Народу было много: тетя Лидуша с мужем, Женя, Нина и Наташа Скипетровы, мамины молоденькие кузины, Люба с Сашей, ее двоюродный брат, Петр Николаевич; я пригласила Пыльневу и Тишалову, звала и Смирнову, но та, как и всегда, тихо, вежливо, но решительно отказалась; Володю и Колю Ливинского особо не перечисляю, так как ведь они все время y нас торчат. Публика все между собой хорошо знакомая, так что друг друга не стеснялись, хохотали и дурили страшно. Новенькими здесь были только Шура Тишалова и Ира Пыльнева, но эти не робкого десятка, скоро со всеми перезнакомились, и «заплясали лес и горы».
Володе, видимо, очень нравится Люба, он все к ней подсаживается и, со свойственному ему обыкновению, поддразнивает ее… Ишь ты, меня предостерегал от влюбленности, a сам тоже в сердцегрызы записался!…
- Любовь Константиновна, позвольте вам задать один нескромный вопрос, - обращается он к ней.
Люба несколько смущена:
- Пожалуйста!
- Ваше сердце свободно? - таинственно наклоняется он к ней.
Люба краснеет, a в глазах Володи прыгают плутоватые огоньки.
- Вы свободны от прежнего увлечения, от прежнего чувства?
Глаза Любы смелее, но с искренним удивлением поднимаются на него.
- Прежнего увлечения? - переспрашивает она его.
- Да, я подразумевал ваше увлечение мадемуазель Терракоткой? (См. «Веселые будни. Из воспоминанйи гимназистки» того же автора).
- Ах, вот вы о чем! - Люба искренно хохочет. - Я-то все еще люблю ее, но она - увы! - изменила мне: вышла замуж.
- Вышла замуж? - радостно переспрашивает он. - Великолепно! Я так и знал. Меня не могло обмануть предчувствие, как только я ее увидел, сейчас же решил: это она, Терракотка мадемуазель Снежиной. Ведь она - черная?
- Черная.
- Толстая?
- Нет, тонюсенькая.
- Ну, это пустяки, с тех пор под солнцем юга могла и располнеть, ведь, как известно, от тепла все тела расширяются. Косая?
- Как косая?! - возмущается Люба. - Прямехонькая, с прелестными большими черными глазами.
- Да, да, черные глаза, большие, - подтверждает он. - Конечно, она самая. A что косит, это тоже дело наживное: она, очевидно, страшно ревнива, и вот в то время, как один глаз - правый - якобы равнодушно обозревает местность прямо перед собой, левый - напряженно следит за любимым мужем, за - дюша мой, Карапэт Карапэтыч.
Володька красноречиво скосил левый глаз, отчего физиономия его приняла такой нелепо-свирепый вид, что мы так и покатились от хохота.
- Так вот, представьте, какая неожиданность: однажды я совершенно случайно попал в вагон в общество вашей мадемуазель Терракот, ныне мадам Начихал-Наплевадзе. Увидел толстую, косую, неуклюжую, черную армянку и вспомнил вас: «это она», - мысленно сказал я себе…
- Мерси, очень любезно, - перебивает, смеясь, Люба.
- То есть вы меня не так поняли или, вернее, не дали мне договорить: «Это она, - думаю я, - «сымпатый» Любовь Константиновны». Я сделался весь внимание, так как, видите ли, я сразу сообразил, что когда-нибудь смогу доставить драгоценные сердцу вашему сведения, доложив вам о нашей встрече…
Раз усевшись на своего любимого конька и заведя свою дразнильную машину, Володя все больше входил в азарт. Какие только нелепейшие и разнообразнейшие штучки ни были преподнесены нам под псевдонимом злополучной ех-Терракотки и ее дражайшей половины! Посыпались и армянские загадки одна глупей и бессмысленней другой.
- Ну-ка, a отгадайте мою не армянскую загадку, - предлагает Тишалова. - Какое животное может провалиться в свою собственную середину?
Вот странно, отгадали только мамочка и я, a так просто: корова, ее середина - ров, в который она вся - целая и провалиться может.
- Еще, еще, еще что-нибудь, - просили Шуру.
- У ворона два, y человека одна, y гуся и свиньи ни одного. Что это такое?
Эту загадку несколько человек отгадали - буква О.
- Господа, a когда же гадать? Непременно нужно. Как же в сочельник да не погадать, - предлагает кто-то.
- Да, да, - подхватывают голоса.
- A как?
- Прежде всего бежим на кухню, - предлагает Ира Пыльнева. - и пусть каждый вытащит, не глядя, первое попавшееся полено: каково оно будет, таков будет будущий муж или жена.
- Отлично!
- A потом лодочки пускать, имена поджигать.
- A потом всей компанией на улицу имена спрашивать, - предлагает Володя.
Летим в кухню, вооружаемся поленьями, стараясь по ним создать образ своей будущей дражайшей половины.
Бедная Люба! Будущее сулит ей мрачные перспективы: что-то кривое, шероховатое, верно супруг ее будет злющая-презлющая кривуля. Полено Шурки Тишаловой довольно презентабельное в смысле стройности, но торчат три заковыристых сучка.
- Ничего, обтешем, - заявляет она.
Мое полено тоненькое, длинное, как для полена, так, пожалуй, даже изящное.
- Ишь ты! - не может пропустить случая Володя: - какого себе моя сестричка франтика выискала. A что? - шепчет он мне в самое ухо, - теперь сама видишь, я был прав: это никто, как Коля Лив…
- Пошел вон! - опять туряю я его. - Вот на свою суженую лучше посмотри, вся на левый бок съехала. Еще такую поискать тебе придется. Впрочем, не надо искать, я тебе достану. Милый Володечка, будь отцом родным, женись ты на нашей преподобной «Клепке»… Коли уж тебе на роду кривая написана, возьми нашу, тебе ведь все равно, a доброе дело сделаешь.
- Правда, правда! - одобряют Люба, Ира и Шура.
- Владимир Николаевич, пожалуйста! - несется со всех сторон.
Следующий гадальный номер - пускаем на воду лодочки с зажженными свечками. Володька незаметно все норовит толкнуть мою с расчетом, чтоб она подожгла бумажку с Николаем. От его чрезмерных усилий скорлупка, подойдя уже совсем близко к записочке, благодаря данному ей резкому толчку, накреняется, зачерпывает воды и бултых ко дну. Зато его лодочка сожгла всю Клеопатру.
- Ура!.. «Клепку» испепелило пламя Владимира Николаевича! - смеются кругом.
Накинув шубки и платочки на голову, мы шумной, беспорядочной компанией стремглав несемся вниз по лестнице на улицу - спрашивать имена. Холодно, морозно, светло.
Самая настоящая рождественская ночь. Прохожих мало.
- Вот извозчик, я y него спрошу имя, - говорю я.
- Извозчик, как тебя зовут? - обращаюсь я к молодому толстому парню, сидящему на козлах.
- Кучкин, Митюха, из пскопских, - флегматично заявляет он.
Вся моя свита разражается неудержимым смехом, едва успели мы отойти от извозчика на приличное расстояние.
- Поздравляю, мадам Кучкина! Просто, звучно и аристократично: madame la baronne Koutchkine. Прелестно! - рад стараться Володя.
Коля Ливинский допрашивает о своей будущей нареченной какую-то горничную и получает в ответ: «Аксинья»! Люба обеспечена Никифором. Женя подходит к двум не то приказчикам, не то мастеровым и осведомляется y них: «Как вас зовут?»
- Зимой Кузьмой, a летом Филаретом, - хохочет, довольный собственной остротой, один из них.
Женя сконфужена, нам смешно, но мы сдерживаемся, боясь нарваться на какую-нибудь дерзость. Умудренная только что виденным, Ира заявляет:
- Я пойду спрашивать y того вот, что там, прижавшись около стенки, возле почтового ящика стоит, y него такой жалкий и скромный вид, он уж верно острить не будет. Только и вы, пожалуйста, идите, чтоб на всякий случай быть поблизости.
Наша шумная орава движется в нескольких шагах за ней, опрашивая по пути встречных. Вот раздается нежный голосок Пыльневой; в ответ на него доносится до нас гораздо менее приятный и мелодичный голос:
- Имя как?.. A тебе што за дело? Зовут, как зовут. Видишь, на ногах стою. Говори, стою? Ну, и не грошь! Брякнусь в канаву, тогда городовой, как подбирать станет - в кутузку, значится, вести - ему и как звать скажу. А теперича, видишь, - стою, не качнусь. - Растопырив руки и с трудом отделяясь от спасительного ящика-опоры, шатаясь во все стороны, пьяница беспомощно хватается за воздух. - A она: «как звать»? - Так я те и скажу!.. - хорохорится он. - Шалишь, были дураки да все вышли…
Но Ира не слушает дальше его надтреснутого хриплого бормотанья и стремглав мчится к нам. Действительно, выбрала скромного и жалкого!
Хохоча, как сумасшедшие, вернулись мы домой и поделились со старшими своими впечатлениями.
- Дорогая тетя, я рад успокоить ваше заботливое материнское сердце: участь Муси блестяще обеспечена. Мадам Митюха Кучкин, из пскопских, - жестом руки рекомендует он меня.
- Смотри, Мурка, - опять принялся он за меня: - этот Митюха, тут дело не спроста. Помнишь, y тебя давно еще был такой рыцарь печального образа «табачник», «пеклеванный», Митя прозывался ?(См. «Хорошо жить на свете.» того же автора) Смотри, стариной не тряхни, потому больше y нас Дмитриев в заводе нет; я, по крайней мере, ни одного не знаю.
- Я знаю одного, - с невиннейшим видом заявляет Люба.
- Кого? Кого? - живо спрашиваю я.
- Светлова, Дмитрия Николаевича.
