Смотрел он на нее долго и пристально. Наташа даже смутилась.
— Забавно, — сказал Варенцов и потер ладонью лоб. — Забавно. А ведь верно очень похожа! А?
— А я что говорил, — сказал Батурин.
— Послушайте, — сказал Варенцов Наташе. — Где я вас мог видеть?
— Н-не знаю, — растерянно сказала Наташа. Обращение на «вы» совсем доконало ее.
Скульптор вдруг хлопнул себя по лбу.
— Склероз, — досадно сказал он. — Вспомнил, вспомнил! — и, очень довольный, засмеялся. И сразу резко оборвал смех. — Вспомнил, где я вас видел. Во Дворце пионеров вы танцевали. Так?
Наташа молча кивнула.
— Прелестно, надо сказать, танцевали, — очень серьезно сказал Михаил Михайлович. — Прелестно!
Наташа закраснелась.
— Вот ведь что интересно, — весело сказал скульптор. — Вроде и забыл, а где-то застряло в памяти. И лепил-то я, оказывается, все-таки вас. Этот парень вас сразу узнал. Ну, да понятно. Я вас всего один раз и видел. И видел в движении, в полете, так сказать. А он вас каждый день видит. Пожалуй, и во сне…
Михаил Михайлович ухмыльнулся и подмигнул П. Батурину. Тот сердито засопел.
— Вы молодец, — сказал скульптор Наташе. — А вот ты-то, милостивый государь… Вы нас простите, — обратился он к Наташе, — я ему должен пару слов сказать. Вы здесь пока побудьте, а мы с ним вот там поговорим.
Он взял Петра за локоть и увел в небольшую комнату, в которой стоял диванчик, покрытый клетчатым одеялом, а на полках, на письменном столе, на подоконнике и прямо на полу лежали книги, альбомы, фотографии, рисунки.
Скульптор Варенцов бесцеремонно толкнул Петра на диван и сердито заговорил:
— Она-то молодец, она работает! Потому что так танцевать, не работая над этим до седьмого пота, нельзя. И она — талант. А вот ты — пшик! Нуль без палочки — вот кто!
— Да почему? — ошеломленно спросил Батурин. — Что я сделал такого?
— То-то и оно, что ничего ты еще не сделал, а воображаешь о себе черт знает что. Думаешь, у меня есть время твои, с позволения сказать, произведения рассматривать?
— К-к-какие произведения? — одурело спросил Батурин.
— А вот какие, — скульптор Варенцов снял со стола газету.
С изумлением и ужасом П. Батурин увидел свои «лепнинки-лепешки».
— Будто не знаешь. Ваша Римма Васильевна принесла. Говорит, ты спишь и видишь, что знаменитым скульптором стал. Но сам, дескать, прийти ко мне стесняешься.
Батурин потерянно молчал. Не иначе мать учительнице отдала. Час от часу не легче!
— Он, видите ли, стесняется! Он, видите ли, хочет великим стать! А ты знаешь, — торжественно сказал он, — что ВЕЛИКИЕ, может быть, один раз в сто лет появляются?!
— Да не хочу я вовсе… великим… — забормотал Петр.
— А не великим хочешь? — Варенцов язвительно захохотал. — Таким, как я, хочешь? Середнячком, каких — хоть пруд пруди, хочешь?
— И таким… не хочу, — уныло сказал Петр.
— Ах! И таким не хочешь? — возмущенно спросил скульптор.
— Да что вы хотите от меня? — чуть не плача, взмолился Петр. — Да пропади они пропадом, эти… — он вскочил с дивана, подбежал к столу, схватил несколько своих жалких изделий, смял их и выбросил в форточку.
— Ты что, барбос, делаешь?! — удивился Варенцов.
Он схватил Петра за плечи и силой усадил на диван. И вдруг сам как-то сразу обмяк, лицо стало спокойным и грустным. Он сел рядом с Петром и обнял его.
— Не знаю, не знаю, выйдет ли из тебя художник, — задумчиво сказал он. — За одно хватаешься, за другое… Увидел тогда мою работу — и свои фигурки тогда на свет божий вытащил. А так ведь и не вспомнил бы. Верно?
Петр вздохнул. Чего уж там. Все так.
— Может, ты думаешь, что труд мой легок? Одни победы? Как бы не так! Ни сна, ни покоя. Это тебе не у станочка современного стоять: нажал кнопку, и пошла машина…
И тут Петр Батурин разозлился.
— Это вы зря! — сердито сказал он. — Вы когда-нибудь «у станочка» стояли? У меня батя всю жизнь стоит и его… его… профессором называют. «Нажал кнопку»… Ого! Там столько знать надо! А вы…
Варенцов удивленно посмотрел на него.
— Это-то ты мо-ло-дец, — с расстановкой сказал он и даже языком прищелкнул. — Эт-то мне нравится.
В дверь заглянула Наташа.
— Идите-ка, идите сюда, — позвал ее скульптор.
— Этот парень не так уж плох, — сказал он. — Пожалуй, толк из него будет. Если, конечно, нос не задерет, — он слегка потянул Батурина за нос и скомандовал: — А теперь — до свиданья! Я еще поработать хочу. Но вообще-то, милости просим. Всегда.
…А вечером в доме у Батуриных разразился грандиозный шум и крик. И начал его сам Петр.
— Ты зачем Римме Васильевне мои штуки отдала? — строго спросил он Марию Ивановну.
— Какие штуки, Петь? — растерялась она.
— Ну, эти… из пластилина, будто не понимаешь?! — чересчур громко сказал Петр.
— Да я… я думала… — виновато сказала Мария Ивановна.
И тут Петр разбушевался.
— «Думала, думала»! Все вы за меня думаете! А я что, маленький?! Да? Я тебя просил за меня думать?! Да?
— Ты чего на мать кричишь? — строго спросил, появившись на кухне, Степан Александрович.
— А что она?! Я как дурак там стоял… Не хочу я быть знаменитым! Понятно?
Мария Ивановна потерянно молчала.
— Цыц! — резко сказал Степан Александрович. — Не ори! Сдурел? Что с ним, Маша?
Мария Ивановна только руками развела.
— Теперь «что с ним»? Да? — бушевал Петр. — Все тайны какие-то, всё секреты! Почему не сказал, что мотор достанешь? А теперь меня дураком выставили!
Отец покраснел и хлопнул рукой по столу.
— Ну, хватит! — крикнул он. — Разошелся! Да как ты смеешь так с родителями разговаривать?! Еще в шестом, в шесто-о-ом еще учишься…
— Не еще в шестом, а уже в шестом!
— Пойди, Петенька, ляг, отдохни, — сказала Мария Ивановна. — Время уже позднее.
— А ну вас! — всхлипнув, сказал Петр, пошатываясь пошел из кухни и улегся спать.
Но сон долго не шел, в голову лезли разные странные мысли. Ну, например, такая: назло всем он вообще не будет учиться, а уйдет на остров, построит себе там хижину и будет жить, как Робинзон Крузо. Или еще, наоборот, — станет учиться как зверь, заткнет за пояс самого Витю Пискарева и сдаст экзамены на все пятерки с плюсом, и представители самых разных научных институтов будут прямо драться из-за него: «Пожалуйста, к нам!» — «Нет! Просим к нам! Мы первые!» А потом он сделает самое величайшее открытие современности и героически погибнет — такой молодой и красивый. «Ах, как мы его недооценивали!» — скажут тогда все и горько зарыдают от стыда и сожаления. А Наташа…
Потом, к его чести, он подумал, что орал-то он, в общем, зря — ведь ничего плохого родители ему не хотели. И совесть начала мучать мужественного Петра Батурина. Он кряхтел и сопел и ворочался на своем диване. «Да не вертись ты! Спи! — сказал диван почему-то отцовским голосом. — Утро вечера мудренее».
«И верно», — подумал Петр и заснул. Но, видно, что-то грызло его и во сне, потому что проснулся он необыкновенно рано. Проснулся, потянулся и сразу вспомнил о вчерашнем. А вспомнив, почесал затылок: ничего не попишешь — перед родителями надо извиниться.
«Вот и денься куда-нибудь от этих взрослых! Только носом и тыкают. Иногда, правда, правильно». Он стал думать о профессоре, о Варенцове и об отце. Интересно, ведь чем-то они похожи друг на друга.
«Ладно уж, извинюсь», — опять подумал он.
Из кухни донеслись громкие голоса родителей. «Эге, — удивился Петр, — с чего они-то в такую рань поднялись?» Он прислушался: судя по всему, разговор на кухне шел весьма крупный.
Петр вылез из-под одеяла, на цыпочках подошел к двери и слегка приоткрыл ее. Точно! Отец и мать ссорились!
— А я тебе говорю, — гремел Степан Александрович, — все ты и эта твоя Аристарховна! Дурите головы мальчишкам!
— А тебе на него совсем наплевать! — решительно возражала Мария Ивановна. — Пусть олухом вырастет? Да?
Петр осторожно прикрыл дверь и опять залез под одеяло. Сна уже ни в одном глазу не было.
Сильно хлопнула входная дверь — как выстрелила. «Ну и ну! Заварил я кашу, — сокрушался Петр и опять вылез из-под одеяла. — Надо расхлебывать».
И он в одних трусах выскочил на кухню. Отца уже не было.
Мария Ивановна стояла около раковины и выливала в нее… рыбий жир. Витаминизированный!
— Мам, — содрогаясь, сказал Петр Батурин, — зачем ты выливаешь? Я ничего… я к нему вроде даже привык… полюбил даже, — сказал он противным подхалимским тоном.
Мария Ивановна повернулась к нему. Глаза у нее были красными.
— Отец работает как вол, — с горечью сказала она, — трудится, чтобы нам хорошо жилось. Экскурсии тебе на свой родной завод устраивает, мотор какой-то с профессором достает, в школу они ходят, чтобы хорошую мастерскую оборудовать. И отдохнуть отцу некогда. Даже на рыбалку не выберется. А этот?! Никакого уважения! — Она махнула рукой: — Эх ты! Из-за тебя ведь со… со… Степой ругаться ста-а-ала. Всю жизнь как голубки прожили — ни разу не ссорились. А тут… — голос у нее сорвался, и она свирепо затрясла бутылкой с рыбьим жиром над раковиной. — Не выливается еще тут!.. — и она швырнула бутылку в раковину. С громким треском бутылка кокнулась, и в воздухе запахло густо и противно.
