, тогда и погуляем, — ответил гость.
— И вам спасибо. Всем рабочим наше спасибо передайте.
Мотоцикл запрыгал по ухабам. Мальчишки дружно подталкивали его; женщины каждый раз, когда машину подбрасывало, охали.
— Еще разобьется! — беспокоились одни.
— Да нет, на дорогу выкатил, — говорили другие.
И долго еще, пока мотоцикл совсем не скрылся из виду, провожали колхозники человека, который своими руками делает бороны и лемеха.
7
Так ровно, так монотонно может шуметь только весенняя вода, падая с высокой плотины.
День и ночь не утихает вода, шипит ее пенистая грива, дрожит под напором запруды.
Этот шум не дает Мишке покоя. Ему страшно хочется спать; руки становятся чужими, вялыми и безразличными, плечи сами обвисают, тяжелеет и затуманивается голова, и Мишка, как дряхлый сонный дед, клюет носом в коленки. Сначала Мишка сидит, опершись о стену, потом его начинает пошатывать, и тогда он боком съезжает на земляной пол и ложится на расстеленный пиджак. Что-то липкое, тягучее наполняет его голову, и он уходит в сновидения. И Мишке по-прежнему слышится, как шумит вода, как она рвет плотину и подступает к его землянке и вот уже течет по стенам, по его спине, лезет вместе с илом под рубашку. Он просыпается, испуганно водит глазами: «А!.. Что это? Что это такое?»
В землянке черно и тихо, давно угас перегной в печке, которую Мишка сам себе соорудил; его жилище напоминало бы волчью нору, если бы не эта аккуратная печка, да не пистолеты и сабли, развешанные на стенах (сейчас их не видно), да не светлый кружочек на потолке — как будто ободок ведра. Он служит Мишке и дымоходом, и окном, куда заглядывает ночью синяя холодная звезда.
Оглядевшись, ощупав себя, Мишка немного успокоился. Нет никакой воды, это ему показалось. Но шум… навязчивый шум не умолкал. Спал ли Мишка, лежал или ходил — за ним неотступно неслась мутная вода: она журчала в его душе, стучала в голову. «Надо что-то делать, — подумал Цыганчук, — а то без дела совсем можно с ума сойти». (Он уже заметил: если мастерить ловушку для сусликов, свирель или стульчик, шум в ушах стихает, а если прислушиваться к себе, то гудит еще сильнее.)
На ощупь сняв со стены деревянную саблю, какую обещал вытесать и вырезать Вовке, Мишка сел возле печки так, чтобы свет из потолочной дыры падал на колени. Сел и задумался. Наверное, хорошие мысли пришли к нему, потому что мальчишка тихо улыбнулся. А потом, отложив в сторону неотесанную саблю, пополз к выходу. О, у него были хитрые дверцы. Сам их сделал: сплел соломенную рогожу и обил ее планками — и эту ширму повесил над самым входом в землянку, повесил на двух колышках, а чтоб ветром ее не качало, нижний уголок каждый раз прижимал камнем. Тепло и удобно, а главное — никаких хлопот со щеколдами.
Слепой, как суслик после долгой спячки, вылез Мишка из своей норы, огляделся сонными глазами, понюхал воздух: еще влажный… пахнет солнцем и прошлогодней ботвой, пахнет горьким сухостоем, а между тем слышится: идет от корней холодный терпкий сок зелени, и уже набухают кулачки молодых почек. Весна… Потеплело… С тех пор как оглох Мишка, он острее чувствует весну — и не знал раньше, сколько запахов имеет один только стебелек пырея, втоптанный в землю. Сухой, сопревший стебель, а в нем — и вкус солода и плесени, и прошедшие дожди, и дорожная пыль, и холодок ранней росы. Каждый стебелек пахнет по-своему. Каждый листик…
Правда, мир для Мишки распался. После взрыва мины что-то треснуло от земли и до неба. И теперь шумит, гудит, как на плохой свадьбе. Спишь ли, не спишь — бьет, стучит в голове, и никуда не убежишь от этой музыки. Посмотрит Мишка на солнце — звенит, как медная тарелка. Посмотрит на небо, и оно гудит, прямо как барабан. И встречные люди безмолвно шевелят губами. Наверное, говорят с ним, но Мишка слышит только свист ветра. Мальчик пытается разгадать смысл слов, напряженно открывает рот и впивается в говорящего глазами — все напрасно. Провожают люди Мишку жалобным взглядом, а ему — жарко, и еще сильнее болит голова. Он избегает взгляда печальных вдовьих глаз.
Солнце палит по-весеннему. Соломенная крыша землянки, засыпанная глиной, подсохла и потрескалась; кое-где в щелях пустила белые ростки трава. «Надо подмазать, — вздохнул Мишка, — хотя бы сверху подмазать, а сорную траву выполоть и землю вскопать».
Он оглядел двор, где когда-то стояли хата его и сад. Сейчас от них ничего не осталось, разве только пни, гора камней и сухой бурьян на развалинах; конечно, для своего жилища можно было бы выбрать уголок и получше, где-то над речкой, но таков уж человек — точно пуповиной привязан он к родному месту. «Ничего, — утешал себя Мишка. — Вырасту, разведу кроликов, засею мак, чтоб красиво было в огороде. А потом женюсь и возьму лучше всего глухую. Она будет молчать, а я ей буду вырезать ложки».
На крыше стояла немецкая гильза, похожая на ведро. Но такая тяжелая, что запросто и не поднимешь. В ней было немного воды. Мишка зачерпнул пригоршней воду, понюхал — теплая, густая, как компот, и пахнет ржавчиной. Ничего, умыться можно. Ополоснул лицо, смочил чубчик на голове и собрался идти, но раздумал. Вынес из землянки пиджак, еще влажный, скользкий от зеленой плесени. Расстелил его на крыше — пускай просыхает. И ушел.
Шел Мишка не улицей, а берегом, вдоль Ингула, чтобы случайно никто не встретил его. Одуряюще пахла разомлевшая земля, шелестели под ногами сухие листья, от реки тянуло сыростью, и Мишка улыбался с такой же тихой радостью, как и тогда, когда, надумав что-то хорошее, отложил недоструганную саблю.
К Яценкам проскочил благополучно, никто не видел его, не побеспокоил расспросами. Через плетеную изгородь заглянул во двор.
Сидит старый Денис на скамейке у очага, ветер развевает его белый, словно осыпанный мукой чуб, а он постукивает колотушкой по деревянному ящичку. Что это он делает?
Мишка тихонько подкрался поближе и встал за спиной Яценки.
Вот что! Дядя делает оловянные ложки.
Вот у него узенькое
