– Сэр, – говорит Панчо мягко. – Призвание важнее, чем семья.
Ниташа выскакивает из прицепа следом за Стеном. Она едва успела накинуть халат.
– Важнее? Да что вы об этом знаете? Кто вы вообще такой, чтобы решать за нашего Стена? – Ниташа гневно топает ногой. – Ах да, я знаю, вы – великий и знаменитый, потрясающе изумительный и изумительно потрясающий Панчо Пирелли-распирелли. Но с какой стати вы говорите о Стене, будто он раб какой-нибудь? Он что, не имеет права выбирать сам?
Достоевски изумлённо смотрит на дочь.
– Хорошо сказано, Ниташа, – бормочет он.
– Хорошо?! – откликается она. – Ещё бы не хорошо! Сам-то ты никого защитить не умеешь! Ты ничем не лучше этого Пирелли. «Вымой уток, наполни бассейн, присмотри за киоском, купи рыбок! О, Стен, ты такой особенный! Мы тебя так любим!» Но ты ведь тоже не дал ему выбора! Увёз человека неведомо куда. Верно, Стен?
– Ты о чём? – уточняет Стен.
– О том! Ты, что ли, всю жизнь мечтал мыть пластмассовых уток? Жить в этом дурацком прицепе? Нет! Будь его воля, он бы давно был у себя дома, со своими родными! Я вообще не понимаю, почему он до сих пор здесь! Как называется твой переулок, Стен?
– Да просто Рыбацкий, – говорит Стен.
– Точно! – подхватывает Ниташа. – Он был бы счастлив вернуться в Рыбацкий переулок. Но кто ж его спросит? Только и слышно: вымой уток, наполни бассейн, купи рыбок…
– Ш-ш-ш, – говорит Стен.
– Что «ш-ш-ш»? – спрашивает Ниташа.
– Тише.
– Я хочу им объяснить, что у тебя есть права, Стен. Они обязаны спрашивать, чего хочешь ты.
– Знаю, – говорит Стен.
– Так чего же ты хочешь?
Стен вздыхает.
– Я хочу нормально позавтракать.
– Нормально? – повторяет Достоевски. – Позавтракать?
– Нормально позавтракать? – Панчо удивлён.
– Да. Хочу горячий шоколад и тост, хочу сидеть за столом и есть по-человечески. Я давно так не завтракал.
– Сделаем! – восклицает Достоевски.
– Обеспечим! – восклицает Пирелли.
– А ещё я хочу, чтобы вы замолчали и прекратили спорить. Пока я ем, – добавляет Стен.
– Хорошо, – говорит Достоевски. – Завтрак. На ярмарке наверняка есть поставщик таких завтраков, да? Поможете мне его найти, мистер Пирелли?
Панчо смотрит на Стена.
– Хочешь, чтобы я ему помог? – спрашивает Панчо.
– Да! – отвечает Стен.
И двое мужчин уходят искать ему завтрак.
– Ох уж эти мужчины! – Ниташа присаживается на ступеньку автоприцепа. – Тебе позарез надо стать следующим Панчо Пирелли? – спрашивает она Стена.
Стен пожимает плечами.
– Не знаю. Я на самом деле никогда не хотел чего-то позарез.
– У Пирелли очень опасное шоу.
– Это верно. Но когда мистер Пирелли плавал с пираньями, я понял, что тоже смогу…
– Не страшно?
– Страшно. Но я как бы… чувствую, что значит быть Панчо Пирелли. И что значит быть рыбой.
– Что? – Ниташа не верит своим ушам.
– Понимаю, звучит дико. Но так уж я устроен.
Ниташа смеётся. Подходит к Стену, оттягивает воротник его рубашки и заглядывает вниз, на спину.
– Что ты делаешь? – спрашивает Стен.
– Ищу твой плавник, – отвечает Ниташа.
Стен смеётся. Он выпячивает и округляет губы и делает о‑O-O-O-O-O-O-O‑o… Как рыбка.
– Вообще-то ты не права, – говорит он. – Я вовсе не хочу обратно в Рыбацкий переулок. Думаю, я не прочь увидеть Амазонку и Ориноко. Для разнообразия. Но сперва я кое в чём должен разобраться.
– С дядей и тётей? – подсказывает Ниташа.
– Да.
Ниташа вздыхает.
– Прости, – говорит она. – Я тут нашумела, накричала.
– Всё в порядке.
– Да какое там… Знаю, что погорячилась. Прости. Как думаешь, они за тобой приедут?
– Кто?
– Ну, родные твои… Они скучают? Они тебя ищут?
Стен пожимает плечами.
– Не знаю… – Он думает об Эрни, о том, каким странным был дядя в последнее время. А что с ним стало теперь – с тех пор, как Стен уехал?
– Они тебя любили? – спрашивает Ниташа.
– Да, конечно.
– Значит, они тебя ищут. И однажды найдут.
– Возможно. Но когда они меня найдут, я буду уже другим. Не тем, кого они ищут.
Ниташа усмехается.
– Ага, они найдут Стена, который похож на рыбу.
– Да, – машинально соглашается Стен. Он думает сейчас об Анни и Эрни и надеется, что они всё-таки по нему скучают. Что они его ищут.
Потом он снова смотрит на Ниташу. Сегодня она какая-то другая. Она тоже меняется, с каждым днём и часом.
– Кем ты хочешь быть? – спрашивает Стен.
Она смеётся. И отвечает:
– Самой уродливой и толстой бородатой женщиной на свете!
– Ниташа, это неправда!
– Вчера была правда.
– Но не сегодня!
– Верно. Сегодня что-то изменилось.
– Послушай, – говорит Стен, – а вдруг каждый из нас может измениться… стать особенным… если на него обратят внимание?
– Может, и так, – говорит Ниташа. – Но мне тоже надо сначала кое с кем разобраться. А позарез я хочу только одного: чтобы мама вернулась из Сибири. К нам, домой.
– Пусть так всё и будет!
– Пусть… Ой, смотри!
К прицепу приближаются Достоевски и Пирелли. Они несут стол!
А на столе – завтрак!
– Тосты, горячий шоколад, мармелад, масло и апельсиновый сок, – говорит Пирелли. – Свежевыжатый.
Все садятся за стол. И едят. И сверху на них светит солнце. И всё такое вкусное – еда, сок… Через некоторое время Стен поворачивается к Достоевски.
– Мистер Достоевски, – говорит он. – Я не хочу бросать эту работу, мне нравится «Утиная охота». Но мне хочется попробовать и другое. Поплавать с пираньями.
– Ты не шутишь, малец?
– Нет, – говорит Стен.
Заглянув Стену в глаза, Достоевски произносит:
– Нет у меня права стоять у тебя на пути. Это твой выбор, мальчик. – Он поворачивается к Панчо Пирелли. – Учите его хорошо, обещаете?
– Конечно, – отвечает Панчо.
– Вот и поладили, – говорит Достоевски.
– Твой враг – не пираньи, – наставляет Стена Пирелли. – Твой враг – только страх. Понимаешь?
– Вроде да, – отвечает Стен.
Этот разговор происходит тем же утром, но позже. Панчо Пирелли и Стен оставили Достоевски и Ниташу возле аттракциона «Утиная охота» и стоят теперь около аквариума с пираньями. Стен начал учиться.
– Хорошо! – продолжает Пирелли. – Помни: бояться нельзя. Ты должен быть храбрым. Ты должен верить в себя. Тогда ты станешь Стенли Эрундом.
– Но я и так Стенли Эрунд, – говорит Стен.
– Ты должен стать тем самым Стенли Эрундом. Мальчиком-легендой. Понимаешь?
Стен не уверен. Он рассматривает аквариум. Мимо, не глядя на него, проплывают пираньи. Он видит их зубы, видит, как верхние зубы насмерть сцепляются с выступающими вперёд нижними. Его пробирает дрожь.
– Когда-то я тоже был юным, – говорит Пирелли. – Помню, как я впервые увидел пиранью. Помню, как впервые вошёл в воду.
– Где это было, мистер Пирелли?
Панчо смотрит на Стена, но глаза его туманятся – в них отражается прошлое.
– В краю моего детства, Стен. В далёких тропических лесах Венесуэлы и Бразилии. Ещё ребёнком я бродил по берегам Амазонки и Ориноко, где обезьяны, змеи и птицы сияют как солнце, а лягушки красны как огонь. Меня обучали таинственные мудрецы, обитатели тропического леса. Многие годы я провёл там, размышляя и постигая своё мастерство. – Он искоса смотрит на Стена. – У тебя, должно быть, тоже было необычное детство, а?
– Самое обычное, – отзывается Стен. – Я жил в соседнем городе с дядей Эрни и тётушкой Анни.
– Это всё не важно, – говорит Пирелли. – Надо выдумать тебе новое детство, Стен.
– Наврать, что ли?
– Нет. Надо… создать миф. Пойдем-ка, я тебе кое-что покажу. Ты всё поймёшь.
Панчо ведёт Стена за аквариум, к синему жилому вагончику. Они входят внутрь. Там чисто и опрятно. На стенах картины: экзотические животные в экзотических джунглях, потрясающие рыбы и птицы. Есть фотографии Пирелли: он стоит перед аквариумом с пираньями, а рядом – кинозвёзды, принцессы, политики.
Панчо усаживает Стена на деревянный стул, а сам открывает ящик и вынимает две фотографии. На первой – тощий и довольно грустный мальчик в шортах и серой школьной спортивной куртке, в белой рубашке и полосатой кепке.
– Таким я был, – говорит Пирелли.
На другой фотографии – смелый гордый мальчик в лазурно-голубых плавках, плаще-накидке и очках для плавания.
– А таким я стал, – комментирует Панчо.
– В Венесуэле? – спрашивает Стен.
– Нет, в Эшби де ла Зуш.
– Эшби де ла Зуш? Это здесь, совсем…
– Да, это совсем рядом с Бирмингемом.
– А как же…
– Ориноко? Амазонка? Я читал о них, конечно. Видел фото, фильмы. Там наверняка потрясающие места. И я намерен непременно туда попасть – с тобой вместе, Стен. Потому что я никогда там не бывал: ни на Амазонке, ни на Ориноко.
