Ощупывая руками темноту, угадывая под ногами ступеньки, Сеня подошел к иконостасу и приник глазами к прорези. Церковь была пуста. В темноте она казалась огромной, чужой. Перед царскими вратами, на аналое, покрытом куском парчи, стояла та самая чудотворная… В большом металлическом подсвечнике две восковые свечки чуть потрескивали крошечными огоньками. Икона была небольшая и ничуть не страшная. Совсем как дверка в маленьком шкафу в амбулатории, куда Сеню водили оспу прививать… Сеня вышел из-за иконостаса, подошел к иконе и снял ее с аналоя. Хотел посмотреть, как она плачет, да темно, ничего разглядеть нельзя было.
Держа в вытянутой руке икону, Сеня прошел в алтарь к светлевшему окну и, положив икону на подоконник, стал вылезать из церкви. Дождь усилился, и стало темнее. Сеня спрятал икону под рубашку и не стал лезть через ограду, а подошел к церковной калитке. На паперти было по-прежнему тихо, темные фигуры вовсе сжались в комочки. Спят.
Под холодным дождем, не чуя под собой ни ног, ни дороги, Сеня бежал в поселок. Сколько же времени прошло? Клуб все еще был освещен, и в ячейке по-прежнему кричали и спорили.
— Мы тут ничего не докажем! — яростно говорил Петя Столбов. — Надо, чтобы приехали из Питера самые ученые Специалисты, приехали и сказали этим дуракам: «Пусть Ананий нам ее даст в руки, пусть покажет, если действительно чудо!»
— Ну да, так они и дадут, держи карман шире! Что они, полоумные, чтобы опозориться перед всеми? Как услышат, что специалисты едут, так сейчас же икону спрячут и потайные молебны служить станут. Да еще и такое придумают, что богородица не только реветь будет, а речи контриковые начнет выдавать…
— Вот она, богородица-то…
Сеня стоял у самой двери, в руке его дрожала икона…
— Да ты что! Что у тебя за икона? Откуда?
— Та самая. Чудесная которая. Из церкви взял…
— Мамочки!.. — послышался восторженно-испуганный голос Ксении. — Украл Сенька икону! Спер чудотворную!.. Вот так Сеня-комсомольчик! А вы тут без питерских справиться не можете! Да иди сюда!..
Но Столбов уже подскочил к Сене. Не надо было спрашивать, откуда Сенька взял икону. Сенькина рубаха была изорвана и грязна. Сеня дрожал от волнения, от быстрого бега. Весь его вид показывал: человек совершил подвиг и подвиг этот достался ему нелегко…
Одного лишь взгляда было достаточно: она!.. Петя Столбов схватил одной рукой икону, другой ухватился за скользкую, дрожащую руку Сени:
— Пойдем!
Вместе с Сеней он вбежал в партячейку. За ним валом валили комсомольцы. Вокруг Омулева сидели все свои и еще какие-то чужие — видно, из уезда. Столбов толкнул вперед Сеню и, положив на стол икону, отчаянно выдохнул:
— Сенька-то Соковнин чудотворную из церкви вытащил! Вот она!
Позади тревожно и восторженно кричали ребята. Коммунисты повскакали с табуреток. Омулев положил руку на икону — совсем как на протокол собрания — и крикнул:
— Тихо! — И, обратившись к Сене, удивленно сказал: — Ты что, парень, ума лишился? Тебя кто научил?
— Никто меня не учил, — сказал Сеня; зубы его постукивали, ноги стали противно ватными, как когда-то, когда из совхозного сада привел его к учительнице сторож. — Никто меня не учил… А мы что ж, будем смотреть, как эти попы обманывают, да? А мы посмотрим, как она плачет, да и всем расскажем… А не то наколем из иконы лучинок — и в печку, как мой папаня сделал апосля того, как мамка померла… Пусть потом ищут свою чудесную!..
— Пра-а-а-вильно! Молодец Сенька! Вот это по-комсомольски! — закричали позади ребята.
— Да тише вы, огольцы! Ну хорошо, Соковнин, украл ты эту чудотворную, думал комсомольский подвиг совершил… А того не подумал, что попам от этого только выгода. Если ты ее на лучинки и в печку, они скажут, что вознеслась чудотворная на небо — не вытерпела, дескать, богородица большевистского безобразия… А узнают, кто это сделал, так ведь дураков с дубьем начнут на нас натравливать. Как же — осквернили, безбожники, охальники. Вот ведь как ты с богоматерью-то невежливо обращался — грязная да мокрая…
Саша Точилин решительно выступил вперед:
— Нет, Степан Григорьевич! Соковнин это не от несознательности сделал, а вовсе от сознательности комсомольской. Никто его не учил этому. А правильно парень рассудил! Мы с этой самой иконой пойдем к верующим и все подробненько разъясним — вот как длинногривые вас, дураков, путают!..
— Умным объяснять не надо, а дураки вас слушать не будут. А Ананий и вся эта братия скажут, что коммунисты всё сами подделали или икону подменили… Нет, товарищи! Это они, попы, с нами борются нечестными способами, а нам с ними надо бороться в открытую, честно, чтобы люди нам верили. Доказать, убедить надо людей, заставить этого Анания, чтобы он икону показал верующим. А уж нам надо смотреть, чтобы все было без обмана. Вот как надо делать! И ты, Сеня, пока никто не спохватился, тикай назад и ставь эту свою богородицу на место. И не дрожи. Да ты, никак, плакать вздумал! Ты что! Комсомолец ты хороший, настоящий наш парень, горячий — так и надо! Ну, а что чересчур погорячился — это бывает. Вот ты тихонечко иди обратно и приладь икону. И возвращайся… Вместе подумаем, как быть с ней, с этой чудотворной…
Сеня вовсе не плакал, он только сам не знал, как так получилось, — всхлипнул два раза, оттого что не получился подвиг, что Омулев не хлопнул его по плечу, не поставил в пример всем ребятам, что не выйдет он завтра на работу спокойный и гордый и не будет слышать, как за его спиной все почтительно говорят: «Это тот самый Семен Соковнин, который попов разоблачил!» И Омулев и другие люди расплывались в Сениных глазах радужной пленкой. Сеня протянул руку за иконой, но тут ее взял в руки Куканов. Человек молчаливый, не улыбающийся, серьезный.
— До чего ты, Степаныч, правильный — страх! Все рассудил верно. А о главном не подумал. Парень ведь хотел посмотреть, как попы людей охмуряют. А ты ему эту чудотворную назад в руки — и пожалуйста, клади на место… Не для того же ты, Соковнин, ее брал, да с таким небось страхом? Верно? Раз уж чудо нам в руки попало, так надобно посмотреть, как это чудо делается. Все же мы мастеровые, нам это занятно…
Куканов взял икону, повернул ее к свету и стал внимательно рассматривать. Его грубые руки слесаря ощупывали икону осторожно, нежно, настойчиво. Он умело отогнул скобки, снял металлический оклад, поднес доску совсем близко к глазам…
— Так, так… Это, значит, здесь должно быть… А, вот оно! Ишь как здорово придумали! Сейчас мы эту штуку снимем и посмотрим… Ах, вот как это они придумали! Ну, молодцы! Нет, товарищи, тут не дуролом работал, у этого прохвоста золотые руки! Как, мошенник, приспособил! Да иди сюда, Точилин, глянь! Ты лебедку паровую за два дня собрать не мог, а здесь мастер на жульничество талант свой тратит. Его б к нам — лебедки собирать!..
В комнате стояла такая тишина, какая бывает в классе на интересном уроке. Все столпились вокруг Куканова, комсомольцы даже взгромоздились на табуретки, на подоконники, маленькая Ксюша Кузнецова не постеснялась на стол залезть. Все не сводили глаз с ловких и быстрых рук Петра Куканова. Вот он нащупал какой-то бугорочек на доске иконы, полез в карман, вынул складной ножик, раскрыл и осторожно лезвием залез в неприметную щелку. Вынул маленькую дощечку, отвинтил два винтика, снял еще одну дощечку, побольше, и весь хитрый плачущий аппарат богородицы предстал перед ними. Богородица могла еще плакать долго — стеклянная пробирка на две трети была наполнена слезами. Пробирку закрывал хорошо притертый поршень. Тонкими металлическими тяжами он соединялся с крошечной педалью, приспособленной у богородицыной руки — той, к которой прикладывались преисполненные верой люди. Легкого нажима было достаточно, чтобы поршень чуточку подавался вперед и пузырек воздуха, гонимый им, нажимал на жидкость. Из пробирки шла тоненькая резиновая трубка в глубь доски.
— Правильно! Здесь и должен быть сальник, то есть, значит, ватка. Иначе слезки назад потекут… Вот мы эту ватку выймем, а здесь… Ох, жулябия! Видите — дырочки они не провернули, а прожгли тоненькой иглой. Сейчас мы это обратно положим… Ну, Степаныч, прикладывайся к чудотворной! Не хочешь? Ну, я вроде приложусь. Пальцем.
— Пла-а-ачет! Ребята, плачет! О черт! — Позади комсомольцы визжали от восторга, Ксюша от смеха чуть не свалилась со стола.
— Ну, хватит! Представление окончено! Сейчас мы это обратненько закроем… Вот этак. Завинтим. Сейчас мы эту дощечку назад приспособим… Готова к работе! Конечно, золотник на паровозе помудрее сделай, да и эта работа неплоха. Достались, видно, подлецу толковая голова да умные руки. Жалко! На, Сеня, бери свою чудотворную и неси ее в церковь. А ежели уронишь — знаешь уже, как ее чинить. Ты теперь вроде как Иисус Христос — сам можешь чудеса делать…
