Да, действительно, я была тронута, умилена до глубины души. Как деликатно, как незаметно! Он верно рассчитывает, что его даже и не заподозрят. Какой же он хороший! Теперь я вполне, вполне понимаю то обожание, то преклонение перед ним, которое испытывает Вера. Бедная! Ведь это единственный светлый луч в ее жизни, единственный человек, который знает, понимает ее несчастного отца, по которому изболелось ее бедное сердце.
- Ты, говоришь, поехать?.. - в раздумье через некоторое время начинает Вера. - A отец? Как же я его оставлю? Кто за ним присмотрит? Ведь это большой, несчастный, больной ребенок. Я по нем одном исстрадаюсь душой.
- Милая, ведь это же недолго, совсем недолго, какие-нибудь полтора-два месяца. A если ты хуже заболеешь, если неспособна будешь потом дальше трудиться? Верочка, y тебя впереди такая большая задача, ты пойдешь на медицинские курсы, будешь доктором. Помнишь, ты мечтала приносить пользу, облегчение, отраду; видишь, ты нужна, очень нужна, здоровье все для тебя, не только для тебя, и для других всех, и для него, для твоего бедного отца. Ты необходима ему! Так лучше же теперь, вовремя подумай о себе, пока болезнь не запущена, пока легко помочь. A отец твой ни в чем нуждаться не будет, мы о нем позаботимся, я буду навещать его, сообщать тебе все о нем подробно. Милая, согласись! Посмотри на эту ужасную погоду, эту темень. A там солнце, розы цветут, синее море - подумай! Ты сразу воскреснешь, сразу оживешь. Поедешь, да? Ну, если любишь меня, если любишь всех нас, кто так хочет тебе добра…
И Вера согласилась.
- Теперь все слава Богу, и вы не должны больше грустить, наша Верочка вернется здоровая, сильная, веселая, - крепко пожимая на прощанье руку Смирнова, говорю я.
Что-то в роде бледной, печальной улыбки на минуту осветило это поблекшее, безжизненное лицо, глаза его с глубоким чувством смотрели на меня.
- Как, чем смогу я когда-либо отблагодарить вас за все, что вы делаете для моей бедной девочки? - Опять слезы туманили ему глаза.
Мне стало совсем хорошо на душе, как давно уже не было. Теперь моя Верочка спасена; может быть, ее настоящая болезнь пришла даже кстати: благодаря ей все обратили внимание, приняли участие в Вере, и она раз навсегда совершенно поправит, подновит свое здоровье.
В гимназию я пришла в самом радужном настроении; ученицы тоже радуются, что все благополучно улаживается, так как никто не был особенно убежден, что Вера согласится. Нашлась и спутница, немолодая, небогатая девица, которая с радостью согласилась сопровождать больную в Крым.
Наконец-то принес Дмитрий Николаевич наши сочинения. Хоть я все время была занята исключительно мыслью о Вере, но все же этот вопрос несколько смущал и тревожил меня. Как отнесется Светлов? Что подумает? Что скажет?
- Считаю для себя приятным долгом сообщить вам, что на этот раз ваши домашние работы написаны весьма недурно, неудовлетворительных ни одной, есть же и совсем хорошие, по обыкновению, y госпожи Зерновой, госпожи Штоф, госпожи Снежиной и многих других… Я даже позволю себе не возвращать их, a сохранить y себя, как делаю обыкновенно с наиболее удачными сочинениями.
Класс чувствует себя крайне польщенным, еще бы - Светлов на память сохранил! Но я - сама не своя. «Что же это? A мое?» - с ужасом думаю я, не слыша своего имени в перечне приличных сочинений.
- Что же касается сочинения госпожи Старобельской, - продолжает он, - это, до некоторой степени, литературное произведение, - с последними словами он обращается непосредственно ко мне. - Красиво, поэтично и идейно. Можно, конечно, кое о чем поспорить, кое с чем не совсем согласиться, но это исключительно дело личного взгляда, и сейчас я, к сожалению, лишен возможности вступить с автором в маленький диспут, - при этих словах по лицу его пробегает та милая улыбка, которая сразу преображает все его лицо. - Мысль же, которую он желает провести, проходит вполне последовательно и логично. Вы, госпожа Старобельская, не пренебрегайте вашими способностями писать, они y вас безусловно есть, развивайте их понемножку. - Он уже совсем приветливо и ласково смотрит на меня.
Что это? Чудится мне теперь его доброта и приветливость после всего того, что рассказывала Вера, как прежде мерещилась во всем его сухость и черствость, или он, на самом деле, иначе смотрит сегодня? Не знаю, но мне становится еще веселее и так приятно! Ему понравилось! А что хотел он возразить? Интересно. В каком отношении можно не согласиться? Неужели же y меня, действительно, есть хоть малюсенькая способность писать? Ведь это же не кто-нибудь, a Светлов похвалил, уж он-то понимает, он, который, как говорят, не сегодня - завтра сдаст свой профессорский экзамен.
Перед следующим уроком, гигиеной, я с наслаждением помогаю Пыльневой в ее, - не знаю, впрочем, особенно ли плодотворной, - работе. Дело в том, что y Иры сразу установились натянутые отношения с гигиеной и с представительницей ее, нашей докторшей Ольгой Петровной; благодаря этому, Ира считает «своей приятной обязанностью», - как выражается Дмитрий Николаевич, постоянно устраивать ей какие-нибудь неприятности. Сегодняшний очередной номер: привесить скелету руки на место ног и ноги на место рук. Вот он, бедный, стоит в самой недоступной для живого человека позе: ступни ног почти свешиваются к ладоням рук, - одним словом, бери ноги в руки и марш.
«Штучка» возымела действие: Ольга Петровна доведена до «белого каления», a Ирин непорочно-святой вид и безмятежный взор выражают ее полную нравственную удовлетворенность. Дежурная водворяет по местам конечности скелета, и урок начинается.
Веселая, радостная отправлялась я в этот день к Смирновым, по установившемуся обыкновению со всякой питательной и укрепительной всячиной, ежедневно посылаемой мамочкой Вере. Я шла поделиться с ней известием, что все почти готово, спутница найдена, так что через два, три дня можно двинуться в путь. Но едва переступила я порог комнаты, как всякое оживление мигом слетело с меня. Вся бледная, казалось, без кровинки в лице, вытянувшись на спине и закрыв глаза, лежала Вера; рядом совсем убитая, словно застывшая, сидела жалкая, согбенная фигура ее отца. При моем приближении он встал, a веки Веры, приподнявшияся на мгновение, снова замкнулись.
- Ей хуже? - со страхом спросила я.
Он только безмолвно, утвердительно кивнул головой.
- Но что такое? Доктор был? Нет? Так надо послать скорей, сейчас. Впрочем, нет, погодите, я нашего, нашего всегдашнего доктора приведу, он такой хороший, он непременно поможет, - суетилась я.
Смирнов, убитый, продолжал безмолвно стоять.
- Не поможет и ваш доктор, - вдруг тихо, едва слышно заговорила Вера: - Кровь горлом хлынула… это… конец.
- Вера, Верочка! Что ты, Бог с тобой! Что ты говоришь? Неправда, этого быть не может! - чуть не рыдая, бросилась я к ней. - Пройдет, все пройдет! Только бы уехать поскорей; понимаешь, уже все готово, все так хорошо складывается; барышня, которая с тобой поедет, такая милая. A там, ты сама говорила: море, солнце, горы…
Она опять чуть слышно перебила меня:
- Не увижу я всего этого… Поздно…
- Неправда, неправда! не поздно, что ты говоришь! Ведь тебе всего семнадцать лет, и вдруг «поздно». Я сейчас же поеду за Перским, он такой знающий, он сразу тебя на ноги поставит. - Я уже хотела бежать.
- Погоди, не уходи, посиди… - тихо прошептала Вера; ей, видимо, очень трудно было говорить.
Она помолчала…
- Муся, ведь это смерть… кровь горлом… это последнее… я знаю… я чувствую смерть… смерть в груди… - Она с трудом переводила дух. - Не перебивай… сил так мало… Я бы хотела с ним проститься… с Дмитрием Николаевичем… поблагодарить за все… сказать… - совсем ослабев, она не договорила.
- Милая, родная, успокойся. Он придет, я попрошу, скажу, передам все… Только это неправда, ты поправишься, да, Бог не захочет, не позволит!.. - не помню, что говорила я, я теряла голову.
В тот же вечер наш доктор, мамочка и я были все трое снова y Смирновых. Вера лежала совсем бледная, безжизненная, не говоря ни слова.
- Пустяки, ничего опасного, - громко и твердо произнес Перский y самой ее постели. - Девица очень малокровная, сильно ослабела да еще и нервная страшно: показалась горлом кровь, она и перепуталась. A я скажу : слава Богу, что так, это очистило легкие, и теперь на свежем воздухе дело скорей пойдет к выздоровлению, - уверенным, убедительным тоном продолжал он. - В семнадцать лет с болезнью бороться еще не трудно.
- Положение серьезное, - грустно произнес он, выходя с нами на улицу, - организм страшно истощен, сердце слабое…
- Так неужели же нет надежды? - испуганно спросила мамочка.
- Я не говорю, что нет, говорю - мало. Впрочем, отчаиваться рано, - молодость чудеса творит. Но скорей, скорей на воздух, в этой обстановке смерть неминуема.
Боже мой, Боже, неужели?..
