Она дала мне прочесть рассказик из хрестоматии, но после первых же строк сказала:
— Достаточно. Читаешь ты хорошо. А теперь прочти то, что ты знаешь наизусть.
Я прочла «Мартышку и Очки». Как всегда, сначала я запуталась от волнения, и у меня получилось: «Мартышка в старости глаза слабами стала». Но я быстро оправилась и дочитала до конца благополучно.
— Хорошо, — похвалила учительница. — Теперь подойди к доске и напиши слово «жёрнов».
Вот удача! Это слово было мне знакомо по маминым тетрадкам. Я написала.
— Правильно. Теперь напиши: «Звёзды светят».
Я написала.
— Правильно ли это? Кто скажет? — спросила учительница.
Девочка, пришедшая с дедушкой, встала и сказала:
— Неправильно. Звёзды пишутся через «ять». Это исключение.
Вот тебе и раз! Так я и знала, что буква «ять» подведёт меня. Что скажет мама!
Я вышла к ней в приёмную красная, как клюква:
— Я, мамочка, не выдержала экзамена, сделала ошибку в слове «звёзды». Меня не примут в гимназию.
— Будем надеяться, что тебя всё же примут. Но, и она подняла палец, — ты будешь дома писать со мной диктанты.
И действительно, в гимназию меня приняли.
Я возвращалась домой счастливая. Все поздравляли меня. Дарьюшка подала обещанное угощенье. Не хватило только опоздавшему Диме. Он был очень недоволен, но мы утешили его, пообещав новёхонький гвоздь с большой головкой. У Димы экзамен был ещё впереди: он тоже по ступал в гимназию.
— А теперь давайте играть в гимназию, — предложила я.
Все с радостью согласились.
Мы расставили стулья один за другим. В первом ряду, как самая маленькая, села сияющая Устинька со своим букварём.
Этот букварь она обернула голубой бумагой и часто разглядывала его на кухне с Дарьюшкой.
— Гляди, буквы какие славные, крупные! Отборные, одна в одну, — любовалась Дарьюшка. — Сама я неучёная, мать у тебя неграмотная. А ты сможешь книжки читать. Видишь, какая ты уродилась: мелкая, зато удачливая.
— Я, тётенька Дарья, лучше всех буду учиться, — обещала Устинька.
— Это уж как бог даст! — вздыхала Дарьюшка.
— Бог тут совершенно ни при чём, — поправляла её мама. — Всё зависит от самой ученицы.
И вот теперь, когда мы начали играть в гимназию, Устинька с букварём сидела в первом ряду.
— Рассаживайтесь все! — командовала я. — Будете писать диктант. А я буду учительница.
— Почему же именно ты? — возмутился Дима.
— А как же! Я ведь единственная гимназистка среди вас.
— Но ты сама говорила, что сделала ошибку в слове «звёзды».
— Ну и что же! Больше ошибок делать не буду. И потом, раз моя мама учительница, значит, и я.
— Совсем это не значит. То мама, а то ты, — не сдавался Дима.
Я хотела было дальше спорить, но вдруг взглянула на Тамару. Она тихо сидела на своём стуле. Гладко заплетённые косы лежали на плечах. Спокойно глядели на всех серые глаза из-под ровненьких бровей.
На минуту я задумалась. Нелегко мне было решиться, но я решилась.
— Пусть Тамара будет учительница, — предложила я. — Это будет правильно.
— Да, это будет правильнее всего, — подтвердила из соседней комнаты мама.
Всё было хорошо, весело, правильно. Но через несколько дней пришла беда.
Утром, войдя на кухню, я увидела, что Дарьюшка неподвижно, как застывшая, сидит у стола, подперев голову рукой. К её плечу припала Устинька. А тётя Наша читает им письмо из деревни, написанное кем-то по просьбе неграмотной Устинькиной матери.
— Что случилось? — с испугом спросила я, Дарьюшка ничего не ответила. А Устинька, потянув меня за рукав, вывела в коридор и там сказала на ухо:
— Бурёнка наша померла. Напоролась в лесу на сук. Поранилась и померла. Нету её больше у нас…
И снова вошла в столовую Дарьюшка, ведя за руку притихшую Устиньку, которая крепко прижимала к груди букварь в голубой обёртке.
Мать звала Устиньку домой. Надо было поднакопить денег на новую Бурёнку. Старшая дочка пошла в услужение к богатому соседу, а наша Устинька должна была нянчить младшеньких.
Ей было уже не до школьной скамьи.
Когда к нам в гости приходил Иван Васильевич Гребень, тётя Наша усаживала его в столовой и заставляла выпить стакан горячего молока с мёдом.
— Вы всё кашляете, Иван Васильевич, — говорила тётя Наша. — За собой не следите совершенно. А ведь в жизни главное — здоровье.
— Здоровье, конечно, вещь важная, — соглашался Иван Васильевич, размешивая молоко, — но есть вещи и поважнее.
— А что поважнее? — спрашивали мы с Димой.
— Ну, например, очень важно, чтобы хорошо жилось всем простым людям. Чтобы все они были грамотны, учились в школах, читали нужные, интересные книги…
Случилось так, что как раз накануне того дня, когда мне надо было идти в гимназию, под вечер у меня заболело горло. Смерили температуру — оказалось тридцать семь и восемь.
— Похоже на ангину, — сказала тётя Наша.
Меня уложили в постель и закутали горло фланелью.
Тётя Наша укрыла меня потеплее, посоветовала уснуть и ушла в столовую, откуда доносились голоса.
От жара они мне казались то слишком громкими, то очень тихими. Вдруг одно какое-нибудь слово начинало звенеть у меня в ушах, разрасталось в целую историю, иногда даже с картинками, которые перелистывались передо мной так быстро, что кружилась голова.
Мне казалось, что я спала долго, что уже ночь. А в столовой всё ещё разговаривали, расхаживали, передвигали что-то. Кто-то при ходьбе позвякивал, будто коньками.
А может быть, это не ночь? Но зачем же тогда у нас на подоконнике горит ночник: фитилёк в деревянном масле?
— Приступим к роялю, — приказал чей-то мужской голос.
— Слушаюсь, — ответил кто-то другой.
Это что же такое происходит? Кто распоряжается нашим роялем? Неужели папа с мамой решили всё же тайком от меня, ночью, перевезти его в другое место, где бы он не стоял без дела!
Но ведь он и у нас не бездельничает: Тамара играет на нём.
— Мамочка! Папа! — позвала я.
Но голос мой звучал так слабо, что меня никто не услышал.
Этого нельзя было оставить!
С трудом дыша, я встала, сунула ноги в ночные туфли, закуталась в одеяло и, подойдя к столовой двери, чуть приоткрыла её.
Я угадала: собирались увозить рояль. В столовой находился дворник, но вместо грузчиков были полицейские.
Главный из них звякал при ходьбе, но не коньками, как мне казалось, а шпорами.
Полицейские так удивили меня, что я не сразу заметила, какой беспорядок в комнате. А заметив, ужаснулась. И как это тётя Наша допустила?
Нет, рояль не увозили: он был раскрыт, как при настройке. В нём что-то искали. Да и вся комната была перерыта. Стол завален книгами, посуда из буфета вынута, Ушинский снят со стены, диванное сиденье поднято.
Внутри красавца дивана лежали старые газеты и бумажные выкройки. Сколько раз я просила тётю Нашу подарить их нам с Тамарой, чтобы мы могли играть в портниху! Тамара хотя и не любила этой игры, но соглашалась быть заказчицей и приезжать на примерку. Так нет же! Тётя Наша не позволяла. «Там туча пыли, — возражала она. — Эти выкройки выбросить надо». Однако не выбрасывала. Несколько штук подарила нам, а остальные спрятала обратно в диван.
Теперь она охотно показывала их главному полицейскому.
— Пожалуйста, взгляните сюда. А вот этого вы ещё не видели. И здесь вы ещё не смотрели. Ещё эта пачка. Ещё тот свёрток.
Говоря это, тётя Наша так трясла в воздухе ветхой бумагой, что туча пыли заволокла всю комнату.
— Апчхи! — чихал главный. — Апчхи! Сударыня… апчхи… достаточно.
Но тётя Наша не унималась до тех пор, пока главный, сморкаясь и вытирая глаза, не приказал городовому закрыть диван.
Отдышавшись, главный указал на нашу дверь:
— Теперь пойдёмте туда.
— Там детская, — сказал папа, — Ребёнок болен. Я просил бы не тревожить его.
Тут я не утерпела и просунула голову в дверь:
— Ничего, ничего, можете войти. У нас тоже есть выкройки.
Никогда ещё папа так не сердился на меня.
— Сию минуту марш в постель! — крикнул он, ударив рукой по столу. — Что за девчонка! Почему ты вмешиваешься не в своё дело! Кто тебя спрашивает?
Роняя туфли, босиком я кинулась обратно в кровать, юркнула под одеяло, укрылась с головой, чтобы ничего больше не слышать, И от огорчения и боли в груди уснула.
Утром я услышала, как разговаривали мама с папой.
Оказывается, полицейские доискивались, не прячет ли папа у нас в квартире какие-нибудь брошюры, написанные против царя.
Но таких брошюр они не нашли.
Днём мне стало лучше. И, когда папа пришёл проведать меня, я уже не лежала, а сидела в кровати и пила горячее молоко с мёдом.
