И бабушка прикрыла глаза, видно утомившись от своего волнения и столь длинного разговора. Покачивалась еле заметно ее голова, и вот зашевелились губы, дрогнули пальцы, двинулись четки - наверное, бабушка завела молитву против Энгелькиного гнева.
Я тоже не могла понять, что так взбесило Энгельса. Конечно, Лешка гад и ремень жалко… Но что-то такое было в Энгелькином гневе, что и меня делало виноватой, как-то оказывалась я заодно с Лешкой против Энгелькиного ремня и самого Энгельки. Хотя меня он ни единым словом не попрекнул и вообще так себя стал вести, лишь только услышал про Лешку, будто меня тут и не было. Вот это-то как раз его и выдавало, что он меня винит. Понимает, что я ни при чем, а все-таки сердится.
«Тут из-за этого Лешки со всеми перессоришься, - с досадой думала я. - Вот теперь Энгелька злится. Прямо хоть беги из этих Пеньков!»
Лена сразу увидела, что у нас что-то произошло.
- Дрались, что ли? Что щеки красные? - спросила она брата.
- Да не-е… - вяло протянул Энгелька, из которого уже вышел весь боевой дух.
- Это из-за меня, - сказала я и остановилась, растерявшись: с чего бы начать рассказывать - с решения военрука о ремнях, с самого ли ремня, с Лешки ли? Да чего там думать! - Вон, - кивнула на разорванный ремешок на лавке. - Я разорвала.
- Да не она! Не она! - опять заорал Энгелька - видно, передохнул и опять набрался боевого духа. - Это Никонов к ней лезет! Он разорвал!
- А-а-а, братишечка-а! - протянула вдруг Лена ехиднейшим голоском. - Во-он в чем дело! - И захохотала обидно для нас, как бы объединяя всех нас троих - брата, меня и Лешку.
Я удивилась так, что не успела обидеться, а уже завопил боевой Энгелька:
- А! И ты, и ты! Замолчи лучше! Замолчи! - И он смешно замахал на сестру худыми руками, чем-то похожими на щенячьи нескладные лапы: кисти большие, разлапистые, а руки тоненькие, нежные.
Она его толкнула в грудь, он отлетел к порогу и, сев там, вдруг заплакал, уткнувшись головой в коленки.
- Только бы драться! А еще сестра… - приговаривал он, всхлипывая, как маленький. - Вот встану - как дам! Ленка-коленка!…
И на самом деле он свирепо вскочил и со свирепым лицом кинулся… к двери! Вон из избы! Лена растерялась, взглянула на меня, как может посмотреть виноватая маленькая девочка на строгую старшую сестру. Я и правда уже зло глядела: что за намеки, непонятные, но противные, она себе позволяет?! Что она Энгельку дразнит?!
И вдруг Лена прыснула от смеха, хотела сдержаться, но не смогла и вовсе расхохоталась, рассыпалась, залилась, упала черно-лаковой, туго стянутой косами головой на стол.
- Ой, не могу! Всех малышей распугала! Ой-е-ей! Все малыши перевлюблялись! Ты, Даша, просто ничего не понимаешь! Ну подожди, не сердись, я сейчас… - Она перевела дух, взглянула на меня и снова не могла сдержаться - прыснула, рассыпалась: - Ой! Дашка, у тебя лицо как в самоваре: то так… - Лена вытянула лицо, оттянув вниз подбородок и глупо вытаращив глаза, - то так… - И она надула щеки, глянув исподлобья.
- Ты бы, чем смеяться, объяснила… - хмуро сказала я. - А то Энгелька бесится, она хохочет, а я, как дурочка, ничего не понимаю.
- Да господи! Просто я знаю, что у нашего Энгельки Лешка Никонов какую-то девчонку отбил.
Я оторопела:
- Как отбил?
- Ну чего, не знаешь как? Она Энгельке нравится, а ей - Лешка. Вот и все.
- А ты откуда знаешь, кто Энгельке нравится?
- А я тебе не говорила - кто! - вдруг строго сказала Лена.
И я вспыхнула, поняв, что разговор наш постыдно некрасив. Так же некрасив, как Ленины насмешки над бедным младшим братом. Я бы так никогда над Толей нашим не посмеялась. Да и спросила-то я у Лены совсем не про то, о чем она думала, - не об имени! Меня удивило, что Лена знает все. Неужели ей Энгелька говорит про такое? Вот о чем спросила я, а Лена как повернула! Будто я сплетни собираю.
- Вот как ты… - сказала я горько, и слезы невольно выжались из глаз, хотя я их изо всех сил не пускала.
- Ой, да что ты! Да я-то что наделала! - наконец опомнилась Лена. - Сама не знаю, что болтаю! Ах вы, мои малыши… - Она хотела обнять меня, но я вздернула плечо, отстраняя ее и отворачиваясь. - Даша, ну поверь! - опустила она руки, но не отходила от меня. - Не хотела я вас обижать! Просто мне смешно стало над Энгелькой. Он же такой длинный, а сам маленький и смешной, ты же сама видишь. А сердится как смешно!
И она замахала руками, как кошка лапами. Наконец-то мне стало смешно: так напомнила Лена неуклюжего Энгельку - и свирепо-обиженной гримаской, и движениями, при этом так от него отличаясь своим изяществом.
Мне еще хотелось пообижаться на Лену, и я фыркнула, как на уроке, когда смеяться нельзя, но очень хочется.
А потом Лена еще мне объяснила:
- Ты же сама хотела знать, почему Энгельс на Лешку из-за ремня озлился. Только поэтому я сказала тебе про девчонку.
Тогда мне стали понятны Энгелькины слова о Лешке: «Лезет и лезет! Ко всем лезет!» И от всей души я простила Лену.
Но теперь появилась загадка: кто же нравится Энгельсу? Я гнала от себя это недостойное любопытство. Но поневоле приглядывалась. Видимо, Энгельс потерял всякую надежду: время после школы он проводил с нами.
А что было у них в классе, я не знала - я в шестой не заглядывала.
… В тот злосчастный день он вернулся скоро. Проплакался на повети (тетя Еня слышала там его) и вернулся. Умываться и чай пить.
Из-за этого ремня, из-за Энгелькиной злой вспышки всякая моя надежда на то, что и к Лешке я привыкну, как привыкла к Мелентию Фомичу и его недреманному оку, - вся моя надежда рухнула. А затеплилась было во время пилки дров. Теперь же я стала бояться не столько Лешкиных приставаний, сколько коварства. Боялась, что учинит он какой-нибудь мне подвох.
Поэтому, когда в школе стали создавать маленькие отряды для заготовки хвороста и Лешка вдруг заявил на весь класс, что в его отряде будут Карпэй и Плетнева, я аж подскочила на парте.
- А ты меня спрашивал?! - заорала я прямо неприлично, на весь класс, так что Мария Степановна мне замечание сделала:
- Плетнева, Плетнева, что с тобой? Почему так невежливо?
- Мария Степановна, мы же давно договорились с Антиповой и с Галией!
- Вообще-то лучше, если есть в отряде кто-то из мальчиков, - говорит Мария Степановна. - Никонов, если тебе перейти в отряд к Антиповой? А Галия пойдет с Карповым, и еще к ним кого-нибудь.
Я замерла: вот если Лешка согласится, значит, он ничего плохого не затевает.
- Ну уж не-ет, Мария Степановна! Я без Карпова ничего не могу. Друзей не разлучают!
Так я и знала! Хочет меня в лес заманить и там поколотить, поиздеваться. А я еще думала, что он похож чем-то на Сережу Тюленина. Одна только мысль, что я могу оказаться с Лешкой и Карпэем в лесу или даже просто в поле, внушала мне ужас.
- Ну, ладно, - сказала Мария Степановна, - договаривайтесь сами, а к концу уроков сдайте мне списки отрядов.
И в перемену Лешка стал меня осаждать. Подпрыгивая, приплясывая, отбегая и подбегая, все время перемещаясь перед моей партой, он канючил:
- Ну, Плетнева! Айда с нами! Коська знаешь какой сильный! Хворосту на нем увезем целый воз! Больше всех! Айда! Мы тебя до лесу на санках повезем! - И Лешка хохотал, как леший, и глаза его были очень веселые. - Ну, Плетнева! Ну, айда!
- Не запряг, не понукай! - сказала я Лешке сердито.
- Да мы ж Карпэя запряжем! Скажи, Коська! - подскакивал Лешка к задней парте, где, привалясь к стенке, жмурился на редкое зимой солнышко Карпэй.
Но Коська лишь улыбался, показывая свои красные выпуклые десны над мелкими зубами, и ничего не отвечал.
- Во, видела, что он говорит! - ликовал Лешка, и все вокруг смеялись, и я смеялась, не могла удержаться, а Карпэй улыбался безмятежно.
И на следующей перемене, и после уроков, когда шли домой, Никонов все не отставал от меня со своим хворостом, хотя уже знал, что записалась я в тройку с Тоней и Душкой Домушкиной; Галия сказала, что им вдвоем с Тоней делать нечего. «Мы с тобой за мужиков сойдем, не то что за мальчиков», - добродушно пояснила Галия.
Она, правда, была такая же высокая, как Тоня, только не полная, а очень крепкая, широкоплечая и резковатая. Она к нам пришла уже где-то после Октябрьских праздников, со второй четверти. Им бы с Нуруллой не мешало поменяться: ему стать девочкой, а Галие - парнем. Она так и говорила про него: «Моя подружка, кызым. Никому не дам в обиду!»
Мы шли домой как всегда: девчата по правой стороне дороги, а мальчишки - по левой. И Лешка время от времени выкрикивал:
- Не пойдешь с нами, да? С Тонькой пойдешь? Да что вы там нарубите, одни девчата!
- Никонов, сказано тебе, отстань. Знаешь ведь - с тобой не пойду. Никуда и никогда, - добавила я, и совсем напрасно.
- Боишься меня? - вдруг застыл Лешка в догадке. И тут же вытаращил глаза, как только мог, и зубы оскалил, и пошел на меня, растопырив пятерни возле лица и хищно скрючив пальцы. - Ар-р! Ур-р-р! - зарычал Лешка, а мы с девчатами стали кидать в него снегом, но снег был морозный, сухой, не слипался в снежки.
