— Спросите, пожалуйста, можно ли нам побыть у вас еще немного, а то мы еще не отдохнули.
Петрус Карлссон сделал так, как она хотела, и спросил, можно ли Мадикен и Лисабет подольше побыть на хуторе.
— Потом я их к вам отвезу, — сказал дядя Карлссон.
Мадикен и Лисабет переглянулись и заулыбались.
Но вот Петрус Карлссон протягивает трубку Мадикен.
— Папа хочет поговорить с тобой, — говорит он.
— Послушай, барышня Шик-блеск! — говорит папа. — Не пора ли тебе научиться думать заранее? Что же ты опять наделала — отправилась путешествовать в такой мороз! А если бы вы обе отморозили себе носы? Что бы ты на это сказала?
После разговора с папой Мадикен долго думала над его словами. Неужели можно и вправду совсем отморозить нос? Вот ужас-то! Даже страшно вообразить: идут они себе с Лисабет как ни в чем не бывало, и вдруг — бац! — у них отвалились носы и лежат на снегу, как две смерзшиеся тряпочки! Ну что на это можно сказать? Может быть: «Прощай, мой нос…» У Мадикен мороз по коже прошел, когда она себе это представила. Вон Альбин из их класса однажды, когда учительница спросила, для чего у человека нос, ответил: «Для соплей». А что делать Мадикен и Лисабет? Вот и девай свои сопли куда хочешь, ведь носы-то отморожены! Мадикен готова разреветься, оплакивая свой пропавший нос, но вовремя вспоминает, что носы у нее и у Лисабет пока что еще на месте. Вот счастье-то!
У Лисабет нос как раз занят делом. Она прижала его к толстой куртке Туре, которая висит на стуле.
— Как хорошо пахнет! — восклицает она. — Пахнет скотным двором. Можно, мы туда пойдем?
Туре такой же добрый и сговорчивый, как его папа.
— Конечно, можно, — отвечает он, весело посмеиваясь своим особенным смешком, так что со стороны кажется, будто бы он знает что-то хорошее, что только ему известно.
Туре ведет девочек на скотный двор и показывает им быка, и всех коровушек, и теляток. А в одном стойле, оказывается, лежит теленочек, который только что родился. Он больше всех понравился девочкам. Теленочек уже начал вставать на ножки, он подходит к загородке и тянется к Мадикен и Лисабет влажной мордочкой. Они протягивают к теленочку руки, он лижет им пальцы. Лисабет рассказывает ему, что скоро будет Рождество, а то он, может быть, еще и не знает.
Затем они отправляются в конюшню. Там живут четыре лошади — Титус, и Мона, и Фрейя, и Конке. Девочки не видели их с лета. Летом лошади паслись на выгоне, сейчас они в стойлах. Лошади встречают Мадикен и Лисабет тихим ржанием. Конке — самый ласковый и самый некрасивый, у него шкура какого-то странного желтоватого цвета.
— Наружность — это пустяки, — говорит Мадикен. — Главное, что ты добрый.
Девочки заходят к коню в стойло, гладят его, чистят щеткой, дают ему овса и сена. Туре стоит рядом, смотрит на них и тихонько посмеивается.
— А в каких яслях у вас тут лежал младенец Иисус?[12] — спрашивает вдруг Лисабет.
Она думает, что только в Аппелькюллене есть конюшня и хлев.
Мадикен ей объясняет, что то случилось не здесь, а совсем в другом месте, в далекой Иудейской земле.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает Лисабет.
— Знаю. Нам учительница говорила.
Но Лисабет не верит:
— А вот и нет! В моей школе сказали, что Иисус родился тут, в яслях у Конке. Конке добрый, он его не укусил, а только понюхал, чтобы узнать, кто же такой там лежит.
Мадикен поворачивает голову и осматривается в полумраке конюшни. Вообще-то ей тоже хочется, чтобы это было правдой. Как хорошо, если бы Иисус родился в Аппелькюллене и лежал в этих яслях!
— Может быть, так оно и было, — говорит она горячо. — Мария поставила свечки во всех окнах, а Петрус Карлссон и тетя Карлссон сидят у себя в кухне и вдруг видят — что такое? Кажется, снег заблестел от света. А тетя Карлссон тогда и говорит: «Кто бы это мог быть у нас в хлеву?»
Лисабет уже знает ответ.
— А это был младенец Иисус, — говорит она. — Он лежал в яслях у Конке, и Конке его тронул носом, а Иисус засмеялся, потому что ему было приятно.
— Ну а я? Я тоже был на кухне и видел свет из конюшни? — спрашивает Туре.
— Ой, и дурачок же ты, Туре! — говорит Мадикен. — Это ведь было давно, в незапамятные времена, ты тогда еще не родился.
Пока они были в конюшне, погода на дворе совсем переменилась. Красное солнце скрылось, все небо затянула пелена облаков, и в воздухе запорхали снежинки.
— Ура! — обрадовалась Мадикен. — Будет снег!
И Мадикен не ошиблась. Снег так и повалил, укутывая своим покровом Аппелькюллен.
— В такую погоду я не могу отвезти вас домой, — сказал Петрус Карлссон. — Придется пережать, пока снег не перестанет.
— Давайте переждем, — соглашаются Мадикен и Лисабет.
Обе девочки совсем не против подождать, пока снег не перестанет. У Майи еще сохранились куклы, в которые она играла, когда была маленькая. Она их принесла и дала девочкам. Мадикен и Лисабет усадили кукол на кухонном диване, стали их раздевать и одевать, и занимались этим с большим удовольствием. А снег все валил и валил.
— Пожалуй, ехать надо на санях, — говорит Петрус Карлссон. — Вот только дождемся, чтобы кончился снегопад.
— Хорошо, — говорят девочки. — Дождемся.
Они еще поиграли в куклы. Они уже совсем освоились и чувствуют себя как дома. Вдруг тетя Карлссон, подзывает Лисабет и спрашивает:
— Послушай-ка, какой крем ты больше всего любишь — крыжовенный, просто крем или другой крем? Садитесь за стол, девочки, сейчас будем обедать!
И вот Мадикен и Лисабет пообедали. А на обед у Карлссонов было жаркое с луковым соусом и крыжовенный крем с молоком. А снег все еще валил.
— Похоже, что этому снегопаду конца не будет, — говорит Петрус Карлссон. — Придется уж как-нибудь выезжать, а то в Юнибаккене подумают, что мы вас решили украсть.
— Может быть, все-таки скоро перестанет, — говорит тетя Карлссон.
Но снег и не думает переставать и все валит, и валит, и валит на Аппелькюллен. Столбы у ворот уже покрылись пышными белыми шапками, а в воздухе так густо летают хлопья снега, что из кухни нельзя разглядеть скотный двор. Между тем уже начало смеркаться. И Петрус Карлссон сказал:
— Ну, Туре, придется тебе запрягать снегочистку, иначе мы не доедем до Юнибаккена.
И Туре идет запрягать Мону и Фрейю в снегочистку, а Петрус Карлссон запрягает в сани Титуса и Конке. Потом обеих девочек усадили в сани и укутали в шкуры, так что торчали только носы. Они даже не смогли помахать на прощанье тете Карлссон и Майе, которые смотрели из окна на их отъезд. Петрус Карлссон сел на козлы, взял вожжи, и сани тронулись вслед за снегочисткой, которой правил Туре.
— Целых четыре лошади понадобились, чтобы отвезти нас домой. Во как много! — говорит Мадикен.
— Четыре лошади и снегочистка, — говорит Лисабет. — Как на большом катании!
Девочки начинают играть, как будто у них большое санное катание. Уютно спрятавшись под шкурами, они слушают, как звенят бубенчики. И под звон четырех бубенцов Мадикен и Лисабет катят к себе домой в Юнибаккен.
— А хорошо, что мы с тобой отправились в Аппелькюллен, — говорит Мадикен.
— Ведь это надо же, как снег-то зарядил! — говорит Петрус Карлссон. — Все валит, и конца не видно.
Наверно, ему на козлах не так уютно сидится, как Мадикен и Лисабет под шкурами.
— Давай, Лисабет, споем ему песенку, чтобы ему стало повеселее, — говорит шепотом Мадикен.
Лисабет согласна.
Вот метель поднялась, налетела
На горы и долы родные… —
поют девочки рождественскую песню.
— поет Мадикен.
— поет Лисабет,
Но вот уже и калитка Юнибаккена.
— Смотри-ка, в окошке горят четыре свечи, — говорит Лисабет.
— Да, ты же знаешь, что это — адвент, — говорит Мадикен.
— Ну вот! Как будто со всем управились! — говорит Альва в последний вечер перед сочельником. — Ой, как же я устала, но зато все готово!
— Все, кроме елки! — говорит Лисабет. — А елку украсят мама и папа, когда мы ляжем спать.
Мадикен не говорит ничего, она только поеживается, как от озноба. Это у нее всегда бывает, когда должно случиться что-нибудь такое замечательное, что просто уже невозможно вытерпеть.
Да, теперь уж пускай приходит Рождество, в Юнибаккене все готово к встрече. Полы намыты, из всех углов выметена пыль, на окнах висят белые крахмальные занавески, во все подсвечники вставлены свечи, кухня устлана свежими половиками, медная посуда так и сверкает по стенам, а под печным колпаком красуется в уборе из красных и зеленых бумажных фестонов жениховский жезл, один вид которого напоминает о Рождестве.
