— Да вот, писал тут кое-что…
— Пишешь всё, пишешь. Об чём это?
— Обо всём, что повидать довелось, князь спрашивать станет.
— Долго ль ты на чужбине жил?
— Четыре года с лишним…
— Заскучал, что ли?
— А как же иначе? По себе знаешь небось!
— Да некогда нам скучать-то. Туда-сюда плаваешь, получше купить-продать ловчишь, даже глотка охрипнет. Хитры они, чужеземные-то, и торговать мастера.
— Сам-то ты другой, что ли?
— Зачем другой? — громогласно захохотал Фёдор. — И я берегусь. В торговле без того нельзя.
— А скажи ты мне, Фёдор, скоро ль до Киева доплывём?
— До Киева-то? Да вот, считай: от Царьграда до Дуная клади пятнадцать дней. От Дуная до устья батюшки Днепра — ещё десяток. Ну и вверх по Днепру худо-бедно дней пятнадцать набежит. Это коли всё ладно будет. Неделю уж плывём, стало быть, через месяц родному Киеву поклонимся!
— Ты всё занят да занят. Давно хочу попросить — расскажи ты мне, что дома нового, всё ль подобру-поздорову?
— Худого не слыхать. Богат, приволен Киев-град. В чужих краях, как приплывёшь, и то нахваливают, про князя нашего речь ведут.
— Как князь-то? Здоров ли?
— Болеть особо не болел. Однако ж, сам знаешь, года его не малые. Четыре года на восьмой десяток перевалило. По жене, говорят, тоскует.
— Молодые князья что?
— Переженились все. У Всеволода от грекини его сын родился. Владимиром, по дедушке, назвали.[16] У Анны-то Ярославны есть кто?
— Сын. Филиппом назвали.
— Не тоскует княжна?
— Привыкла. Сперва-то, конечно, тяжко ей было. Ну, а теперь, сам понимаешь, ребёнок. Да и уважают её все. Король без неё шагу не ступит, во всех делах совета спрашивает.
— Ишь ты! Знай наших! Русские нигде не пропадут!
— О других княжнах слыхал ли что?
— Доводилось. Плавал я с товаром на остров Готланд, что в море за озером Нево[17] лежит, так там болтали купцы, будто Елизавета Ярославна своему норвегу Гаральду двоих девок родила.
— Сыновей нет у ней?
— Не слыхать.
— Анастасия как? Видал я её, как во Францию ехал, а с той поры не знаю ничего.
— И у той всё ладно. Тут вернулся кое-кто из тех дружинников, что дал князь Ярослав для оберегу, когда Эндре ихний Анастасию из Киева домой, в Венгрию, увозил. Баяли они, будто монахи наши, с княжной посланные, дивных монастырей понастроили, кельи прямо в горе выбили.[18]
— Не притесняют их, стало быть, иноверцы?
— Нет. Эндре-то сам русской княжны сын, говорят…
— Слыхал про то… Много русской крови в королевских домах по всей Европе.
— Вот и французский король будет русёночком, — засмеялся Фёдор, — а буде тоже на нашей женится, и вовсе обрусеют короли французские…
— Долго ещё Филиппу до женитьбы. Ходит-то ещё через пень-колоду.
— Ты-то что ж из Франции жену не везёшь?
Лицо Андрея потемнело.
— Так живу… — коротко ответил он.
— Ну, ну! А то приходи в Киеве. Высватаю…
— Пока что — до свадьбы — расскажи, где стоять по пути будем?
— Аи много где. Насмотришься…
Стоянок действительно оказалось много. Бойкий купец всюду хоть помаленьку да торговал, и мучительное нетерпение сжигало Андрея. Теперь, когда родина была уже так близко, разлука с ней казалась особенно тяжкой. О покинутой в Константинополе могилке он старался не думать. Слишком горько, слишком свежа ещё рана. Потом, когда где-нибудь в тиши поселится… Да разве знает он, где жить доведётся? Что князь Ярослав укажет? Может, не приведи господь, ещё куда пошлёт?
Киев открылся как-то внезапно. Повернул вдруг Днепр—и словно занавеску откинули — вот он, гляди! Пасмурный был день, а тут как раз солнышко, будто по заказу, выплыло. Засияли купола золотые…
К берегу чалились медленно, осторожно. Очень много разных кораблей столпилось, не сразу место найдёшь. Фёдор ругался до хрипоты, орал на своих и чужих матросов. Свои-то помалкивали, а чужие в долгу не оставались. Андрей, сжимая шапку в руке, неотрывно глядел на буйную сутолоку киевского порта. Ещё шумнее, ещё многолюднее стал он за эти годы. Прибавилось и кораблей, и товаров, и крику, конечно. Да никак и церкви новые на горе выросли? И Подол словно пошире прежнего раскинулся!
— Здравствуй, мать городов русских, подобру ль, по-здорову ль живёшь? Принимай сына из дальних краёв! — тихо шептали губы Андрея.
Наконец Фёдор кончил орать. Скрипя боками о береговые брёвна, корабль притёрся к пристани.
— Слышь, Андрей! — закричал Фёдор. — Кладь тебе сейчас тащить, аль завтра можно?
— Завтра, завтра! До свиданья, Фёдор! — торопливой скороговоркой ответил Андрей, сбегая по шатким сходням. На берегу он остановился, чтобы перевести дух, — уж больно гулко стучало сердце… Под ногами шуршал белый, гладкий днепровский песок. Свежий ветер покачивал деревья и приносил с киевских улиц родной незабываемый запах жилья. Пахло печным дымом, навозом и смолой, слегка наносило чад от подгоревшего у незадачливой хозяйки мяса…
Андрей захватил рукой горсть горячего, нагретого солнцем песка и с нежностью поднёс его к внезапно пересохшим губам.
Глава XXIII. СТАРЫЙ КНЯЗЬ
— Батюшки светы, да никак Андрей?
— Воротился, скажи на милость!
— А мы чаяли, женился ты давно в чужих краях, детишек завёл, богатства набрал!
— Видно, как ни хорошо за морем-то, а дома лучше?
Весёлые гридни и стольники княжеские плотной толпой окружили Андрея. Милые, родные, русские лица, русское платье! Так бы и перецеловал всех!
— Ох, лучше дома, братцы! Из всех лучше! — отвечал он, неистово хлопая по плечам то одного, то другого.
— Ай чудно ты обряжен-то! — хохотали приятели. Андрей оглянул свой золотом шитый французский камзол.
— Не успел ещё. Только-только приплыл — да бегом сюда. Князь что?
— Да ничего. Пойдём — рад тебе будет. Поди, от Анны Ярославны весточку привёз?
— И весточку и подарки батюшке королева посылает, — кивнул Андрей на богатую, золотыми лилиями украшенную шкатулку.
Словно в тумане каком поднимался Андрей по знакомому дубовому всходу. Вот здесь Анна на пол покупки бросила, что принёс он ей с торга на Подоле, да об Предславе его допытывала… Вот и дверь тяжёлая, с железными заклёпками, а за ней — переход тёмный в гридницу. Здесь пировали они после смотрин Ярославниных.
Здесь Савейр с мёду княжеского, старого, обезножел, да и запомнил тот мёд накрепко. Дальше — лестница невеликая в верхний терем, где княжны жили. Что-то там теперь? Разлетелись голубки по всей Европе и не воротиться им более под кров родительский…
В дверь покоя княжего он постучал тихо. Рука словно силы лишилась. Не ответил князь. В другой раз постучал Андрей. Незнакомый старческий голос откликнулся недовольно:
— Входи. Чего надобно?
Стараясь унять громко стучавшее сердце, Андрей переступил порог. Та же комната, где решалась судьба его, Андрея, те же сусальные звёзды на малиновой ткани стен, те же лавки тяжёлые, широкие, крытые парчой и мехами. Так же навалены книги в алых и синих переплётах на столе у маленького оконца. А за столом… полно, неужто это князь Ярослав? Сгорбилась спина, потускнели очи, поредели совсем белые волоса…
— Андрей! — вскричал князь и, вскочив, неверной, старческой походкой засеменил навстречу.
— Батюшка! Княже! — рухнул ему в ноги Андрей.
— Встань! Встань! — Ярослав обнимал и горячо целовал своего питомца. На глазах его, полуприкрытых сморщенными веками, выступили слёзы. Невольно заплакал и Андрей. Не чаял он таким увидеть Ярослава…
— Не хвор ли, княже мой? — с тревогой спросил он.
— Хвор? Нет, бог милостив. Хвори особой нет! А старость, конечно, не красит…
— Что за старость? Пяти лет не минуло, как прощались.
— Верно, верно. Только за эти годы отнял господь мою княгинюшку, а с ней — ровно и всю силу мою. Да ладно обо мне-то. У тебя почто серебро в волосах? Ведь на четвёртый десяток только-только перевалил…
— Годы — они разные бывают, княже. На чужбине-то год за десяток посчитать можно… Привёз я тебе письмо да подарки от королевы французской. Прими, княже! — Андрей с поклоном поставил на стол шкатулку и вынул из-за пазухи свиток, исписанный неровным почерком Анны. Не обращая внимания на шкатулку, князь жадно схватил и развернул послание дочери.
Читая его, он то улыбался, то хмурился, пытливо взглядывая на Андрея, а под конец весело рассмеялся.
— Гляди! — сказал он, повёртывая свиток к Андрею.
В самом конце письма была нарисована детская ручонка. Анна положила ручку сына на свиток и обвела её чернилами. Ручонка была изрядная, с толстенькими пальчиками.
— Здоровый, видно, внучонок-то мой! — воскликнул князь.
— Ох, здоровый, княже, и крикун такой — не приведи бог!
