– Да я того… – забормотал отец. – Я хотел сказать, чтобы он не прятался… Ну, случилось по пьянке… Так что – вечно нам в ссоре быть? Пора на мировую… В порту без него синоптики пурхаются. Ни бельмеса не смыслят в облаках и ветрах… А дело начали мы не шуточное – мол чиним. Для ихних же рыбаков… Людей высаживаем на него каждое утро, как десант… Вдруг тайфун?!
Он допил чай из своей чашки, поглядел сквозь нее на белый накал электрической лампочки и щелкнул пальцем по краю. Чашка издала чистый звон. Отец поцокал языком и сказал:
– Ах, что за чашки!
– Ты не будешь больше гоняться за Кимурой? – спросил я отца громко, чтобы поймать его на слове и успокоить Сумико.
Отец не успел ответить, потому что лестница заскрипела под тяжелыми сапогами. Я сразу узнал этот медленный шаг. Шел Рыбин. Над полом выросла щетка его белесых волос, она спускалась низко на лоб Рыбина косячком. А лоб навис над глазами большими надбровными шишками. Красная шея распирала воротничок шелковой безрукавки.
Как такого здоровяка кинул через голову тощий Кимура?
Рыбин прошел к нашему столу и сел на задники своих сапог. Он не имел привычки разуваться на лестничной площадке. Бабушка всегда выметала после него грязь и ворчала. Но гость есть гость. Да еще друг отца.
Бабушка налила Рыбину чаю. Сосед развернул конфету и метнул ее в рот, который был чуть меньше поддувала в нашей железной печке.
– Как вы не боитесь пускать их к себе?.. – сказал Рыбин, отдуваясь.
Сумико, конечно, поняла. Она сидела ни жива ни мертва. А я думал: что будет, если вылить кипяток из чайника Рыбину на голову?
– Мы гостям рады всегда, – ответила бабушка, и я понял по ее задрожавшим губам, что она негодует.
– Дина теперь их боится ужасть, – сказал Рыбин и вытер пот со лба тыльной стороной руки. – Ночью ей кто-то мерещится под окном… И я беспокойно стал спать. Мечусь во сне, вскакиваю…
– Ну, а выходил? – усмехнулся отец.
– Из окна вчера смотрел, – ответил Рыбин и, скосив глаза на Сумико, добавил: – Вроде он, Кимура. Кому еще быть?
Сумико встала.
– Аригато, – поблагодарила она и поклонилась, не поднимая ресниц. – Сайонара.
Я вскочил. В горле застрял горячий чай. Но Сумико уже сбежала по лестнице.
– Мстительные они, злобные, – продолжал Рыбин, задумчиво опуская конфету в рот. – Сожгут как пить дать.
– Хитрого мало, – сказал отец.
– Ты по-человечески к ним, они тоже добром ответят… – возразила бабушка.
– Так они тебе и успокоились, – ответил Рыбин, выцеживая остатки заварки в свою чашку. – Ружье завалященькое иметь не мешало бы…
– У Герки вон попроси самопал, – с улыбкой предложил отец. – Целый арсенал у него заготовлен.
– Если бы и был, не дал бы, – ответил я резко.
Они засмеялись.
– Ишь ты, сурок, – сказал Рыбин, скаля зубы, похожие на семечки подсолнуха. – Вырастет – батьку бить будет.
Я поглядел на них исподлобья и закрутил конфетную обертку в синий жгутик.
– Гхе-гхе-гхе… – засмеялся отец.
– Хо-хо-хо! – вторил ему басом Рыбин. И откуда брался бас после такого тонкого голоса?
– Жених, – пытаясь погладить меня, сказал отец. – Давайте сосватаем за него японочку, а? Породнимся с ними, тогда и ружья никакого не надо будет… Согласен, Герасим, за общее дело пострадать?
Я вскочил, умчался из дому и забился в кусты бузины на склоне. Мне была видна дверь нашего дома. Я решил вернуться домой лишь тогда, когда уйдет Рыбин.
Прямо передо мной светилось многорамное окно нижнего этажа.
Ге недвижно курил свою трубку над жаровней. Сгорбленная фигурка Ивао передвигалась по комнате, останавливалась то тут, то там. Он что-то как будто искал. Сумико помогала ему, показывая рукой то на одну вещь, то на другую.
А наши, конечно, все еще говорят обо мне. Отец про старое, что я его не хочу понимать, а он для нас в лепешку разбивается. Рыбин советует поколачивать детей почаще. Мать бурчит: «Все бегал бы, а табак будет полоть Ванька-китаец?» Бабушка возражает ей: «Нехай побегает, пока беззаботный…» А я совсем не беззаботный. Я не знаю, что написать Борьке, Скулопендре и Лесику. Они-то думают, что я колочу японцев. Но я занят совсем не тем… Даже наоборот – подружился с японцами… Наступит утро, и я буду вновь думать, как встретиться с Сумико. Только сегодня все стало хорошо, и вот – на́ тебе! – явился этот Рыбин и оскорбил Сумико. Точно мне под дых залепил.
Ивао внезапно бросился к двери в прихожую. Он приглашал кого-то зайти. Через минуту широкая фигура Рыбина заслонила треть окна.
Я прокрался межой к неплотно сдвинутому окну и услышал голос Рыбина.
– Шкаф не надо, – отрубал он, переходя комнату, – все заставлено у меня уже… Одеяла есть – десять штук… Картинки – зачем? Лучше сам нарисую русалку или дворец на клеенке… Рыбки – какой от них толк, жрать им только давай… Вот жаровенка рази ж… – Он остановился перед Ге и взял жаровню в руки, словно взвешивая. – В дожди обогреться в самый раз. Печку все время не натопишься… Пойдем, парень, отсыплю тебе табачку за жаровенку… Старику, ясно дело, без махры тяжело. Все курить хотят – здоровый ты иль полоумный… Эх-хе-хе, все война проклятая…
Я отпрянул от окна и вернулся в кусты.
Лязгнула дверь. Рыбин вынес жаровню на вытянутых руках. Красный отсвет падал на его лицо. Казалось, у него нет глаз. Вместо них – две пещеры.
– А ты не забудь дяде своему передать, – говорил Рыбин ковылявшему сзади Ивао, – если он подожгет нас, вам всем плохо будет.
– Моя вакаранай, – уныло ответил Ивао, – моя вакаранай.
– Всё вы хорошо понимаете, – продолжал Рыбин, – да притворяетесь.
– Моя вакаранай…
Они прошли недалеко от меня и скрылись за косогором.
Я сорвал листик бузины и не заметил, как изжевал его в горькую кашицу. Глаза смыкались. Равномерное подмигивание маяка усыпляло. Однако я дождался, когда в наших окнах погас свет. Тогда я побрел домой.
Отец словно чуял что-то. Он не спал. И вообще он – по воздуху пройди – услышит. Недаром был разведчиком. Когда я, не дыша, поднялся по лестнице, раздался из спальни его голос:
– Ты где шляешься по ночам?
– Да так… гулял, – пробормотал я и юркнул под свое тонкое одеяло возле корзины спящего брата.
– Смотри – заведут они тебя в сопки… Ищи-свищи потом… – Он кашлянул.
Сказать ему про Кимуру или нет? У меня заныла правая рука – сдавил ее Кимура утром. Но, вместо того чтобы пожаловаться, я пробормотал:
– Не все такие они, как вы думаете…
– Повоевал бы с мое… – проворчал он, и мы затихли.
Одна мысль пришла мне в голову. Пусть они живут как хотят. Боятся друг друга и ненавидят. А нам незачем плыть на пустой остров. Мы и здесь хорошо устроимся. Они живут по-своему, а мы будем по-своему. Мы с Сумико спокойно будем ходить купаться на старую баржу. Я знать не хочу, что Кимура прячется на Мутной. Сегодня я пообещал научить Сумико плавать. Рука у меня уже в порядке. И нам никто теперь не будет мешать. Их дела нас не касаются. И пусть они не лезут в наши дела.
Однако даже во сне они не оставляли нас в покое. Мы шли с Сумико по сопкам. Я спрашивал, куда она ведет меня, потому что нельзя было доверять. Но она лишь улыбалась в ответ, ее нижняя припухлая губа иронически выпячивалась.
И вдруг Сумико стала чайкой, взнеслась над головой, а навстречу мне из кустов бузины выбежали Кимура и Рыбин. Они размахивали ножами и визжали, как дикие кабаны.
Я подскочил в постели. Визг усиливался. Он стал воплем наяву. Вопль исходил от рыбинского дома. Можно было даже разобрать:
– Пожар! Спасайте, о-ой, спасайте!..
Отец промчался вниз. Мама и бабушка засуетились в своей комнате.
Я зачем-то достал ракету из сумки и ринулся вслед за отцом.
Крышу рыбинского дома подпирал огонь.
Листья на деревьях побагровели. А дальше, за языками света, была жуткая темень.
– Люди! – кричал Рыбин. – Не видете, что ли? Горю!..
Черные фигуры людей сбегались к Рыбину. Я летел туда же. Дом пылал, точно его полили бензином.
Полыхнула крыша. Лицо обдало жаром. Я закрылся ладонями и чуть не сбил Дину. Она стояла в ночной рубахе посреди дороги, прижимая к себе большую японскую вазу. В глазах у нее можно было увидеть весь пожар. Губы ее дрожали, как от холода.
– Мои бусы, мои бусы… – повторяла Дина.
Сзади загремел колокол. Я еле успел отскочить от колес пожарной машины. На ней густо сидели пожарники и еще кто-то в тельняшке, усатый. Да это ж Семен! Не дожидаясь, когда остановится машина, он спрыгнул на землю и кинулся к дому Рыбина.
Пламя заплясало на бронзовых касках японцев-пожарников. Машина стала возле пожарной колонки, пожарники стремительно раскатали шланг и привинтили его к колонке. Плоский шланг надулся.
Мне в лицо ударил фонтанчик воды из дырки.
Здоровенный японец-пожарник боролся с озверевшим брандспойтом, как укротитель с удавом. Тяжелый жгут воды замолотил по пламени. Однако горящие балки только злее затрещали. Мне показалось, что японцы заливают огонь не водой… И я попробовал фонтанчик на язык. Холодная вкусная вода.
