Мы через весь посёлок идём.
Взрослые из своих дач выскакивают и друг друга спрашивают, что случилось. Может быть, демонстрация? Мы даже не отвечаем. Не до того нам! Старый сын доцента Большаковой из гамака вылез и у забора стоит. Продавщица из магазина вышла — смотрит. Даже глаза прикрыла рукой, чтобы солнце не мешало. Поплавский перестал дачу строить, влез на фундамент и нам вслед глядит. А незнакомая женщина в купальнике даже рот открыла, так с открытым ртом и стоит.
А мы идём мимо.
— Только музыки нам теперь не хватает, — говорит бабушка.
Никита стручок с акации оторвал и уже свистит.
Кролик был бы доволен, что его так хоронят — бабушка считает. Если бы Никита не столь душераздирающе в стручок дул, кролик был бы ещё более доволен.
Никита стал тише свистеть.
Мы уже на опушке. Тут берёзки. Муравейник. Колокольчики качаются на высоких ножках. Бабочки на колокольчики приседают. И вспархивают. Одуванчики стоят как шары. Чернеет в траве земляника, спёкшаяся от солнца. И вкус у неё сушёный. Смирно ходит на длинной верёвке коза Мямля, и рога её взблёскивают.
— И ты, уж конечно, тут, — сказала бабушка.
А Люся Поплавская обошла Мямлю подальше. И куклу подобрала, к животу прижала.
Мямля вздёрнула голову и уставилась на нас немигучими глазами. Зелёные глаза — как щавель.
— Мы кролика хороним, — сказала Марина. И всхлипнула, чтобы Мямле было понятно. Но она без слёз уже всхлипнула.
Тут Мямля мигнула. Наклонила рога, подумала. Как дёрнется на своей верёвке! И сразу кол вырвала из травы, с землёй. Отбежала подальше и оттуда смотрит.
— Чья-то капуста в опасности, — засмеялась бабушка.
Но Мямля никуда не бежит. Стоит на пригорке.
— А где нам его предать земле? — говорит Никита.
Повторяет за моей бабушкой! И лопаткой машет. Разве такой лопаткой предашь? Хорошо, что Маринины дедушки настоящую лопату взять не забыли. По очереди её несут.
— Вот здесь, — решила наконец бабушка.
Здесь нашему кролику будет удобно. Место сухое, песчаное. Вон какая сосенка рядом! И от посёлка близко. Дачу водопроводчиков видно. И магазин. Прекрасное место!
— Тут ему будет спокойно, — сказала бабушка.
И мы нашего кролика предали земле. Такое несчастье!..
А мама опять не приехала.
МОЯ БЛИЖАЙШАЯ ПОДРУГА АЛЁНА
У меня есть самая близкая подруга — Алёна. «Конечно, самая! — смеётся бабушка. — Куда ближе? На соседней даче живёт». И дедушка ей поддакивает: «Да уж ближайшая!»
Между нашими дачами даже забора нет. Что мы — какие-то частники? Отгораживаться друг от друга забором! Но мы совсем не потому дружим, что рядом. Я, например, весной заболела. Температура — даже градусник горячий. Горло платком замотано, давит, как ошейник. И на улице дождь.
А Алёна пришла в резиновых сапогах, мокрая. Говорит: «Айда по лужам ходить! Ужи вылезли. Один у нас лежит на крыльце. Знаешь какой красивый!» — «Мне нельзя, — говорю я. — Я болею». — «А чего у тебя?» — спрашивает Алёна. «Горло, — говорю я. — Наверное, корь. Ещё в больницу, может, положат».
Про больницу я просто так сказала, для страха. Но Алёна не испугалась. «Я в больнице лежала, — говорит. — Тоска!» Подумала. Ещё говорит: «Уж одной тебе там, во всяком случае, делать нечего». — «Как это?» — удивилась я. «А вот так», — засмеялась Алёна. Шоколадную конфету из кармана достала и мне показывает: «Видишь?»
Конфета мокрая, скаталась в комок. «Возьми её и пожуй, — говорит Алёна. — Только не проглоти! Немножко пожуй, а потом мне дашь». — «Зачем?» Я всё не понимаю. «Потом я её съем», — объясняет Алёна. «Так ешь сразу, — говорю я. — У нас есть!» — «Ну ты и глупая! — рассердилась Алёна. — Ты пожуёшь, а потом я. Сразу от тебя заражусь. Вместе в больницу положат, представляешь? Во будем жить!»
Ещё бы! Если с Алёной вместе. Но я всё-таки сомневаюсь: «Так ты заразишься!» — «Конечно, — смеётся Алёна. — Думаешь, просто так в больницу положат?» Мне ужасно хочется, чтобы вместе, но всё равно ещё сомневаюсь. «А вдруг, — говорю, — ты тяжело заболеешь? У меня, может, лёгкая форма, а у тебя тяжёлая будет?»
Я зимой свинкой болела в тяжёлой форме, всё теперь знаю. А Алёна подумала и говорит: «Значит, если бы я заболела, ты бы меня одну бросила болеть?» Вон как она подумала! Я скорей выхватила конфету, пососала и обратно даю. Алёна — раз! — и съела.
Но всё равно не заразилась. И у меня горло прошло. Бабушка взглянула на градусник: «Ого, можно тебя на работу выписывать». Смеётся. Ни о какой больнице и речи нет. Зря я боялась.
А Алёна ничего не боится. Она бесстрашная. Ночью бегает на море купаться. Одна. А Прасковье Гавриловне оставляет записку на столе: «Ушла купаться». Ведь Алёна с четырёх лет сама пишет какими хочешь буквами. А Прасковья Гавриловна — её бабушка. Она всегда хочет знать правду, даже самую плохую. Вот Алёна правду и пишет. Не будет же она врать! Прасковье Гавриловне, конечно, приятно, что Алёна растёт правдивой. Но ночью она совершенно не может из-за этого спать. Всё время проверяет: тут ли Алёна, нет ли на столе записки. Днём тоже с Алёной не очень поспишь! Она гадюку может себе на шею повесить. С Алёны станется! Она в своего папу пошла.
Но Алёнин папа всё-таки занимается моллюсками. Они тихие. В своих ракушках сидят. А папа на своём стационаре сидит и смотрит, как сидят его моллюски. Стационар на нашем же море, недалеко, так что Алёнин папа по воскресеньям приезжает на дачу. Всё хочет Алёну увлечь моллюсками. Алёна на них даже не смотрит. Она увлекается пресмыкающимися. Это змеи. Алёне нравится, что они красивые: так змеятся в траве. А ужей она за пазухой носит. Прасковья Гавриловна говорит: «Алёнка, поправь рубашку! Вон как оттопырилась». А Алёна смеётся: «Там уж!» — «Выкинь немедленно, — говорит Прасковья Гавриловна. — Даже слушать страшно».
А ведь сама хочет знать правду, даже самую плохую.
Ещё Алёна увлекается лягушками. Ей нравится, что они лупоглазые и поют хором. Алёна их специально бегает слушать. Но Прасковью Гавриловну и это её увлечение нисколько не радует. Прасковье Гавриловне не угодишь! Лягушки ей тоже не по душе. Они скользкие, мокрые такие! Как их можно любить, она не понимает. Как можно этих лягушек к себе под одеяло пускать? «Это опыт, — объясняет Алёна. — Я у них терморегуляцию проверяю».
Но Прасковья Гавриловна даже знать не хочет, какая у лягушек терморегуляция! Ведь одеяло новое! Она за ним в очереди стояла, в универмаге. Алёна от своего папы только одно плохое берёт, а папа был в школе отличник. По ночам за лягушками не бегал. Наоборот, за микроскопом сидел. А Алёна придумала — терморегуляция!
Просто не хочет понять.
Я, например, сразу поняла, когда Алёна мне объяснила. Это такой опыт. Алёна проверяет, как лягушки относятся к температуре. Они же холодные! У них низкая температура тела. Может быть, ноль, не знаю. Алёна не меряла. Лягушка не будет с градусником сидеть! Но на ощупь — низкая. А под одеялом жарко, шерстяное одеяло. Ещё бы лучше — пуховое, но пухового у Алёны на даче нет. Интересно, если лягушку долго под одеялом держать, она согреется или нет? Будет горячая? Как у лягушки под одеялом изменится температура тела?
Вот что такое терморегуляция!
Прасковья Гавриловна весь опыт испортила. Одна-единственная лягушка у Алёны случайно на пол упала. А Прасковья Гавриловна сразу одеяло отобрала. Лягушки не успели согреться, упрыгали так. И терморегуляцию Алёна в тот раз не смогла проверить. Но она от своего не отступит! Придётся опыт ещё повторить. Когда Прасковья Гавриловна в город поедет, за мясом.
Но Алёнина бабушка хитрая.
Вдруг поехала в город и щенка привозит. На крайнюю меру пошла, чтоб Алёну отвлечь, — так она моей бабушке объяснила. Уж против собаки Алёна не устоит. Будет теперь на даче сидеть как пришитая, со щенком. А про своих мокрых жаб и думать забудет. Тем более этот щенок — чистокровный пудель. Посмотрите, какие уши! А цвет? «Да, белый, — говорит моя бабушка. — Не очень практичный. Очень маркий! Мыть надо чаще». Но Прасковья Гавриловна даже обиделась. Как моя бабушка не видит? Этот щенок не белый! Он палевый! Вон как розовым отливает. Такой редкий цвет! «Гм, — говорит моя бабушка. — Действительно, чем-то таким отливает…»
А щенок молока из блюдечка лакнул и вдруг… на пол брык! Дёрнулся и глаза закатил. Прасковья Гавриловна на корточки села, щенка тихонько похлопывает по щекам. «Ничего, — говорит, — ничего. Это с нами бывает. Мы сейчас очнёмся». Щенок полежал, полежал — как вздохнёт! Ушами тряхнул и очнулся. Встал. Шатается на своих породистых ногах. «Припадочный, что ли?» — удивилась моя бабушка. Нет, он не припадочный. Просто у него волчья пасть — такая болезнь. Только поэтому Прасковье Гавриловне щенка и удалось получить. Он чистокровный пудель! У него дедушка — медалист, отец — медалист и вообще все предки в специальную собачью книгу записаны.
