- Про солнечный удар говорите? - Кийко не ожидал такого пустякового разговора. - Небесный луч их не берет. У севрюг своя смерть. Рыбья, невидимая...
Заинтересовавшись падалью, торгагент взял у Кийко весло и подогнал остроносую севрюжку поближе к лодке.
- Рецедив заражения!..
- Зачем зря наговаривать: всякая тварь в свой час дохнет, а полезная животина особенно квелая!
- Природа не очень вредная особа! - в дополнение к своим словам иностранец пустил в ход руки, начал "выражаться" на пальцах, хотя и языком объяснял не так уж плохо. - Я имею сказать болезнь...
- А, стало быть, вы про ту болезнь, от которой на голове плешь растекается и кости крошатся?
Иностранец покосился на лодочника: или очень глупого, или утонченно хитрого. Прислушался к говору моря и взглянул на небо. Хотя и чувствовалось движение воды, ветровые вспышки, но мир берегла внушительная тишина. Кийко забрал у гостя свое обглоданное, узкое, как вобла, весло, крякнул и поплыл к острову. На покойницу-севрюгу больше не взглянул.
- Возникла, пожила свое и ушла. Задержаться на этом свете дольше срока никому не дадено. Без обновленья никак нельзя... Сядьте или нагнитесь, а то носа лодки не видать.
Носатая рыбина осталась далеко позади, а господин в спортивной куртке и синих очках все кособочился в ее сторону и прислушивался, посматривая на небо:
- Мэмэнто мори, мэмэнто вивэре!.. - промурлыкал торгагент, переливая воду из ладони в ладонь, как будто собирался умываться.
- О каком моменте в море говорите? - спросил Кийко. Обмакнув в воде весло, он включил моторчик своей лодки. В проливе, между островом и берегом, волна была шире, течение сильнее.
- О, и в переводе этот афоризм имеет черный блеск... Помни о жизни, помни о смерти. - Поглядывая за борт моторки, гость, видимо, ожидал еще видеть осетра или севрюгу кверху пузом. Он вынул из кармана платок и бережно стал протирать очки, недовольно ощупывая взглядом развалившегося на корме Фалалея. Можно было подумать, что эта вылазка на остров была затеяна самим Кийко, как морская увеселительная прогулка, и что это не был задуманный кем-то вояж для обмена "научной информацией заинтересованных сторон, во благо мировой цивилизации". Угрюмый бакенщик достал из-под сиденья оторванный карман от ватника и начал вытирать руки, как бы с намерением что-то предпринять. Эти манипуляции заинтересовали торгагента и он начал оглядываться по сторонам. Заметив встречную шлюпку, надел очки, перегнулся за борт.
- Дико кругом, а есть люди, которые понимают смысл жизни. Бизнес и частная инициатива - есть двигатель прогресса. Этот приятный галург, который Завидный... имел бы у нас, в свободном мире, славу, богатство! Бизнес. Профит. У него активная голова и быстрые руки. Ближнего не надо обижать, его надо перегонять!.. Вместе - всегда тесно. А который злой конкурент - пусть будет труп,- собеседник Фалалея неожиданно оказался еще и шутником. - Теснота хороша, когда рядом крепкое и горячее тело девушки... Вы - есть настоящий гондольер! Мужчина, когда очень тесно, должны знать!... У вас тут тихий и приятно дикий пляж. Я видел на нем очень гибкое тело... Этот инженер, который Завидный, хочет получить любовный патент на тот инженер, который крепкая и злая девушка... О, я хорошо наблюдал. Они очень современно лежат на пляже. Такая девушка в умелых руках - тоже бизнес. Но пусть знает он, Завидный, как много шелка надо на ее волнистое тело! Пусть он не упускает случай иметь свободные деньги для своей знойной Кармен. Наша фирма умеет ценить игроков хороший класс, которым не нужен гандикап. Завидный может играть на равных и даже давать фору. У него хороший вкус, он сразу меня заметил! Наша фирма не только берет сульфат, она ищет пригодных друзей!..
Разговорчивость этого нарядного селезня была для Кийко кстати. Огибая остров, он все еще мучительно раздумывал, как бы быстрее развязаться с надоевшими бумагами, которые он сберегал то в сапоге, то под сиденьем лодки, то в фонарном пузыре. Слушая, Фалалей не очень вникал в смысл этой длинной проповеди, но вполне разумел, о чем заботился экскурсант. За островом, на солнечном плесе царило рыболовецкое оживление. За время штормов рыбаки истосковались по жадному клеву, дружно высыпали на море, и каждый занял свой участок, рыбный "мел-лек", облюбованный еще с весны.
Чтобы не особенно маячить и в то же время не делать подозрительного таинства из своего вояжа, Кийко лавировал между островом и рыбаками, не упуская из поля зрения самых дальних лодок, на которых узнавал дружков, втихую промышлявших со своими переметами красную рыбу, которая строго оберегалась.
- О, вы у нас были бы доходный гондольер! - услышал Кийко непрошенную похвалу. - Кто умеет так молчать, тот дорого стоит. Вы хороший гид. Я хотел бы видеть лысый остров... Можно?
- Мы его не прячем. Наоборот, стараемся показать, и говорим про него: у нас тут революция была. Да еще какая!.. - голос у Фалалея Кийко неожиданно переменился, стал тверже и внушительнее.
- Понимаю... С острыми клыками интервенты? Я много видел красный плакат.
- Клыков у этих упырей не видел, а зады запомнились...
- О, зачем так ругать! История не всегда любит громил. Она протягивает руку для поцелуя тому, кто умеет тихо... Наша фирма не обижает друзей тихих и умных. Вас, гондольер, тоже не забудем. Я уеду, а другой специалист может приехать... Фирма друзей не обижает.
Сбавив газ у мотора, чтобы лучше слышать собеседника, Фалалей старался уловить главное, потаенное в разговоре, опасаясь слишком хитрой "насадки" на закидушке ловца. Сомнительного не усмотрел и, взбодрив моторчик, на больших оборотах направил лодку к южной, каменистой оконечности острова. Пусть потом Завидный выясняет тонкости дипломатии, а он - просто морской извозчик. Какой он гондольер! Фалалею Кийко на сегодня хватит звания бакенщика, и прошлое у него прочно покоится на двух медалях и почестях контуженного фронтовика. Не ропщет Фалалей.
Причалили к лобастому валуну, похожему на черного борова. Потрафляя течению веслом, Кийко подтянул корму лодки к пологому спуску, высадил притихшего экскурсанта на берег. В расщелинах со вздохом плескались волны; в открытом море они казались меньше и спокойнее, чем у берега, где обрывался их бег, и они всю накопленную силу и злость вымещали на одиноком, сиротливом островке Кара-Ада.
Неторопливо, молча устремились они на крутой откос. Карабкаясь по карнизу скалы, напарник Кийко вдруг вскрикнул и с перекошенным от ужаса лицом попятился, чудом удержавшись на острие камня Он успел подняться довольно высоко, и падать было страшно и опасно. Разожми руки - полетишь вниз, и, пожалуй, не в воду, а на каменистые зубцы. Кийко что-то кричал агенту из-за валуна, но тот не слушал. И вдруг Кийко увидел, как у экскурсанта по волосатым рукам с побелевшими от натуги костяшками и золотым перстнем, лениво, с холодным безразличием, медленно поводя головой, ползла живая плеть... Серая, скользкая, жирная. Касаясь рук, ее рубчатый, слюдяной живот проминался, и страшно было видеть, как тело гада непрерывно двигалось, стекало с руки, а поднятая голова с желтоватыми бусинками глаз все время маячила перед лицом экскурсанта с вытаращенными глазами и потным лбом. Кийко оторопело наблюдал из-за каменного высокого шкафа, зная, что всякое шевеление к добру не приведет, хотя, по всей видимости, блудливого иностранца уважила не ядовитая гадюка, а студенистый увалень - уж. Они кишат на Кара-Ада, и попадались не только в одиночку, но и клубками, шевелящимися кочками с десятками голов и остреньких жал. Облобызав руку торгагента, флегматичный уж скрылся во мглистой сырости, а страдалец с золотым ободком на пальце никак не решался открыть сощуренных глаз. Должно быть, гадючий холод дошел ему до костей и он долго еще чувствовал прикосновение ползучей слизи... Фалалею и сейчас шуметь было опасно: вздрогнув, человек мог расслабиться и рухнуть с обрыва. Подойдя сбоку, Кийко ухватил лежащего ничком покупателя химикатов и "тихих" душ за руку и оттащил от обрыва на мшистый тюфячок из плесени.
- Где вы прятались? Вам отвечать за меня перед свободным государством! Убили кобру? - принялся вдруг кричать торгаш, разглядывая свои руки, как будто они стали чужими, мерзкими. - О, этот холод с того света!- он встряхнул кистями, отер их о штанину и стал дуть в ладони, словно на морозе. - хуже смерти... Плохо, когда у тебя холод. Мне никак нельзя!.. Его могут почувствовать женщины. И тогда... - экскурсант не знал, что делать с затекшими руками, обласканными гадом. - Как долго гадюка текла! Страшная пытка. О, теперь я знаю тот холод, который ждет там!.. Моя душа будет чувствовать этот холод, будет леденеть, но спастись не сможет... Ничего не будет - только леденящий холод! Вы понимаете?..
- Понял еще на фронте, - с каким-то спокойным- и тихим ожесточением ответил Кийко. - Я знаю другую пытку... На фронте я никого... слышите, никого не убил. Ни одного вражеского поганца не прикончил... Но я многих, очень многих не смог спасти от смерти - своих... упокоил. Не врагов, а своих... боевых друзей, - Кийко в первый раз так близко и так пристально посмотрел в очаровательные, лучистые глаза иностранца, и тот не выдержал его пренебрежительного и леденящего взгляда. - Знаешь ли ты, ездок по свету, что хоронить своих тяжелее, чем убивать врагов?..
